Подметный манифест
Шрифт:
Он нес Вареньку в ее спальню, крича слугам, призывая горничную Матильду; он ногой отворял двери; усадив Вареньку на перину, он тут же сам опустился на колени и взял ее ступню в ладони, стал растирать. Тут прибежала Матильда, треща по-немецки нечто оправдательное, князь по-немецки же изругал ее нещадно, она покраснела и выскочила за дверь.
– Сергей Никитич, не смейте! Нельзя!
– восклицала Варенька, но заботливые руки поднимались выше и выше, уже почти коснулись колена. Ей стало страшно - чулочки-то были как раз на три пальца выше колена, а дальше начиналось голое тело, и уважающая себя девица не могла позволять таких прикосновений.
– Довольно с меня, хватит!
– отвечал князь.
–
Это адресовалось лакею, притащившему снизу ведро с горячей водой и медный таз.
– Сергей Никитич, пустите!
– Варенька поджала ноги коленками к груди.
– Куда вы его гоните?! Пусть поставит таз, воду нальет, а вы ступайте… я без вас управлюсь, Матильду мне пришлите…
– Вы разве не видите, что со мной делается?
– спросил он тихо и заговорил голосом, от которого Вареньку бросило в жар: - Во мне все кипит, во мне иных чувств не осталось, одно мученье злое… чем я вас прогневать мог?… Тем, что рабом вашим стал?…
– Нет, нет, подите, подите… - шептала она, понимая, что творится неладное.
– Сергей Никитич, потом, потом, как повенчаемся…
И вдруг опустила руки ему на плечи.
– Более ждать невозможно, - сказал он.
– Не бойтесь меня, я вас не обижу…
– Я знаю…
И произошло то, чего она совершенно не желала: ее душа противилась даже мысли о поцелуе, ее разум, стряхнувший розовую пелену после встречи с тем архаровцем, бунтовал и возмущался, тело же ослабло, руки совершенно лишились силы, а губы - губы позорно сдались на милость победителя, приоткрывшись настолько, чтобы отдаться умелым мужским губам.
Поцелуй вышел долгий - князь сумел его продлить до того состояния Варенькиной души, когда мыслей нет, а есть бездумное ощущение счастья.
Очень осторожно он отпустил невесту, разомкнул губы, встал с колен. Варенька сидела, закрыв глаза, и переживала случившееся.
– Матильда, дура, воду сюда неси, - негромко позвал князь.
– Сейчас вам горячее питье подадут, в постель вас уложат. В ближайший же день, когда венчают, будет наша свадьба. Но дайте мне слово до того дня не бегать в одних чулках, не сидеть на сквозняке, никуда не выезжать и принимать все лекарства.
– Но сидеть тут взаперти я не стану. Я хочу видеть весь дом, все службы, - немного опомнившись, сказала Варенька.
– И я хочу ходить по дому свободно, не опасаясь столкнуться с вертопрахом в одной сорочке…
Тут ей кое-что вспомнилось, она открыла было рот, чтобы задать вопрос, но промолчала.
Князь еще поговорил о ее здоровье, о будущем их совместном путешествии, статочно - свадебном, поцеловал Вареньку в щеку и ушел.
– Хороша, матушка… - негодуя на себя, сказала Варенька, когда Матильда поставила к постали таз и стала стягивать с нее чулки.
Варенька была безумно зла на себя за этот поцелуй. Она догадывалась, что князь - опасный и ловкий любовник, но таких ощущений не ожидала. Вот и вся верность, обещанная мертвому жениху…
От злости Варенька треснула кулачком по перине. Она не понимала - неужели истинная любовь может быть настолько слаба, чтобы первый попавшийся щеголь истребил ее из души одним-единственным поцелуем? Пусть на считаные мгновения - но ведь они были, эти мгновения вне любви!
