Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

392. ПАСТУШИЙ РОГ В ПЕТЕРБУРГЕ

Здесь, в столице пышной скуки, Слышу утренней порой Идиллические звуки, Говорящие со мной — Будто старые мы други, В детстве слившие сердца, Будто юные супруги После брачного венца! Милый отзыв деревенский, Звук сердечной простоты! Ты природы голос женский, Эхо первой чистоты; Вестник счастия и мира, Ты любви волшебный клик; Ты несозданного мира Существующий язык! Рог пастуший! для поэта, Нежных полного страстей, Ты дороже блеска света И петропольских затей! И он радуется детски, Что он прост еще душой, Что досель обычай светский Не сгубил любви прямой. Да вовек он не погубит Нежной детскости моей! Ум мечтает, сердце любит Средь бесчувственных людей; Духа творческая воля Здесь в столице, средь забот, Сени рощиц, воздух поля И пастушек создает. Так мечтой, свободно-думной Лишь созданиям своим, Я живу в тревоге шумной, Молчаливый нелюдим. Весь мой чудный мир со мною; Жизнью собственной дыша, Первобытной чистотою Свято девствует душа. Рог пастуший, рог пастуший! Молви: внемлют ли тебе Эти суетные души — Недруг каждая себе? Нет! растленные развратом, Дети неги и тщеты, Спят еще, в быту богатом, Сном сердечной пустоты! Некий тайный глас, быть может, Укоризной прозвуча, Совесть спящую встревожит В бедном сердце богача — И природы клик утешный Иногда раздастся там, Как в столице многогрешной Рог

пастуший по утрам. <1831>

393–394. МИЛОЙ НЕЗНАКОМКЕ

1. «Как иногда, в прекрасный вечер лета…»

Как иногда, в прекрасный вечер лета, Пленяет нас волшебный блеск луны, Так при тебе полна душа поэта Прелестных тайн и светлой тишины! Ты для меня не мир, дотоль незримый, С могучею приманкой новизны; Ты мне цветок знакомый и родимый — Явленный лик заветной старины! Мне говорят: ты божество младое! Со всех сторон тебе гремит хвала; Мне говорят: ты солнце золотое! Твой светлый взор — Амурова стрела! Пленяешь ты невинностью прекрасной, Всегда в речах любезна и ловка, И арфою владеешь сладкогласной, И в танцах ты, как грация, легка! Но я тебя лишь вижу на гулянье, По вечерам, порою у окна; Безмолвна ты, как снов моих созданье, И в траурный покров облечена. Так для меня таинственно и мило Блестит твой взор, как нежный луч луны Ты для меня вечернее светило, Богиня снов и ангел тишины!

2. «В шуме, в блеске, средь веселий…»

В шуме, в блеске, средь веселий Многолюдной суеты Вновь глаза мои узрели Стройный образ красоты: В светлом платье ты сияла И приветней, и светлей — Да, луна моя дышала Жаром солнечных лучей! Лик твой милый, лик твой полный Ярко вспыхивал порой — Будто огненные волны Ходят быстрой чередой… Вид ли милого предмета Девы сердце волновал? Иль хвалебный звук поэта Душу скромную смущал? <1831>

395. ОКТАВЫ

Облачена одеждой голубою, С огнем в очах и в камнях дорогих, Обвив меня лелеющей рукою, Сидела ты в объятиях моих,— Прекрасною лазурною рекою, Из берегов исшедшею своих, Ты жизнь мою любовью потопляла… Ах, что в тот миг душа моя узнала! Нас пробудил музыки сладкий гром — Живой призыв на игры Терпсихоры! Блестя, виясь на звуке плясовом, Ты на меня порой метала взоры, И там еще, любовным языком, Они вели с моими разговоры… И ты — своей одеждой и лицом — Как солнца лик на небе голубом! И я с тобой сжился, как птица с клеткой… Два смертные в раю — осенены Цветущих лип таинственной беседкой, Мы оба… ночь… один надзор луны За нашею невинностию редкой; И запах роз, и ангельские сны, И скромные вкруг стана рук обвивы, И нежности прекрасные порывы!.. Двенадцать лет прошли… наш мир отцвел — И мы давно забыли друг о друге, И сердца детский голос огрубел… На что мне знать, где ты! В чужой супруге Узнал бы я — кого б узнать хотел! Зачем тебя я вспомнил на досуге! Не вспомнил бы, но встретилась со мной Красавица в одежде голубой. <1831>

