Поцелуй победителя
Шрифт:
Кестрель отвернулась, подошла к столу и с громким стуком опустила на него лампу Арин последовал за ней.
— Я не знаю, как убедить тебя, что со мной все в порядке.
Кестрель не оборачивалась. Что-то больно царапало горло, рвалось наружу.
— Мне повезло, — сказал Арин, — у меня есть ты. И крепкий череп. И покровительство бога.
— Будь проклят твой бог!
Арин схватил ее за руку повыше локтя. Кестрель повернулась. От шутливого тона не осталось и следа. Его широко раскрытые глаза смотрели испуганно.
— Не говори так.
— Почему? Я могу говорить все что угодно. Только самого важного сказать не могу.
— Кестрель, возьми свои слова обратно. Не оскорбляй его.
— Твой бог подвергает тебя опасности.
— Он меня защищает.
— Ты для него игрушка.
— Неправда! Он любит меня.
В тот миг Арин показался ей таким одиноким. Он напоминал паруса, наполненные ветром — и в то же время пустые. Кестрель поняла, что завидует богу смерти. Этот внезапный приступ ревности стиснул ей горло, не давая вдохнуть.
— Это правда, — настойчиво добавил Арин.
Кестрель осознала, что не на шутку расстроила его. Арин боялся нигде больше не найти любви, потому любовь его бога была особенно важна для него. Ее гнев растаял.
— Извини меня. Извини. Прошу у тебя прощения. И у него тоже.
Арин отпустил ее. На его лице отразилось облегчение.
— На самом деле я не на бога злюсь, — призналась Кестрель. — И не на тебя.
Он в недоумении наморщил лоб.
— Ну ладно, на тебя злюсь немного. — Кестрель ласково стукнула его по груди, а потом положила ладонь на сердце. Арин замер. — Почему ты совсем о себе не заботишься?
Он молчал. Кончиком большого пальца она коснулась ямочки у него над ключицей. Пульс подскочил, в ответ ее сердце тоже забилось чаще. Оно трепетало, словно птенец, рвущийся из рук, и Кестрель испугалась, что уже не сможет его поймать, запереть в безопасном месте. Но она и не хотела больше ничего прятать.
— Почему ты не замечаешь, как дорог людям? — спросила она и потом добавила: — Ты дорог мне.
— Я знаю, но… — Арин вгляделся в лицо Кестрель. — Это обычное дело — дорожить другом.
— Ты для меня не просто друг.
— Тогда, на поле битвы, ты осталась со мной…
— Конечно.
— У тебя очень развито чувство долга. Ты всегда придерживалась принципов чести. Мне кажется, ты вообразила, будто чем-то мне обязана.
— Я осталась, потому что я люблю тебя.
Арин вздрогнул и отвел взгляд.
— Ты это не всерьез.
— Всерьез.
Ночная тьма словно еще сильнее сгустилась вокруг палатки. От лампы пахло горячим маслом. Казалось, что Арин наконец открывается. Он коснулся руки Кестрель, прижатой к его груди. Легкое, едва ощутимое, робкое прикосновение. Но Кестрель чувствовала, как Арина постепенно наполняет уверенность, — его пальцы скользнули по запястью, предплечью.
Казалось, все звуки стихли, когда он коснулся ее губ. Она распустила завязки на его рубашке и провела ладонью по коже. Арин взялся за ее кожаный поясок, на секунду сжав пальцы, прошептал что-то в губы и убрал руки. Зашуршал лен: Арин стянул рубашку через голову, задевая покатый полоток палатки, будто ища опору. Ребра были забинтованы. На теле виднелись шрамы: и старые, некрасиво зарубцевавшиеся, и совсем недавние, еще розовые, свежие. Плечи испещрили бледные борозды, похожие на следы от когтей. Любопытство заставило Кестрель потрогать их. Арин закусил губу.
— Больно?
— Нет.
— Что это за следы? Откуда?
— Я расскажу, — пообещал он. — Как-нибудь потом.
Его рука заскользила по ее рубашке, такой же, как у Арина, — восточного кроя, без воротничка. Арин потер пальцами истершуюся местами ткань, а потом распахнул рубашку. Кестрель показалось, будто весь мир вдруг задрожал, точно капелька воды на кончике булавки.
— Кестрель… Я никогда…
Она прошептала, что для нее это тоже ново. Последовала длинная пауза.
— Ты уверена, что хочешь…
— Да.
— Потому что…
— Арин.
— Может, ты…
— Арин.
Кестрель рассмеялась, и он не мог не ответить тем же. Они уже добрались до кровати. Слов больше не было. Наверное, они остались на земляном полу, спрятались среди сброшенной одежды, свернулись в клубочек там, где упал расстегнутый пояс Кестрель. Может, потом слова вновь соберутся в единое целое, оживут, обретут смысл. Но сейчас они не нужны. Сейчас все обратилось в прикосновения, вкусы и звуки.
Их тела соединились, и Кестрель порадовалась тому, что лампа по-прежнему горит на столе, придавая коже Арина слабое сияние. Кестрель не отводила взгляда от бликов, плясавших на его влажных волосах, на мускулах и шрамах…
Уже потом, когда они лежали рядом в установившейся тишине, Арин приподнялся, подперев голову локтем, и внимательно посмотрел на Кестрель.
— Мне все кажется, что я сплю. — Он почти не касаясь провел пальцем вдоль ее носа, ресниц, растрепавшихся волос, плеча. — Ты такая красивая.
Она улыбнулась:
— Ты тоже.
Арин скептически скривился и прокашлялся. Кончиком косы Кестрель он пощекотал ее щеку.
— Нет, правда, — настаивала она. — Почему ты никогда мне не веришь?
Лампа на столе зашипела, стреляя искрами. Скоро масло догорит, и она погаснет.
— Мне нравятся твои глаза, — сказала Кестрель. — Всегда нравились.
— Они совершенно обычные.
— А вот и нет. — Она провела пальцем по шраму. — И это. — Арин вздрогнул. — Мне тоже нравится. — Кестрель легонько куснула его за подбородок. — И это. — Она продолжила прикасаться к нему.
— Правда?
— Да.
Арин засмеялся, а потом притих, напряженный.
— И губы, — произнесла она, — тоже ничего.