Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

Комик

Так напрягите ж ваши силы, И как любовник с девой милой, Так будьте вы с поэзией своей. Сначала он случайно к ней подходит, Потом дивится ей, Потом влюблен и бога в ней находит. Всмотритесь только в жизнь людей; Берите всё, что ни попало, На сцену выставьте потом. Иной живет и очень мало, А всё годится быть комическим лицом. Картину пеструю представьте И заблуждений, и страстей, Немного ясности прибавьте И искру правды дайте ей. Тогда к вам юность устремится И старость дряхлая придет, И наслажденье насладится, И пищу грусть себе найдет. И каждый, постигая чувство, Его которое живит, Рукоплесканьем наградит Певца чудесное искусство. Они, не знав изящному цены, Хотят иль плакать, иль смеяться; Наружным блеском веселятся И любят прелесть новизны. Тому, кто век свой доживает, Ничем не можно угодить; Кто ж мысль в грядущее вперяет, Вам благодарен должен быть.

Поэт

Отдай же мне златые годы, Когда

я сам в грядущем жил; Когда, беспечный сын природы, Я сладость песен полюбил; Когда они из юной груди Лились кипящею струей; Когда туманом мир и люди Сокрыты были предо мной; Когда веселою рукою Срывал душистые цветы И был доволен сам собою, И был богат средь нищеты — Влеченьем к истине высокой, Мечтами дивными богат! Отдай же мне, отдай назад Мое мучительное счастье, И силу чувств, и огнь любви, Весь прежний жар моей крови И прежний пламень сладострастья — Отдай мой рай, отдай мой ад, Отдай мне молодость назад! <1831>

277. ПРОЗАИКУ

Видал ли ты Вандиковой Мадонны Прекрасные, небесные черты? Моцартовы пленительные тоны Слыхал ли ты? Видал ли ты роскошный берег Крыма? Слыхал ли ты, как о его гранит Седой хребет волны неукротимой, Дробясь, шумит? Видал ли ты младенца в колыбели? Всмотрелся ли в невинные черты? И что ему невидимые пели, Слыхал ли ты? Нет? Так иди ж дорогою печальной, Земли пустынной бесприютный сын, И по скалам, к твоей отчизне дальной, Бреди один. Ты не видал Вандиковой Мадонны, Ты не постиг небесной красоты; Моцартовы пленительные тоны Не понял ты! <1832>

278. К ЭМИЛИЮ

(Отрывок)

Куда сокрыться мне от тяжкого мученья? Везде встречаю лесть и вижу преступленья, И зависть тощую под маской доброты, И глупость, и позор, и злость, и клеветы! Эмилий, помнишь ли, как часто в шуме света Я, грустный, тосковал о роскоши полей, Где вьется ручеек, где свищет соловей, Где всё приветствует пустынного поэта? Безумный, я мечтал в таинственной глуши Найти прямых людей, найти покой души. И что же там нашел? В полях такие ж люди, И здесь подвластные велению судьбы, Они в ничтожестве страстей своих рабы! Нет, лучше во сто раз злодей с душой коварной, И бледный клеветник, и друг неблагодарный, Которых черные, презренные дела Давно душа моя сочла и поняла, Чем скучный властелин курной своей деревни, Который от утра и до зари вечерней Своим безжизненным, лоснящимся лицом Морит политикой, приветами, вином, И даже в самый час желанного прощанья Гремит уставший слух жестоким до свиданья! Что сделал я ему? за что такая злость? Иль, скромной хижины давно желанный гость, Покинул навсегда я обольщенья света, Чтоб быть игрушкою безмозглого корнета? Какие быть со мной имеет он права? Чем сердце занято? полна ли голова? Встречал ли грудью смерть он на полях Беллоны? Раскрыл ли мудрые блюстителей законы В подпору слабому, в защиту правоты, Иль слезы горестной, бездомной сироты Он любит осушать рукой благодеянья? Или труды его и редкие познанья Открыли новый свет обширному уму? Нет — мать-покойница оставила ему Три сотни мужиков, измученных и бедных, Портреты прадеда и деда в рамках медных, Тупую голову с ничтожною душой И спесь помещичью, а книги ни одной. Воспитанный в глуши, не зная — что науки, Он часто в праздности сидел поджавши руки Или со стаею борзых и гончих псов Топтал на пажитях посевы мужичков. Меня приязнию он мучит неотступной, Хоть пошлый я глупец в его беседе умной. О, сколько, милый друг, людей подобных есть, Которым дикие названья: ум и честь, У коих спит душа, у коих в каждом слове Иль подлость новая, иль глупость наготове. Как часто в их кругу, терпенье потеряв, Я должен нарушать приличия устав; Как часто им твержу: помещик справедливый Для зайца сельские не разоряет нивы, У вверенных ему не отнимает сна И податьми своих не тяготит владений, Затем чтоб проводить часы беспечной лени За чашей пенистой шампанского вина… Он святотатственной не осквернит рукою Невесту скромную, идущую к налою, Не развратит рабы подвластного раба, Тем больше что ее в руках его судьба… Но тщетен весь мой труд, и там худой успех, Где правда строгая рождает только смех. Я слышу шепот их: «Какой чудак брюзгливый!» И снова от меня с собаками на нивы. <1831>

