Почём грамм счастья?
Шрифт:
Через двенадцать дней он сбросил с мольберта грязную тряпицу. Эмма подошла ближе. Вгляделась и содрогнулась. С полотна глядели прямо ей в глаза мёртвые глаза её мужа. Зелёное лицо было измождённым и холодным. На роскошных мужских плечах блистала изысканной вышивкой ряса. В костлявых руках Алексис на портрете держал, как благословляющий крест, три кисти: во имя отца, и сына, и святого духа.
– Аминь, – сказал Алексис. – Теперь я могу умереть спокойно.
Обойдённые счастьем
Афанасия
«Лучше буду думать о чём–нибудь приятном!» – решила она. От сырости разболелась рана от давно сделанной операции. Ничего приятное не вспоминалось. В голову лезли мысли о холоде, смерти, одиночестве. Почему–то всплыл из глубин памяти прошлогодний разговор с сестрой Антонией… Или это было два года назад? Или три?
– Ты что, хочешь просидеть в кровати, всю жизнь? – сердито отчитывала её Тоня. – Предприми хоть малейшее усилие, попробуй встать! За здоровье надо бороться! За счастье надо бороться!
– Счастье – мимолётное состояние души, – возразила Афанасия. – Как бороться за нечто мимолётное? И вообще, как сказать: «я счастлива», когда на рассвете будит меня назойливая муха? Вот и борись с мухой! Где–то полыхают войны. Кто–то убивает кого–то. А вредное насекомое жужжит над ухом и лезет грязными лапками прямо мне в ноздри. Теперь–то я точно знаю, – торжественно заключила она, и лицо её приняло выражение Сфинкса, понявшего, наконец, в чём заключается смысл жизни, что есть борьба за счастье! Это – тотальное истребление мух.
– Да ты рехнулась, голубушка! – рассердилась Тоня. – Валяешься целыми днями в кровати и от нечего делать занимаешься переливанием из пустого в порожнее. Тоже мне – Аристотель в юбке!
– А вот и не угадала! И вовсе я не философствую. Только думаю о Боге. Хочешь, открою тебе тайну? – И чёрные глаза её зажглись огнём. – Это господь наш послал мне страдания свыше. Если выдержу, значит, быть мне в раю…
– Афанасия! – закричала Тоня, – Говорила же я тебе: не связывайся ты с ними! Ты продолжаешь с ними видеться?
Та молчала.
– Отвечай! Они опять приходят читать сюда свои грязные книжонки?
– Мы толкуем Библию, – гордо заявила Афанасия.
– Ересью вы занимаетесь!
– Что ты понимаешь?!
– Это они внушили тебе мысли о страданиях, ниспосланных тебе свыше?
– У меня что, своего ума нет?
– Отвечай, они?
– Ну и что с того?!
– Если б они действительно верили в Бога, то помогли бы тебе дельным советом, а не толкали на жизнь паралитика. Объясни, чего ради ты здесь разлеглась? Ты что, больна?
– Моя болезнь Паркинсона…
– Твоя болезнь Паркинсона – не паралич. Почему же ты целыми днями валяешься в кровати? Мало того, что тебе потакают домашние, так ты ещё целую свору сумасшедших баб для этой цели нашла. И не перечь мне, а слушай! Если ты с этой шайкой не порвёшь, я к тебе больше ходить не стану. Пусть к тебе твои стервы ходят! Но ведь они не приходят, чтобы помочь, а?! Они ходят только книжонки свои читать, да охмурять тебя всякой чушью.
С этими словами, Тоня поднялась, решительно собрала своё рукоделие в сумку, а сумку повесила на плечо.
– У меня, между прочим, как и у Агни, кроме тебя ещё и внуки есть. А я, вместо того, чтобы ими заняться, тебя ублажаю. Тогда как ты валяешь дурака. Когда я тебе действительно понадоблюсь, ты только позвони. Я приеду, чтобы помочь. А в этом спектакле я участвовать не намерена!
И ушла. Прошёл год…Собственно, прошло целых три. Но Афанасия стала сильно путаться во времени. И ни за что уже поручиться не могла. «Так она и не позвонила ни разу!» – и Афанасия с тоской посмотрела на телефонный аппарат. В их семье все страшно упрямы.
Впрочем, надо признаться: права была Антония – стервы с книжками, в самом деле, приходят лишь тогда, когда это нужно им самим. Пока Афанасия притворялась больной, то не замечала этого. И только теперь, истина открылась ей в самом неприглядном виде. Но дело в том, что и Афанасия…
Словом, друзей у неё никогда не было. Сначала ей и её сёстрам запрещали их иметь. Мать у девочек была строгой, а старший брат – просто монахом в штатском. Девочек одевали в чёрные, глухие платья. Видеться не давали ни с кем. Книги в дом покупались только духовные.
Даже дом их был построен так, чтобы из окон можно было видеть лишь внутренний дворик, где одиноко рос старый дуб. Цветов они не сажали. На цветы нужны были деньги, а их брат был скуп. Именно по той же причине, в доме имелось лишь пять стульев: по одному на каждого члена семьи, один платяной шкаф, наглухо запертый сервант, пять железных кроватей и стол.
Но раз, по неизвестным причинам, Апостолос Маркеллу решил монашек из них всё–таки не делать. А потому, выдал замуж всех троих в один месяц. Словно боялся, что передумает. Выйдя замуж, однако, девушки продолжали вести монашеский образ жизни. Друзей у них не было. Книг они не читали. И мужей своих не любили.
Афанасия, как оказалось, стала просто копией своего брата. Мужа своего она никогда и смогла полюбить. Он так и не добился от неё ласкового взгляда, а дети – поцелуя. Младшего – богобоязненного и молчаливого – она ещё кое–как терпела. Зато старший, так похожий на своего отца – талантливый и весёлый – внушал ей страх.
Когда он был маленьким, она боялась болезней, дурного влияния, плохих отметок. Когда он стал взрослым, стала бояться девушек, попоек да брака. Брака особенно. И разве она была не права? Послушай её Алексис, стань он офицером, наверняка не встретил бы Эмму, не уехал в Париж, не выпил бы яду, не стал калекой…