Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Может подать что-нибудь еще? – допытывалась официантка. – Коньяк?
Холмс улыбнулся ей так, что девушка тут же ответила ему улыбкой.
– Да нет, фройляйн, благодарим.
– Тогда, может, немного минеральной воды?
– О, замечательная идея.
Когда официантка отошла, Шильке склонился над столиком.
– Так что бы ты хотел обо мне сказать?
– Только лишь то, что ты отличаешься от всех остальных окружающих людей. И ты совершенно напрасно это скрываешь.
– Хмм, странно. И почему ты так считаешь?
– Потому что на любой заданный тебе вопрос ты ответишь не так, как любой из посетителей этого кафе.
Шильке удивленно поднял брови. Он никак не мог справиться с появившимися у него в голове мыслями.
– Задай такой вопрос.
Холмс пожал плечами.
– Да это может быть что угодно. Ну, к примеру: сколько дней Господь трудился над сотворением мира?
– Но это ведь очевидно. Шесть.
– Но почему тогда любой кретин крикнет, что семь? Почему только ты знаешь ответ, который ведь везде написан?
Шильке позволил захватить себя врасплох.
– Но почему?
– Потому что только ты умеешь слушать. Слушать, наблюдать, делать выводы. Ты гений, дорогой мой Майкрофт. Причем, твердо ступающим по земле на обеих ногах. – Холмс извлек из кармана хорошенько послуживший портсигар и старомодную зажигалку. Какое-то время он игрался ними, а потом произнес: - Только все это придется изменить.
– Что изменить? – Беседа все сильнее увлекала Шильке. – Мне уже не надо твердо ступать по земле?
Холмс закурил сигарету. Даже это он сумел сделать таким образом, что обратил на себя взгляды нескольких сидящих рядом посетителей.
– Да, - ответил он. – Вместо того, чтобы ходить по земле, ты должен высоко летать над ней. Но, прежде всего, ты обязан отличаться от других людей.
– Мне следует играть, как и ты?
Его собеседник отрицательно покачал головой.
– Я ничего не играю. Просто я – иной. И я научу тебя этому же.
– Извини, но я не понял.
– Пока что тебе понимать и не надо. Давай вернемся к той идее, которая меня очень заинтересовала.
– Но я ведь ее тебе даже и не разъяснил.
– Не надо. Позволишь, если я дам тебе ее краткое изложение?
Шильке кивнул. Он и вправду был ошеломлен выводами Холмса.
– Твой замысел гениален. Зачем терять жизнь, зачем нужно попадать в плен и годами бродяжничать в голоде и сибирских морозах? Гораздо лучше застраховать свою жизнь. Договориться с вражеским агентом и обеспечить ему полнейшую защиту на самые худшие дни – на время боев за Фестунг Бреслау. Взамен ты желаешь защиты уже после прохода армии, ты желаешь избежать допросов, придирок и долгой неволи. И вот что я тебе сразу скажу. Я полностью принимаю этот план. Хотя в нем имеется один серьезный минус.
– Какой?
– А вот перебивать не надо.
– Уже молчу.
– Видишь ли, я ведь был в гулаге. Я видел людей, которые неделями подыхали в собственных экскрементах, видел такие вещи, о которых Данте и не снилось – его преисподняя милая и приятная по сравнению с созданной человеком. Вырвался я оттуда чудом, меня взяли в разведку, потому что в совершенстве владею несколькими языками, и так здесь очутился. Но я не желаю жить в коммунистическом раю по той простой причине, что я его видел. Потому-то в твою идею я хочу внести одно изменение.
– Какое?
– После войны, когда все успокоится, мы испаряемся отсюда вдвоем.
Шильке пошевелился на стуле. Он чувствовал, что в нем постепенно нарастает доверие к сидящему напротив человеку. Одним кратким выводом тот подтвердил, что у него имеется причина не обмануть партнера, когда сам будет сверху, и не выставить его после всего на легкий выстрел, завоевывая тем самым благосклонность начальства.
– Эта твоя концепция мне очень даже нравится, - сказал он.
– Погоди. Ты хочешь, чтобы я стал твоим страховым полисом. Я согласен. Но я желаю, чтобы ты стал гарантом моей пенсии.
– Это в каком же смысле? – допытывался Шильке.
– А в таком, что даже если мы и убежим далеко-далеко, то у меня нет ни малейшего желания стать докером в американском перегрузочном порту. Лично я предпочитаю какой-нибудь экзотический остров, шезлонг и фруктовый коктейль в покрытом инеем бокале.
– Звучит весьма любопытно.
– Нет, просто таким вот сложным способом я хочу сообщить тебе простую вещь. Сейчас, во времена суматохи и разрушения существующего порядка, мы должны собрать соответствующие средства, - продолжал Холмс.
Шильке сглотнул слюну, а Холмс невинно усмехнулся.
– Думаю, мы придумаем – как. С зарплаты, скорее всего, не отложим.
Прозвучало это настолько неожиданно, что Шильке поначалу не мог поверить в то, что услышал. Потом поверил, но не мог понять. Затем понял, но вновь не мог поверить.
– Неужели это означает, что два офицера враждебных одна другой служб, немец и поляк, должны будут грабить на большой дороге, взяв пистолеты в руки?
– Дитер, я тебя умоляю, я уже вижу, как ты грабишь. Зная твою германскую натуру, вначале ты вышлешь жертве приказ появиться на месте грабежа с денежной суммой, зависящей от размера доходов. Затем ты представишь в уголовную полицию план нападения с просьбой его одобрить. После этого ты отправишься к инструктору, чтобы тот научил тебя стрелять, а еще профессионального актера, чтобы тот научил тебя строить страшные мины… ну и так далее…
– Но…
– Прости, приятель. Ты ужасный пацифист.
– Так же, как и ты, - отрезал Шильке.
– Действительно, - согласился Холмс. – И ты, и я – люди, которым во времена смертельно опасного кавардака ради того, чтобы выжить, пришлось надеть на себя мундир. Это называется мимикрией, способностью к приспособлению, которую личностью с нашим интеллектом выработали в себе в ходе тысячелетних войн.
Шильке вступил в игру. Ход мыслей Холмса ему явно понравился.
– Да, да, я тоже читал рассказ Франца Кафки про мозг, который ради эксперимента в лаборатории прикрыли военным шлемом. И мозг испарился.