396. ПЕСНЯ («Ягодка ль спелая…»)

Ягодка ль спелая Манит прохожих красой наливною? Лебедь ли белая С царской осанкой стоит над рекою? Пташка ль дубравная — Лучшая гостья из вешних гостей — Голосом славная, Песнию чудною тешит людей? Звездочка ясная Светит всегда на селение наше! Девица красная Всех поселянок милее и краше! Розовой кровию Нежные щеки твои налились, Первой любовию Грудь взволновалась и глазки зажглись! Ягодкой спелою — Девица манит румянцем игривым; Лебедью белою — Девица радует станом красивым! Чудно-нарядная, Песнь соловья нам весною поет — Ты, ненаглядная, Водишь по песни своей хоровод. Мне ли, счастливому, Светят твои васильковые глазки? Мне ли, ревнивому, Тихо готовишь бесценные ласки? Звездочка ясная, С неба родного скатися ко мне! Девица красная, С терема к другу сойди в тишине! <1831>

397. БЫЛО ВРЕМЯ

Было время! миром целым Мне казался отчий дом! Пылкий отрок с сердцем зрелым Видел рай в краю родном. Чувства пламень вожделенный Я лишь кровным посвящал, Средоточием вселенной Я семью свою считал! Было время! отчим домом Мне казался целый мир! В чувстве, страстию зовомом, Я держал открытый пир. Дружба с светом, дружба с богом! Всё создание его Было царственным чертогом Девы — друга моего! Песни, шум, пиры, веселье — Золотые времена — Беспрерывное похмелье Песни, страсти и вина! Вдохновительная резвость Вдруг от сердца отошла — И непрошеная трезвость Душу скукой обдала! В отчий дом я воротился — Пуст он, родина пуста! Жизни блеск везде затмился, Всюду в мире пустота! Дикий, мрачный и бездомный, Вею тенью меж теней,— И на всей земле огромной Нет уж родины моей! <1832>

398. ДОМОВОЙ

Старинная быль

Взывает нас голос царя на войну Отстаивать грудию землю родную! Надену доспехи, покину жену — Кому ж поручу я жену молодую? Еще ты верна, Подруга-надежа! Но слишком пригожа И слишком страстна, — Кто ж будет хранителем брачного ложа? Старуха ли няня? надежда плоха — Глупец, кто вверяется этой надежде. Когда уже минуло время греха, Ум женщины туп, и не то, что был прежде! А юность остра, Затейна, лукава, Увертлива, — право, Безбожно хитра — Обман да измена для ней лишь забава! Кому ж поручу я за нею надзор? Дворецкому разве: он верен и честен, Догадлив и бдителен, строг и хитер, И нрав неподкупный его мне известен! Ее сторожить Он ревность приложит; А ночью не может При барыне быть — А ночь-то меня всего пуще тревожит! И так-то, признаться, никто из людей Жены молодой сторожить не сумеет, Как юная кровь разыграется в ней, Как ум расторопный лукавство затеет. А кроме людей Есть добрые духи, Умнее старухи, Дворецких хитрей — На них-то, кажись, не бывает прорухи! Я верю: в жилище моем домовой, С домашним житьем и порядком он дружен; Он, верно, хитрее жены молодой, — Вот сторож, какой для жены-то мне нужен! Итак, домовой, Незлобный, негневный, Мой друг задушевный, Кормилец ты мой! Будь барынин дядька, всенощный, вседневный! Любовников грозно от ней отгоняй; Держи непокорную в крепкой неволе И голосом совести ей попеняй; А буде послушна, держи ее в холе. Являйся ко мне Порой с утешеньем, С твоим донесеньем, В полуночном сне — Доволен ли буду ее повеленьем. «Прости же, голубушка!» Плачет жена, И мужа объемлет, и стонет, и вопит: В ней искренность горького горя видна. Растроганный ратник отъезд свой торопит, Узнав по всему, Что мил он ей точно, Что быть и заочно Любимым ему, Что счастье семейное, кажется, прочно! Но в дальнем походе, на ратном коне, На ложе ночлега и в битве кровавой — Повсюду при мысли о милой жене Его подозрением смущает лукавый. Победа сама Ему не потеха: Ему ли до смеха? Он сходит с ума! Да, ревность веселью большая помеха! Нет из дому вести, нейдет домовой: В народе шататься старик, знать, не любит; Не ведает он, домосед холостой, Как ревность супружняя мучит и губит! В яву и во сне, Печально, сурово, Он ждет домового В чужой стороне… «Явись же, старинушка! молви хоть слово!» И друга дождался!.. Полночной порой Является сонному некто мохнатый — Медведь не медведь, а и черт не простой, Но леший косматый, старик волосатый… На цыпочках он, Запачканный, гадкий, Ступает украдкой; Отвесил поклон С еврейской ужимкой, с злодейской ухваткой. «Что скажешь, мой милый! давно тебя жду; А женки моей каково поведенье?» — «Ну, барин, — в ответ он, — себе на беду Я