279. Ф. Н. Г<ЛИНКЕ>

В Аравии, под зноем лета, Усталость, жажду и тоску Влачит поклонник Магомета По раскаленному песку; Но далеко святая Мекка, А тут ни тени, ни воды, Тут запустения следы Напечатлелися от века; Тут жизни нет — и, утомлен, У неба смерти просит он! Но вот оазис! И унылый Последние сзывает силы И привстает: «Туда! туда! Там тень, и травка, и вода, Там есть и место для могилы!» Друг! есть оазис и для нас! Рука таинственной святыни Нас извлечет, в урочный час, Из раскалившейся пустыни! Но как, одним ли мы путем С тобой до цели добредем? Возьми ж с собою в путь далекий Мои пророческие строки: Тебя послал предвечный бог Жнецом на жатву просвещенья, И сам он грудь твою облек Броней холодного терпенья, И будет сам вождем твоим К высокой цели, где с тобою, Спасенны промыслом святым, Мы обновленною душою Его дела благословим! <1832>

280. ДЕМОН

К. К-у

Бывает время, разгорится Огнем божественным душа! И всё в глазах позолотится, И вся природа хороша! И люди добры,

и в объятья Они бегут ко мне как братья, И, как любовницу мою, Я их целую, их люблю. Бывает время, одинокий Брожу, как остов, меж людей, И как охотно, как далёко От них бежал бы в глушь степей, В вертеп, где львенка кормит львица, Где нянчит тигр своих детей, Лишь только б не видать людей И их смеющиеся лица. Бывает время, в мраке ночи Я робко прячуся от дня, Но демон ищет там меня, Найдет — и прямо смотрит в очи! Моли, мой юный друг, моли Творца небес, творца земли, Чтобы его святая сила Тебя одела и хранила От ухищренной клеветы, От ядовитого навета, От обольщений красоты И беснования поэта. Сентябрь 1832

А. Г. РОТЧЕВ

Александр Гаврилович Ротчев (1806–1873) [182] , сын скульптора, в 1822–1829 годах (с перерывами) учился на нравственно-политическом отделении Московского университета и по своим личным и литературным симпатиям принадлежал к кругу А. И. Полежаева. В 1826 году он подозревался в сочинении вместе с Полежаевым антиправительственных стихов. Связь его с Полежаевым сохранилась и позднее; в 1829 году Полежаев прислал на его имя свое стихотворение «Видение Валтасара» для напечатания в «Московском телеграфе» [183] . Ротчев был связан и с оппозиционными студенческими кружками (с братьями Критскими, Шишковыми). В 1827 году он был взят под надзор полиции за сочинение аллегорического стихотворения о дубе и атлете, в котором был усмотрен намек на самодержавие [184] . Печатался Ротчев в «Атенее», альманахах, но преимущественно в «Галатее» и «Московском телеграфе»; в 1829 году он был втянут в резкую полемику Раича с Полевым и перестал сотрудничать в «Галатее». Помимо политических стихов, почти целиком до нас не дошедших, Ротчев пробовал свои силы в области любовной лирики («Вакханка», 1826; «Соломон», 1829; «К молодой девушке», 1829) и в переводах-вариациях, преимущественно из Байрона («Разбитие Сеннахерима», 1826; «Мелодия» (подражание Байрону), 1826; «Тьма», 1828). Под влиянием «Еврейских мелодий» Байрона и отчасти Полежаева у Ротчева вырабатывается стиль романтического ориентализма, типичного для поэзии 1830-х годов; для его стихов характерен экзотизм, эмоциональная напряженность; в то же время они сохраняют символико-аллегорическую основу аллюзионной политической поэзии 1820-х годов. Одновременно Ротчев выступает как театральный переводчик; с середины 1820-х годов в печати и на сцене систематически появляются его переводы и переделки из Шиллера («Мессинская невеста», 1829; «Вильгельм Телль», 1829; «Орлеанская дева», 1831), Шекспира («Макбет», с немецкого, 1829), Гюго («Эрнани», 1830; «Кромвель», 1830) и др. Переводы Ротчева были предметом полемики, с диаметрально противоположными отзывами; положительно оцениваемые в «Северной пчеле» и «Московском телеграфе», они подвергаются постоянным и очень резким нападкам в «Телескопе», как отличающиеся «неслыханным неуважением к оригиналу». За переводы драм Шиллера Ротчев, впрочем, 15 марта 1829 года был избран действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. Исключительная плодовитость Ротчева в значительной мере объяснялась его постоянной потребностью в литературном заработке В 1828 году он женился на княжне Е. П. Гагариной; этот мезальянс едва не привел к общественному скандалу. Е. П. Гагариной посвящены и его «Подражания Корану», вышедшие отдельным изданием в 1828 году, но печатавшиеся в журналах ранее, с 1826 года, сразу вслед за выходом первых пушкинских «Подражаний». В «Подражаниях Корану» Ротчев учитывает как опыт своих переводов из Байрона, так и «декабристских» аллюзионных стихов, выбирая для поэтической интерпретации те суры корана, которые давали возможность применений к современной социальной жизни (о социальном неравенстве, гонениях за веру, грядущем торжестве справедливости и т. д.); в них проходит мотив утопического «золотого века» и характерная эсхатологическая тема, развиваемая затем русской поэзией 1830-х годов. Эсхатологические мотивы в свойственной Ротчеву аллегорической трактовке достигают апогея в серии его переводов из «Апокалипсиса» («видения Иоанна»), которые должны были, по-видимому, также составить цикл.

