Подгоряне
Шрифт:
пенки молокэ, из-за мамалыжной корки в горячем еще чугунке, когда тетя
Анисья собиралась вывалить из него круг дымящейся мамалыги. Во всех таких
случаях тетя Анисья набрасывалась на дочерей, брала сторону сына. Но за
мамалыжную корку доставалось и ему:
– Чтоб я больше не видала, как ты запускаешь грязные свои лапы в
чугун!.. Разве ты забыл, что я тебе говорила: кто снимет шкурку с мамалыги и
съест ее, навеки останется нищим?!
Тетке Анисье очень хотелось, чтобы сын ее был богатым человеком.
Девочки ее не очень беспокоили: что с ними будет, то и будет! Пускай жрут
мамалыжную шкуру! Но за сыном следила, отгоняла его от чугуна! И что же? От
всего богатства Андрея осталось одно лишь его ими под пустой рамочкой на
мемориальном щите в Доме культуры. Пропал малюсенький снимок и из его
воинского билета. Любимец матери, сестер, всей семьи, он не мог сохранить
себя для них. Не уберегла его от гибели и неизбывная материнская любовь. А
мне очень хотелось посмотреть на его фотографию. И непременно в военной
форме, в гимнастерке и пилотке с пятиконечной звездой.
В лесу, по которому я сейчас шел, мы не раз бывали с Андреем. И было у
нас немало приключений. Взял как-то нас с собой собирать кизил бадя Василе
Суфлецелу (дедушка отчаянно ругал его за то, что тот не может обойтись без
маленьких "стригунков", что шагу не сделает без этих сопливых чертенят). И
правда, бадя Василе, видать, на всю жизнь сохранил детский ум и детские
забавы. Лазал с ребятишками по оврагам в поисках кладов, ставил вместе с
ними капканы на зайцев и лисиц. Надеялся отыскать и показать нам затейливое
жилище барсука, его нору с запасными выходами на случай нападения врагов. В
душе-то планировал изловить этого хитрого зверька, жир протопить, а пышную
серебристую шкуру продать на базаре. Кладов, конечно, бадя Василе никогда не
находил, да, пожалуй, и не верил в их существование, иначе не устроил бы
ловушки, в которую попался Иосуб Вырлан. Пробрался однажды ночью бадя Василе
на поле Иосуба, вырыл там яму и замуровал в ней старый бочонок с десятком
медных монет времен царицы Екатерины Второй, а своих односельчан
предупредил, чтобы они вышли и подсмотрели, как Вырлан будет отрывать
"клад". Подстегнутые неискоренимым чувством любопытства, люди вышли за
окраину села, спрятались на краю оврага и, затаившись, наблюдали, как хозяин
поля выворачивает из-под земли бочонок, потрошит его и вовсю бранится:
"Мерзавцы! Грабители!.. Обобрали мой клад... Оставили несколько монеток, а
золото и серебро забрали!.."
Ну так вот: бадя Василе брал нас с собой в качестве своих незаменимых
помощников. Исполненные чувства благодарности к нему за то, что не чурался
нашей компании, мы трудились изо всех сил, чтобы наполнить кизилом два
здоровенных его ведра. Надо было знать этого мужика: он таскал нас по всему
лесу, от одной поляны к другой, от одних кизиловых зарослей к другим. В
каком-то месте ему казалось, что кизил не дозрел, в другом - что он очень
мелкий. Вот и мучил и себя, и нас в поисках лучшего кизила, чтобы Аника
сварила из него варенье. Во время этой кизиловой охоты бадя Василе учил нас
делам далеко не безгрешным: вернетесь, мол, домой, насыпьте в карманы
кизила, а вечером мажьте им девичьи щеки. Лучше бы, конечно, груди, добавлял
он, но вы-де еще не доросли, чтобы лезть к девкам за пазуху. Советовал
подсовывать к нежной девичьей коже и растертые листья кизилового дерева. Они
не так жгучи, как, скажем, крапива. Не оставляют и волдырей, зато на
какое-то время вызывают страшный зуд, и ребятам доставляет великое
удовольствие видеть, как чья-нибудь невеста или возлюбленная "чухается" на
виду у кавалеров. Что касается меня и моего двоюродного брата, то мы были
пока что очень маленькими для таких проделок. К тому же было не до забав:
бродя по лесу целый день, мы валились с ног и от усталости, и от голода
Мечталось о корочке хлеба, которую проглотил бы не разжевывая, как давно не
кормленный щенок. Убежать домой не пришлось: могли заблудиться, от
бесконечного блуждания по лесу у нас кружились головы, и мы не знали, в
какой стороне находится наша Кукоара. Под вечер, когда мы возвращались
домой, мама спрашивала, где Мы шлялись целый божий день. Но рты наши были
заняты едой, на которую мы с Андреем набрасывались, точно волчата.
– Да не донимай ты их своими расспросами!
– вступался за нас отец. -
Еще подавятся.
Лишь покончив с поздним обедом, а точнее бы сказать, с ужином, мы хором
и с расстановкой произносили одно-единственное слово:
– Ки-зил!..
– Вы ходили за кизилом?
– Ага-а-а... в лес...
– С кем же? Скажите, пожалуйста!
– С бадицей Василе...
– Ну, задам я этому бадице!..
– Ну, ну, зачем же так?! - Отец, этот вечный миротворец в доме,
остановил маму.
– Чем же плохо то, что Суфлецелу поводил ребятишек по лесу,
показал им хорошие кизиловые места и накопил в них волчий аппетит?
Насытившись, и Андрей не будет нынче драться со своими сестрами из-за пенок
и сливок. У себя дома Андрей ведет себя так, как ведут все баловни, -