горькое принял твое порученье! Дай дух перевести! При ней я бессменно И нощно и денно Стерег твою честь — Совсем изнемог, одурел совершенно! Не смел я досель отлучаться от ней: Какую дурную ей враг дал повадку — Скорее я сладил бы с сотней чертей! Ну вот, расскажу тебе всё по порядку — Ты ж сердцем скрепись! По муже сначала Она горевала, И слезки лились; А там уже хитрость ей в душу запала! Еще не на деле, но смутным умом Голубка твоя принялась куролесить И мысленно ведаться с тайным грехом; А тут пожелала на деле чудесить: Понравился ей Какой-то господчик; Смазливый молодчик Стал ластиться к ней — И больно слюбился ей милый дружочек! В местах, недоступных для нас, домовых, Где люди гнушаются грешным желаньем, Там встречи назначены были у них; И я наконец беспримерным стараньем Проведать успел, Что в час полуночный, Порою урочной Придет к ней пострел — И будет осмеян мой барин заочный! С сердцов я ее пожурил, побранил, И тайную задал я ей потасовку; Но выбился я безуспешно из сил! Что было мне делать? оставить плутовку На брачном одре, А друга милого, Как вора ночного, Поймать на дворе — Как раз проучить шалуна молодого! И вот! он тихохонько крадется — хвать! Попался — и лопнула злая затея! Не стыдно ль чужую жену соблазнять? И тут положил я зарок на злодея — И дух в нем сперся, И кровь охладела, И плоть помертвела, Язык отнялся — Теперь не затеет он глупого дела!» «Куда же девался ты с ним? — был вопрос.— Ну тотчас бы камень на шею, да в воду!» — «Ты выслушай, барин! не кончен донос; Ну как не жалеть молодого народу! Сыскался другой, Сыскался и третий — Боярские дети — И оба чредой, Что красные звери, попались мне в сети! И тот же на них положил я зарок: В амбаре стоят они рядом все трое; Безмолвно клянут свой проступок и рок, В ужасной недвижности, в мертвом покое! И так простоят В тяжелой неволе, Покуда ты в поле; Приедешь назад — Тогда-то натешишься ими по воле! И так наконец унялася жена И мыслит: меня вот уж третий дурачит! И в люди с тех пор не выходит она, — Всё дома сидит, всё тоскует да плачет. И вот, до того Ей скучно на свете, Что нет на примете У ней никого,— На время оставила глупости эти». «Спасибо, дружок! торопись же домой, За нею смотри неусыпно и строго. Тебя награжу я, честной домовой! Лети же стрелою, лети, ради бога!.. Набили же мне Оскомину эти Боярские дети!» — И ратник во сне Сердитой рукою искал своей плети. Труба затрубила… и витязь, со сна, Подумал, что друг домовой его кличет. Что снова затеяла что-то жена… Ошибся! но горькое горе он мычет. Врагам-то беда: Их жестоко рубит, Колотит и губит, — А сердце всегда Ужасно болит и неверную любит. Домой возвращается рать наконец, И каждого манит родная хорома, Лишь витязь наш сердится — горе-свинец Лежит на душе… Очутился он дома — И женка бежит Встречать дорогого; На шее милого, Целуя, висит,— А тот вспоминает рассказ домового. И следственно, пасмурен ратника вид. «Жена, перестань: что за глупые