Подгоряне
Шрифт:
В этот наш приезд к генералу, на мое счастье, уха была настоящая. И
приготовил ее не сам генерал, а еще один его друг, которого мы с Шереметом
увидели возле палатки. Это местный лесник мош Остап Пинтяк пришел поразвлечь
малость старого, одинокого человека. Узнав, что генерал ждет секретаря
райкома, Пинтяк отбросил в сторону ружье, кожаный ягдташ, охотничий рог и
принялся готовить уху. Начал с того, что растер в металлической посудине
очищенные дольки
перца, освободил и их от шкурки, потом смешал с чесночной массой. Соль
лесник всегда имел при себе, носил ее в спичечном коробке. Не покидала его
никогда и сумка с монополькой, с водкой, значит. Словом, врасплох этого
человека не застанешь!
Увидя нас, мош Остап несказанно обрадовался. Со мною ведь встретился
после долгих лет разлуки, да и Шеремета видел далеко не каждый день. К тому
же лесник и себя считал здесь за хозяина: лесные угодья доверены ему, а не
кому-нибудь еще, тут он царь и бог.
Наблюдая за хлопотами мош Остапа, генерал кряхтел, бормотал невнятно,
был явно недоволен действиями "лесного разбойника", как мысленно называл
Пинтяка. Лесник либо не замечал этого кряхтения и бормотания, либо не
обращал на них внимания - он продолжал священнодействовать над ухой. В
большом котелке отварил с десяток мелких пескарей, процедил "ижицу", бросил
в нее несколько помидоров, три толстенных перца, три луковицы толщиною
каждая с добрый кулак; только после этого добавил в котел сперва рыбок
среднего размера, а под конец самую крупную. Если уж уха, так пусть она
будет ухой! Не канителиться же с парой ледащих рыбешек, как этот генерал!
Без соли, без перца, без чеснока и помидоров - так это ж злая пародия на
уху! Так она может утратить не то что заслуженную славу, но даже право
называться ухой!
– Бросит в котел пару карасей-дистрофиков, а потом восторгается: "Ах,
какую ушицу сварганил!" Ну что ты с ним будешь делать! Разве такой должна
быть генеральская-то уха?!
– возмущался лесник, подмигивая нам. - А еще
казак!
Для мош Остапа Пинтяка все офицеры и генералы, русские, молдаване,
татары, узбеки, даже турки, были либо москалями, либо казаками. Слова эти у
мош Остапа заменяли и национальность, и профессию, и образование человека.
Генерал, поселившийся в его лесных угодьях, был русский. Говорил
по-молдавски плохо, хотя и приезжал сюда каждое лето. И когда у него
прорывалось словечко вроде "сварганил", мош Остап выходил из себя. Он
участвовал в первой мировой войне, во второй хоть и не участвовал, но весть
о падении Берлина и
в Кукоару, во все подгорянские селения. По всем деревням и селам женщины
обнимали и целовали доброго вестника. То же самое делали старики, старухи и
дети. Последние подбегали к нему со всех дворов и цеплялись за его штаны,
рубаху, подобно репейникам. А он шел улицей и вовсю трубил в свой охотничий
рог. Трубил одержимо, трубил непрерывно, и торжественно-трубный глас
разносился далеко окрест. В короткие перерывы возглашал во всю такую же
трубную свою глотку: "Война кончилась, добрые люди! По-бе-да-а-а!!!" Во
многих церквах в ответ ему начинали звонить колокола, и звон их согласно
сливался с голосом охотничьей трубы мош Остапа.
А вот сейчас тот же Остап пошумливает на генерала, убеждая его, что
слово "сварганил" не русское, так русские не говорят; уж он-то, Пинтяк,
хорошо знает, что таких уродливых словечек в русском языке нету. Не зря же
служил в русской армии в первую мировую, даже речь держал на солдатском
митинге в Екатеринославе, разъясняя политику большевиков. Правда, вскоре
после своей пламенной речи, произнесенной, разумеется, по-русски, Пинтяк
потихоньку подался домой, но так поступали и другие "защитники веры, царя и
отечества": всем им захотелось поскорее повидаться с женой и детьми. Весть о
совершившейся Октябрьской революции настигла Остапа Пинтяка уже у родимого
порога."
Мош Остап был старше Шереметова дружка-генерала. И по годам, и по
виду - старше. И голова побелее генеральской, а вот торчавшие во все стороны
усы оставались почти черными и поскольку топорщились, то и придавали своему
владельцу вид некоторой заносчивости. Но и они вдруг уныло повисли, когда ни
генерал, ни Шеремет не захотели даже попробовать его ухн. Нарочно отошли в
сторонку и похлебывали "пустую" генералову юшку с размоченными в ней
сухарями. Оскорбленный в самых лучших своих побуждениях, мош Остап, кажется,
с большей яростью принялся за свою уху. Окуная рыбину в соус из чеснока,
перца и еще каких-то немыслимых приправ, он брал ее губами и, точно играя на
губной гармошке, проводил от одного угла рта к другому. В результате этой
мгновенной операции мясо поглощалось, а рыбий скелет выбрасывался на землю.
Перед тем как опрокинуть в себя чарочку, лесник тщательно прибирал и
усы, и рот, будто собирался осенить себя крестным знамением.
Священнодействовал не только в приготовлении, ухи, но и в ее поедании и