Подарок коллекционера
Шрифт:
Утром у него повышается температура. Он не ел больше дня, и я боюсь, что того небольшого количества воды, которое мне удалось ему дать, недостаточно. Я думаю, что он умрет, разочарованная собой и им, когда беспомощно смотрю на его бледное лицо в лучах утреннего солнца. Я разочарована собой за то, что не могу лучше помочь ему, за то, что не знаю, что делать, и разочарована… нет, зла на него за то, что он вообще поставил меня в такое положение. За то, что заставил меня чувствовать ответственность за него, как за котенка, оставленного у меня на пороге, за которым больше некому позаботиться.
Как быстро мы поменялись ролями.
Я иду на кухню, чтобы оценить ситуацию с едой. И вот я здесь, в квартире миллиардера в центре Парижа, просматриваю холодильник, чтобы прикинуть, сколько дней мы сможем есть, как будто я вернулась домой в свою лондонскую квартиру или оказался на необитаемом острове. Если Александр в ближайшее время не придет в себя, мне придется обшарить его кабинет и спальню в поисках какой-нибудь мелочи, чтобы купить еды, а с последствиями разбираться позже.
Беглый поиск выдает что-то вроде костного бульона или запеканки, и я хватаюсь за это, вытаскиваю и достаю кастрюлю, чтобы разогреть. Суп помогает, когда ты болен, верно? Я должна придумать, как заставить его есть, но все, что содержит одновременно питательные вещества и жидкость, кажется очевидным решением. Пока он разогревается, я готовлю себе еще яиц и сосисок, и мои мысли возвращаются к Джорджи.
Как только Александр придет в себя, я собираюсь убедить его отпустить меня в качестве награды за помощь. Я не могу оставаться здесь дольше, чем необходимо. Я должна верить, что Джорджи зарабатывает на жизнь сам, что он не голодает и не бездомен. Тем не менее, мои мысли мечутся в дюжине разных направлений относительно того, что могло бы произойти, и ни одно из них не является хорошим.
— Он умный и выносливый, — бормочу я себе под нос, пока ем яичницу, рассуждая вслух, как будто это каким-то образом делает мои слова более убедительными. — С ним все будет в порядке. Он почти взрослый.
Это не меняет того факта, что я знаю, что должна быть там и заботиться о нем, как я обещала. Я просто надеюсь, что он не пытался найти бар Гарри и копаться дальше в том, что случилось со мной.
Покончив с завтраком, я наливаю немного бульона в миску вместе с еще одной кружкой воды и несу ее в спальню. Александр все еще спит, и я кладу руку ему на плечо, морщась от жара, который я чувствую на его коже.
— Я собираюсь помочь тебе, — бормочу я, гадая, слышит ли он меня. — И попытаюсь разбудить тебя, чтобы ты мог поесть. Ты должен поесть, или ты умрешь, и ты не собираешься так поступать со мной, ты слышишь? Ты не собираешься вешать это на меня.
Пока я говорю, я просовываю руку ему под плечи, медленно подталкивая его на стопку подушек. Я добавляю еще одну позади него и чувствую, как он шевелится, его глаза приоткрываются, когда он приходит в сознание.
— Что ты делаешь? — Выдавливает он пересохшими губами. Я бросаю на него свой самый суровый взгляд, который я часто использовала в отношении Джорджи. Однако мои отношения с Александром далеки от сестринских.
— Кормлю тебя, — твердо говорю я ему. — И ты мне позволишь.
Его голова безвольно поворачивается набок, голубые глаза слабо выглядывают из-под опущенных век.
— Она ушла, — шепчет он срывающимся голосом. — Все ушли.
— Кто? — Я зачерпываю ложкой немного бульона, завожу руку ему за голову и подношу к его губам. Его волосы ощущаются мягкими под моими пальцами, и я улавливаю намек на его аромат, древесный, мужской запах его кожи. — Кто ушел, Александр?
Он позволяет мне скормить ему первую ложку, издавая тихий звук, когда проглатывает ее.
— Все они. Анастасия.
— Балерина. — Я чувствую небольшой укол беспокойства при упоминании о ней, вспоминая бумаги в кабинете. — Это была ее комната, верно?
Он едва заметно двигает головой, что может быть кивком.
— Д-да.
Еще ложка бульона.
— Где она?
Его глаза закрываются.
— Бостон.
Это слово произносится четче, чем другие, с окончательностью. Я чувствую волну внезапного облегчения, такого сильного, что чуть не роняю ложку. Значит, она жива. Я так боялась, что с ней случилось что-то ужасное, что она каким-то образом умерла, от своей собственной руки или от его. Но, похоже, она просто ушла от него.
Если да, то как? Он отпустил ее или она сбежала? У меня так много вопросов, но я не думаю, что Александр сможет ответить на многие из них в таком состоянии, по крайней мере, таким образом, чтобы дать мне какие-либо реальные ответы, имеющие смысл.
— А как же остальные? — Мягко спрашиваю я, накладывая ложкой еще бульона. Он отворачивается, и я разочарованно вздыхаю. — Тебе нужно съесть больше.
— Исчезли, — шепчет он. — Все они исчезли.
Я вижу, как он снова погружается в сон, и я снова глубоко вздыхаю, отставляя еду в сторону.
— По крайней мере, это что-то, — бормочу я, поправляя его одеяла, чтобы ему, надеюсь, было максимально удобно. Это самое полезное, что он получил с тех пор, как я его нашла.
Я надеюсь, что когда он говорит "исчезли", он имеет в виду, что они ушли, как Анастасия. Но я не думаю, что получу эти ответы сегодня.
Как оказалось, я права. Остаток дня проходит примерно так же, я пытаюсь дать Александру бульон, воду и обезболивающее, когда он достаточно просыпается, чтобы справиться с этим, и слоняюсь по квартире, пытаясь занять себя в остальное время. По мере того, как день клонится к вечеру и у него повышается температура, мне кажется, что с каждым пробуждением он все больше и больше бредит.
— Анастасия, — он стонет ее имя, когда просыпается в следующий раз, сразу после наступления темноты, когда я пытаюсь дать ему еще воды. — Мне…жаль…
Он бормочет другие имена между глотками воды и бульона, имена, которые я узнаю из списков купчих. И затем, когда я отставляю миску в сторону, он тихо и с болью произносит мое имя. — Ноэль…
— Я здесь. — Я поворачиваюсь к нему, беру за руку и морщусь, чувствуя, какой он горячий. — Мы должны сбить тебе температуру. Лекарство не помогает.