Подарок коллекционера
Шрифт:
Ему нужны антибиотики. Я уверена в этом, но я ничего не могу с этим поделать. Единственное, что я могу придумать, это уложить его в прохладную ванну.
— Я помогу тебе, ты вообще сможешь идти? Тебе нужно остыть. — Я беспомощно смотрю на него. — Я не могу нести твой мертвый груз, Александр.
Возможно, я сказала что-то не то. Его глаза снова закрываются.
— Позволь мне умереть…
Я сердито выдыхаю.
— Нет, — говорю я ему категорически. — Ты не собираешься этого делать. Ты меня понимаешь? Ты же не будешь таким эгоистом, чтобы заставить меня стать свидетелем самой ужасной вещи, которую я когда-либо видела в своей жизни после того, как держал меня здесь взаперти, а потом все равно умереть после того, как я попыталась тебе помочь. — Я стискиваю зубы, уставившись на него. — Ты можешь идти, если я тебе помогу?
Его глаза приоткрываются.
— Я могу попробовать.
16
НОЭЛЬ
Тащить его в ванную, это мучительно. Даже на то, чтобы помочь ему полностью сесть, уходит вечность, так как большая часть его веса приходится на меня. Его кожа горит, как в огне, и с каждым шагом по комнате я уверена, что он вот-вот упадет в обморок, и я никогда не смогу уложить его обратно в постель. Но каким-то образом, шаг за шагом, мы добираемся до ванной, и тут до меня доходит, что мне не только нужно снять с него бинты, но и раздевать его.
Когда я впервые пришла сюда, это не имело бы значения. Я могла бы относиться к этому практично. Но сейчас, когда я пытаюсь прижать его к стене, чтобы я могла расстегнуть его брюки, я чувствую, как мои щеки начинают гореть.
Его руки бесполезно висят по бокам, но я слышу его низкий стон, когда расстегиваю ширинку. Я не осмеливаюсь поднять глаза, боясь, что его взгляд будет прикован ко мне, что я потеряю самообладание. Все, о чем я могу думать, это образ его полуобнаженным раньше, чувствовать его жар позади меня, на себе, той ночью, когда я прикасалась к себе, фантазируя о вещах, которых у меня никогда, никогда не должно было быть. И сейчас я впервые увижу его полностью обнаженным самым несексуальным образом, какой только возможен. Тем не менее, по мне все равно пробегает дрожь предвкушения.
Я осторожно стягиваю с него брюки и боксеры, дюйм за дюймом открывая взору его обнаженное тело. Он худее, чем я представляла его себе когда-то, но он не потерял свою мускулатуру, которая явно была у него до того, как он впал в депрессию. Его пресс все еще виден, едва заметные линии сбегают от его основания к поясу брюк, и я сопротивляюсь внезапному, странному желанию прикоснуться к нему там, провести по ним пальцами. Я чувствую, как он вздрагивает от моих прикосновений, когда мои руки касаются его бедер, слегка поросших темными волосами. Я ужасно осознаю, как близко его мягкий член находится к моему лицу, как он слегка подергивается, когда мои руки движутся вниз по его ногам.
Он снова стонет, когда я встаю, помогая ему выбраться из заляпанной одежды и подойти к ванне.
— Почему… — снова бормочет он. — Почему помогаешь мне?
— Я не знаю. Потому что я не могу позволить тебе умереть, если я могу помочь, и я знаю, что это самая глупая гребаная вещь, которую я могла бы сделать, и, вероятно, мне следовало это сделать. — Я продолжаю говорить, включая воду, надеясь, что это поможет ему не заснуть. Если он потеряет сознание в ванне, я не знаю, что буду делать. — Наверное, потому что я идиотка, которая не может уйти от того, кто нуждается в помощи. Но если ты думаешь, что я останусь, как только ты окажешься здоров, ты ошибаешься. — Я даже не знаю, запомнит ли он что-нибудь из этого, но я все равно не могу удержаться, чтобы не сказать это, усталость и разочарование накатывают вместе. — Я собираюсь уберечь тебя от смерти, а потом ты отпустишь меня и дашь то, что мне нужно, чтобы вернуться к Джорджи. Таков, блядь, уговор!
Пока ванна наполняется водой, которую я несколько раз проверяю, чтобы убедиться, что она чуть теплая, я осторожно разматываю его бинты, снимая марлевый тампон, прикрывающий рану на его плече. Глубокие порезы на его запястьях, сбегающие вниз по предплечьям, выглядят зловещими и красными, из них немного сочится кровь, когда я снимаю бинты. Они выглядят не лучше, и когда я смотрю на них повнимательнее, видя, как они зияют, я понимаю, что мне следовало попытаться зашить их. У него останутся ужасные шрамы. Я даже не знаю, есть ли в доме что-нибудь, что я могла бы использовать, чтобы их зашить, и сработало ли бы это. Все, что я могу сделать, это стараться быть осторожной с ними, помогая ему залезть в ванну, стараясь не толкать и не задевать его раны, чтобы они снова не начали сильно кровоточить.
— Холодно, — стонет он, начиная сползать в ванну, дрожа, и я вздрагиваю. Мне хочется разрыдаться от разочарования, но, если я позволю себе заплакать, я не знаю, смогу ли остановиться. Я чувствую, что все это выйдет наружу, все слезы, которые я сдерживала с тех пор, как умер мой отец с тех пор, как мне пришлось работать бесконечные часы, чтобы прокормить нас с Джорджи, и снять квартиру. Я чувствую, что все это хлынет из меня потоком, и я никогда не остановлюсь. Я буду ничем иным, как увядшей оболочкой на полу, и тогда мы оба погибнем.
— Это не так, — мягко говорю я ему. — Ты просто горишь от лихорадки. Мы должны сбить ее.
Он откидывает голову назад, дрожа и явно несчастный, и у меня болит грудь. Я хочу помочь ему, а не причинить боль, но я знаю, что горячая вода сделает только хуже. Когда я поднимаю глаза мгновение спустя, после того как аккуратно уложила его в ванне, я вижу, как по его щекам катятся слезы, и тихо вздыхаю. Я протягиваю руку, прикасаюсь к одной из них, мои пальцы касаются его кожи, и я чувствую, как он вздрагивает.
— Александр…
— Почему? — Он поворачивает голову ко мне, навстречу моей ласке. — Тебе небезразлично. Ты… помогаешь мне. Почему?
— Я же говорила тебе. — Я вздыхаю, осторожно смахивая слезы и тянусь за мочалкой. — Я не знаю.
Помогать ему мыться — тоже трудоемкий процесс. Я делаю все возможное, чтобы промыть раны, стараясь сильно не мочить их и не позволяя им снова начать кровоточить, и я промываю все остальное, дюйм за дюймом. Когда я добираюсь до его бедер, я чувствую, как он вздрагивает от моего прикосновения, и я вижу, как его член снова слегка подергивается. Я бы не удивилась, если бы у него не встал член, он сильно болен, но я все равно вижу, как его тело пытается ответить на мои прикосновения, и меня обдает жаром.
— Ноэль… — он стонет мое имя, низко и хрипло, и что-то сжимается глубоко в моем животе в ответ. — Пожалуйста…
Я не знаю, о чем он просит, и я не думаю, что он способен полностью сформулировать это прямо сейчас. Я чувствую, как горят мои щеки, когда я мою его, ощущаю напряжение его тела, подергивание мышц, то, как он слегка выгибается навстречу моим прикосновениям. Я чувствую дрожь, пробегающую по его телу, и борюсь с желанием задержаться, нежно провести по нему руками, успокаивая его.