Сунув ноги в горячую воду, укрыв колени краем толстого одеяла, Варенька вздыхала, сопела, маялась, пыталась осознать свое отношение к князю и воскресить любовь к Петруше Фомину. В той любви все было иначе - легкое соприкосновение пальцев уже означало больше иного пылкого поцелуя, а когла Фомин осмелился тайком пожать Варенькину руку, она потом до утра заснуть не могла - это было доподлинное признание в любви! Короткие (и совершенно вне всякого понятия о российской грамматике) письма Петруши тоже были праздником неизреченным, прятались на груди под шнурованием, перечитывались ночью. Когда же он проезжал верхом мимо ее окон (сидеть у окна старая княжна запрещала, боясь сквозняков, и всякая Варенькина вылазка к окну уже была приключением), - как отрадно было им любоваться и ловить его взгляд!
Взгляд того архаровца был чем-то похож - то же, что у Петруши, полнейшее восторженное самозабвение, от которого каменеют руки и ноги.
И Варенька невольно улыбнулась - человека в таком состоянии духа и тела может сбить с ног карета или телега, а он, бедненький, даже не заметит!
Поняв, что гроза миновала, Матильда стала всячески показывать свою услужливость - предложила принести книжку, питье, спицы с вязаньем. Варенька попросила «Лиру» Богдановича, которую она недавно начала читать в надежде найти там новые стихи - однако, увы, большинство было ей знакомо из давнего журнала «Полезное увеселение».
Она уткнулась носом в книжицу, всем видом показывая, что занята делом, и Матильда со всей своей немецкой дотошной услужливостью наконец убралась из спальни. Варенька же, поняв, что размышления о природе любви ни к чему хорошему не приведут, кроме жгучего стыда за свою податливость, стала, как всякая разумная женщина, искать в князе Горелове и в его действиях то, что лишит ловкого любовника и жениха его амурного обаяния.
Он поселил невесту в доме, где не было ни одной его пожилой родственницы для приличия - хотя, когда ехали из Санкт-Петербурга в Москву, такой разговор был неоднократно. Он препятсововал ее встречам с немногими московскими знакомцами. В его доме обнаружились неожиданные постояльцы. Чья-то мартонка… (тут до Вареньки наконец дошло, что означает это слово) - уж не его ли собственная, он ведь щедр и мог ей дарить дорогие платья из шелка и глазета… но куда же она пойдет в глазетовом платье? Это - наряд для дамы, бывающей в обществе, в собраниях… дама не станет жить в доме любовника тайно, прячась и удирая от прочих гостей… тем более - зная, что любовник ее привез и поселил здесь свою невесту!…
Получалось, что сбежавшая женщина - все же любовница молодого человека в алькове. И все равно концы с концами не сходились - она что же, тайно переехала в дом князя, чтобы ухаживать за своим избранником, вместе со всеми праздничными нарядами? Коли она - москвичка, то в чем резон? А коли из другого города? Опять же - для чего женщине, знающей, что ей предстоит жить в чужом доме тайно, почти не выходя, брать с собой платья, достойные того, чтобы в них блистать при дворе?
И почему она, эта непонятная женщина, сбежала от Вареньки? Наоборот - Вареньке следовало ее бояться, испугалась же она. Чего? Тут ответ мог быть лишь один - того, что Варенька ее узнает. Стало быть, знакомка? Но Варенька из-за болезни своей мало бывала даже в московском свете. По пальцам можно было перечесть молодых дам и девиц, с кем она встречалась. Никто из них не мог тайно поселиться в доме князя Горелова!
Да ведь и молодой человек в алькове, увидев Вареньку, закрыл лицо!
Что же тут творится?
Полон дом каких-то давних знакомцев, которые не желают быть узнанными?
И вдруг прозвучало слово «скипидар»…
Его произнес у Вареньки в голове доктор-немец. Она тогда мысленно согласилась - средство известное, на себе его испытала. Но, Господи, кто же лечит скипидаром от шпажной или огнестрельной раны?…
То, что перечислил немец, годилось как лекарство от лихорадки, от сильной и укоренившейся в груди простуды. Коли бы речь шла о ране, он бы хоть однажды упомянул перевязки! Стало быть, князь прямо и недвусмысленно солгал?