182

В указателе H. М. Затворницкого — 1807 г. (См.: «Столетие военного министерства. 1802–1902», т. 3, отд. 5, СПб., 1909, с. 272).

183

«Литературное наследство», 1954, № 59, с. 113; «Московский телеграф», 1829, № 13, с. 127.

184

В. Шадури, Друг Пушкина А. А. Шишков и его роман о Грузии, Тбилиси, 1951, с. 122.

В начале 1830-х годов поэтическая деятельность Ротчева, по существу, оканчивается. В 1830 году он переезжает в Петербург, где поступает на службу в контору императорских театров копиистом и исправляющим обязанности переводчика, а в 1835 году переходит на службу в Российско-Американскую компанию. В 1835–1842 годах он совершает заграничные плавания в качестве комиссионера компании, проводит некоторое время в Калифорнии (где, между прочим, управляет известным поселком «Росс») и печатает ряд статей о своих путешествиях (1835–1850-е годы). В 1842 году Ротчев вышел в отставку, но с 1850 года вновь служит в разных департаментах и редакциях газет — «Русского инвалида» (1857–1858), «Северной почты», «Ведомостей Санкт-Петербургской городской полиции» (1862–1866), «Петербургского листка» (1867). В 1869–1871 годах Ротчев опять за границей и помещает в газетах корреспонденции о франко-прусской войне. В последние годы жизни участвовал в издании «Туркестанских ведомостей» (1870) и редактировал «Саратовский справочный листок» (1872–1873), куда привлек круг молодых способных литераторов. Скончался Ротчев в Саратове 20 августа 1873 года [185] .

185

См.: Б. Модзалевский, Ротчев А. Г. — «Русский биографический словарь», Пг., 1918, с. 313; В. Безъязычный, «Он был человек…». — «Волга», 1970, № 12, с. 177.

281. ПЕСНЬ ВАКХАНКИ

Лицо мое горит на солнечных лучах, И белая нога от терния страдает! Ищу тебя давно в соседственных лугах, Но только эхо гор призыв мой повторяет. О милый юноша! меня стыдишься ты… Зачем меня бежишь? вглядись в мои черты! Прочти мой томный взгляд, прочти мои мученья! Приди скорей! тебя ждет прелесть наслажденья. Брось игры детские, о юноша живой; Узнай, — во мне навек остался образ твой. Ах, на тебе печать беспечности счастливой, И взор твоих очей как девы взор стыдливый; Твоя младая грудь не ведает огня Любви мучительной, который жжет меня. Приди, о юноша, прелестный, черноокий, Приди из рук моих принять любви уроки! Я научу тебя восторги разделять, И будем вместе млеть и сладостно вздыхать!.. Пускай уверюсь я, что поцелуй мой страстный В тебе произведет румянца блеск прекрасный! О, если б ты пришел вечернею порой И задремал, склонясь на грудь мою главой, Тогда бы я тебе украдкой улыбалась! Тогда б я притаить дыхание старалась. <1826>

282–288. ПОДРАЖАНИЯ КОРАНУ

1. «Клянусь коня волнистой гривой…»

Клянусь коня волнистой гривой И брызгом искр его копыт, Что голос бога справедливый Над миром скоро прогремит! Клянусь вечернею зарею И утра блеском золотым: Он семь небес своей рукою Одно воздвигнул над другим! Не он ли яркими огнями Зажег сей беспредельный свод? И он же легкими крылами Парящих птиц хранит полет. Когда же пламенной струею Сверкают грозно небеса Над озаренною землею — Не бога ли блестит краса? Без веры в бога мимо, мимо Промчится радость бытия: Пошлет ли он огонь без дыма И дым пошлет ли без огня?