Побочное действие
Шрифт:
Мэл и сама до конца не понимала. В голове чуть шумело, совсем слабо, тело казалось каким-то воздушным, точно под действием лекарств наконец отступила боль, мгновения назад достигшая своего пика. Впрочем, наверное, примерно так оно и было. Даже боль – чёрт знает как – разделилась на двоих. Потом так же случилось избавление, непонятное и, похоже, инстинктивное.
Она и сейчас слушалась только инстинктов. Под сердцем странно щемило от какого-то почти забытого, но настойчивого чувства. Как же давно она этого не делала. Не прикасалась к человеку просто, почти ласково, слабо о чём-то задумываясь, зная только — так надо. Наверное, с того дня, когда Лэнс обнял её и, пообещав, что вернётся совсем скоро, вышел из палаты госпиталя. Или ещё раньше, в Академии, когда Рича за неположенные пилоту рыжие дикорастущие вихры шпыняли даже инструктора, а Мэл вызвалась привести его голову в надлежащий порядок. Это вообще было чёрт-те когда, почти не вспомнишь, — всё растаяло в обморочном мареве, из которого не спастись, потому что не можешь сдвинуться с места.
Мимо бродили пираты, медленно, будто увязая в удушливом предзакатном зное. Иногда они даже заглядывали в раскрытую дверь — Мэл улавливала краем глаза движение, но чутьё буксовало, точно перед ним были не живые люди, а что-то вроде ходячих тел без души. Непонятно, почему так, может, виноват был вечный дурман от наркотиков. Или Мэл просто слишком сосредоточилась на одном человеке. Так сильно, что скрипучий пол барака превратился в самостоятельный маленький остров, вокруг которого вместо моря шумели трава и листья – бесконечно, на одной ноте. А ещё в шаге кружили акулы, двуногие, пахнущие потом и порохом, увешанные алым тряпьём – яркими пятнами в блеске солнца. Так похожими на кровь, растёртую на белом песке.
Мэл крепче сжала бритву. Повела головой, чтобы стряхнуть наваждение. Критически оглядела свою работу — с затылком «клиента» вроде полный порядок, только пот проступил капельками меж короткими, почти сходящими на нет волосками. Мэл не удержалась и потянулась стереть эти капельки кончиками пальцев. Едва коснулась, успела ощутить, как пружинит короткий светлый ежик, как покалывает её собственную, едва зажившую после ожогов кожу. Потом опомнилась и резко отдёрнула руку, поймав в отражении взгляд. Скорее внимательный, чем настороженный. Изучающий. И даже холод в синих глазах заметно подтаял.
– Ты как будто делала это раньше. Кого-то стригла… — подал голос Алвин, когда убедился, что на него смотрят в ответ — пусть через зеркало, но прямо в зрачки. «Остальные меня мало интересуют». Это, кажется, он сказал на берегу, так громко, что темнокожий напарник оскалился в гордости за командира, а Ваас что-то хмыкнул в спину.
Мэл стало вдруг совсем жарко. Мысли путались, свои и чужие, расходились слова и дела, нытьём в мышцах вспоминалась боль. Боль этого человека, тела, что явно разрушалось. И кое-что, увиденное в его душе – в сотни раз страшнее. Похожее на белый лабиринт, в котором она сама блуждала с момента, когда далёкий голос кого-то из юристов компании Харт сообщил сквозь помехи в эфире: «Глайдер, на борту которого были ваш отец и ваш брат, потерпел аварию на льду… Спасательная операция не имела смысла. Позвольте выразить соболезнования, мэм».
«Мне жаль твоего друга», – примерно то же самое говорил отец, когда погиб Рич. Харт-старший безбожно врал -- Мэл чуяла это слишком ясно. Плевать ему было на чью-то смерть, даже если человек умер за бесценное имущество корпорации. Алвин не врал. Следил только пристально, с цепким больным интересом, будто пытаясь разглядеть в ведьме то, о чём и она сама забыла. Сходство? Одинаковое липкое бессилие, когда мир вокруг тебя рушится, а ты сидишь перед тупо мигающим экраном? Или лежишь сломанной пополам сухой веткой, не в силах пошевелиться. Не можешь помочь. Защитить. Что-то исправить, изменить.
– Да и умеешь ты не только убивать, оказывается, – продолжал Алвин, тактично стерпев молчание. Мэл чересчур деловито равняла одну из длинных прядей, пялясь «клиенту» в висок, почти любуясь искрами света в волосах. Волосы походили на снег, сверкающий на солнце, и Мэл путалась, в чьей памяти снежного блеска было больше. Голова кружилась, совсем немного и скорее приятно, ни дать ни взять эйфория после перегрузки – никакой тяжести, только бесконечный воздушный полёт.
– Делала. Помогала сослуживцу… А в остальном… я ведь не спрашиваю, что держит тебя рядом с Ваасом… – Она запоздало поняла, что перегибает палку, и осеклась, покосившись на зеркало.
– А ты, я вижу, тоже общалась с психологами? – снайпер только фыркнул без капли злости, даже улыбнулся понимающе. – Причём не очень давно, и на пользу их повадки тебе не пошли.
– Не пошли.
– Мне тоже. – Рот Алвина дёрнулся, усмешка превратилась в скошенную на бок ухмылку. Синева в его глазах померкла, точно на небо наползала ночь. Впрочем, так оно и было на самом деле, в насыщенном влагой воздухе разливались алые отблески солнца, – умирающего, истекающего кровью на западе, где-то в гроте Вааса. На миг кровь проступила в сознании Алвина – много, тысячи брызг и пятен на изорванных, изломанных маленьких телах. Психологи никогда не помогали такое изгнать. Они всё что-то бормотали с умным видом, вели записи, а в итоге давали единственный глупый совет – смириться.
– Готово. – Мэл не помнила, когда бросила на стол бритву, поняла только, что уже несколько секунд скользит ладонями по напряжённым мужским плечам. Каждое движение – возвращение толики света и ещё немного изумления в синих глазах. Мэл решилась ещё на одно касание – принялась поправлять длинные светлые пряди, для вида пытаясь отыскать в своей работе огрехи. Оказалось вдруг: в зеркале не разглядеть всего, и Мэл потянулась, чтобы сдвинуть подставку, вместе с лёгкостью чувствуя странное удовлетворение.
А потом потеряла почву под ногами, так быстро, что удержаться от падения было невозможно. Только затхлая, уставленная кривой драной мебелью внутренность барака потемнела и дала крен, кровавыми вспышками размазались пятна света. Сдавило затылок, больно, тяжкими холодными пальцами, вместо воздуха в глотку попала будто сыроватая гнилая пыль с привкусом горелого праха. Мэл успела увидеть: в голову ей нацелен угол стола – то ли в висок, то ли в глаз. Сердце ухнуло вниз, почти останавливаясь на последнем гулком ударе.
Удара, от которого тонкая височная кость точно раскололась бы, всё не случалось. Полёт продолжался. Чернота перед глазами медленно кружилась, кто-то сдавливал онемевшие плечи. Потом – Мэл ощутила это так слабо, будто на ней была не тонкая майка, а несколько слоёв зимней одежды, – чьи-то руки сцепились под лопатками. Ставшее вдруг непослушным тело, по которому сквозь онемение носились огненные змейки боли, прокалывая мышцы острыми чешуйками-угольками, заметно приподняли. Нашли для него опору, твёрдую и широкую, заставили сесть, всё так же поддерживая под лопатками.