Под игом
Шрифт:
Взрыв хохота.
— Ну и стрелки — с такого расстояния палили, и ни одна пуля не попала! — откликнулся еще кто-то. — Да я с этого места плевком бы в него угодил.
— Даю голову на отсечение, что вы и не целились.
— Что правда, то правда, на таком расстоянии и баба не промахнулась бы.
— Нет, целились, — оправдывался один из четверых.
— Может, и целились, да зажмурившись.
— Верно, я зажмурился, но уже потом, когда взводил курок.
Опять смех.
Потом принялись задевать Рачко, насмехаться над его именем.
— Эй ты, Прыдле, кто тебя украсил таким славным именем? — спрашивал один.
— Рачко! Ты врешь, это не твое имя! — дразнил его другой. Рачко обиделся.
— Кто врет? Да спросите хоть Графа.
— Нет, нет, врешь… докажи, что ты и в самом деле Прыдле…
И насмешник объяснил, какого рода доказательства он требует.
— А знаете, он вчера принял нас за разбойников…
— И правильно, — заметил кто-то. — Боримечка его обобрал: вынул у него из торбы ножницы и аршин.
— Да, да, вынул, правда, из торбы стянул, украл, пакостник, — подтвердил Рачко.
— А зачем они ему понадобились?
— Покрошил их, сделал снаряд для пушки.
— Эх, с такими снарядами мы до Севастополя доберемся!
— Если наша батарея будет палить не хуже злидольской, ни одного турка в живых не останется! — пошутил кто-то.
— И клисурское царство будет на веки нерушимо, — смеялся другой.
— Чего это там машут? — спросил кто-то, посмотрев на восток.
Все обернулись в ту сторону.
Дальние дозоры подавали укреплениям условные знаки, что показался неприятель. В тот же миг двое часовых со всех ног пустились к Зли-долу, чтобы сообщить об этом военному совету.
Не успели вестовые добежать до злидольского укрепления, как со стороны Рахманлари показались два турецких конных отряда, человек по двадцати в каждом. Один отряд ехал по дороге, другой — полем. Повстанцы с волнением ждали, не появятся ли вслед за конницей и другие силы. Но никто больше не появлялся.
Тотчас же два пеших отряда, числом превосходящие неприятеля, спустились с укреплений, чтобы встретиться лицом к лицу с турками. Более крупный отряд был выслан из злидольского укрепления.
— Кто командует? — спрашивали повстанцы, вглядываясь в командира.
— Да Огнянов же, не видите разве? — отозвалось несколько голосов.
— Граф, конечно, Граф, готов побожиться, что он, — сказал Рачко. — Пусть хоть что хочет на себя напялит, все равно я его узнаю… На Карнарском постоялом дворе, хотите верьте, хотите нет…
Но никто не слушал Рачко.
Завидев болгарские отряды, турки на минуту остановились, затем повернули вспять.
— Жарко им стало, сукиным детям! — радостно заметил кто-то.
— И сегодня боя не будет.
— Бяла-Черква, сдается мне, наделала им хлопот.
И под веселый гул разговоров работа на укреплениях снова закипела.
XXXV. Бой
Настал полдень. Солнце было в зените.
На укреплении Огнянова повстанцы поели всухомятку и теперь торопливо запихивали в сумки и торбочки остатки хлеба и другой снеди. Их измученные, пыльные, с неделю уже немытые лица выражали беспокойство. После первого успеха они немного прояснились, но лишь на короткий срок; снова их искажала душевная тревога. Повстанцы знали, что если не сегодня, то завтра обязательно все должно решиться. Предчувствуя, что буря надвигается быстро, они то и дело бросали беспокойные взгляды на восток, где по широким склонам чернели рассыпанные там и сям дальние дозоры.
Солнце пекло нещадно. Справа от батареи, доставленной сюда и установленной еще накануне, Огнянов, только что вернувшийся со злидольского укрепления, обливаясь потом, усердно работал вместе с несколькими повстанцами, — они торопились закончить рытье нового окопа. Как мы уже говорили, военный совет прислал сюда накануне подкрепление — десять человек, и ранее вырытых окопов было недостаточно.
— Учитель! — окликнул Огнянова крестьянин лет пятидесяти, родом из Веригова.
Огнянов обернулся.
— Что, дядя Марин?
Крестьянин подал ему листок бумаги, сложенный вчетверо.
— Тебе письмо, — сказал он.
— Кто принес? — спросил Бойчо, прежде чем развернуть листок.
— Иван Боримечка. Он тебя вечером здесь искал, но не нашел и отдал мне это письмо, велел передать тебе, когда ты вернешься.
— Не сказал, от кого?
— От учительницы.
Что-то кольнуло Огнянова в сердце, точно змея укусила. Судорожно скомкав бумагу, он хотел было бросить ее, не читая, но подумал, что это могут заметить, и сунул письмо в карман. И еще быстрее и лихорадочнее заработал лопатой, чтобы заглушить душевную боль и успокоиться.
«Только этого не хватало, — думал он. — Зачем она мне пишет, чего от меня хочет? Скорей бы в бой, навстречу смерти… и все будет кончено».
В эту минуту среди повстанцев поднялся переполох. Все столпились на насыпях перед окопами, устремив глаза на восток.
Огнянов поднял голову и тоже стал всматриваться в обнаженные холмы. Оттуда дальние дозоры подавали сигналы тревоги. В тот же миг раздался ружейный залп — знак того, что замечены крупные силы неприятеля.
Вскоре дозоры начали спешно отступать, крича на бегу:
— Турки!.. Турки идут!.. Видимо-невидимо!.. Произошло замешательство. Защитники укрепления, бледные, растерянные, метались из стороны в сторону.
— По местам! Приказываю! — заревел Огнянов, выхватив свое ружье из общей груды оружия.
Повстанцы очнулись от его крика и заняли места в окопах.
В критические минуты присутствие духа и отвага одного человека магически действуют на массу и подчиняют ее. Тогда командиром становится тот, кто хочет командовать.
С аванпоста прибежало несколько человек. Они задыхались. Огнянов подошел к ним.