ласки!» Жена с удивленьем на мужа глядит; Слезами наполнились светлые глазки: «Помилуй, мой друг! Скажи, что с тобою? Простился со мною Как добрый супруг — И вот, воротился с постылой душою!» И был ей загадочен мужа ответ: И няню бранит он, дворецкого тоже, Всю челядь домашнюю, город, весь свет,— А челядь вполголоса: «Господи боже!» В амбар он идет С женой невеселой, Со дворнею целой — И, верно, найдет Своих супостатов — народ помертвелый! Уж отперт замок, растворяется дверь — И первый хозяин вошел, оглянулся, Глазами поводит, что яростный зверь, И, что-то увидев, глядит — и надулся… Три кади стоят: Одна с чечевицей И две со пшеницей; Все рядом торчат — Не пахнут они никакой небылицей. Он щупает кади, да режет ножом — И щепки валятся, но крови не видно. Уверился барин в обмане своем, И стало ему перед дворнею стыдно. Дивится она; Не весь, чего ради Изрезал он кади; Не весь и жена, Зачем их осматривать спереди, сзади? «Ну, скучно ли было тебе без меня?» — Спросил он, оставшись глаз на глаз с женою. Ответ: «Я не знала веселого дня, И даже я ночью не знала покою: Ведь злой домовой У нас поселился; Всенощно возился Бесстыдник со мной… Не ведаю: въяве ль, во сне ль он мне снился? Лежу и гляжу: старичишка стоит — Мохнатый, ужасный, как враг-всегубитель, И речи негодные мне говорит; Как варом, меня обдает соблазнитель Дыханьем своим… За дерзость такую В глаза ему плюю, Ругаюся с ним И драться хочу, но бессилие чую. Хочу от него оградиться крестом — Нет мочи, так сильно он держит мне руки; Смеется: „Голубушка, дело не в том! Меня полюби — перестанут докуки!“ И так-то злой дух И мучит и давит, Пока не избавит Спаситель-петух И сгинуть ночного врага не заставит». Хозяин винится во всем пред женой И чистосердечно прощения просит, И вопит во гневе: «Подлец домовой!» — И верность жены молодой превозносит: «Ах, женка, мой свет! Для друга милого Не помни былого!» А женка: «Нет, нет!» И тотчас он выкурил вон домового! <1833>

399. ЭВРИПИД

Он эллин был — счастливый гражданин, Краса и честь блистательных Афин! Великий царь, изящного любитель, Позвал поэта в царскую обитель. Но там затмились светлые часы, И горшее из зол судьба наслала: Певца заели Архелая псы, И молния на гроб его упала [237] . <1845>

H. С. ТЕПЛОВА

237

Известно, что знаменитый трагический поэт Эврипид, находясь при дворе македонского царя Архелая, был растерзан царскими собаками и что на гроб его упала молния. Последнее из сих обстоятельств имело, впрочем, у древних значение, совершенно противоположное нашим понятиям.

Надежда Сергеевна Теплова (в замужестве Терюхина) родилась 19 марта 1814 года в Москве, в зажиточной купеческой семье [238] . Получила хорошее домашнее образование, литературное и музыкальное; вместе с сестрой, будущей поэтессой Серафимой Тепловой (в замужестве Пельской), брала уроки у известного пианиста Шпревица: в семье были прочные музыкальные интересы и часто устраивались домашние музыкальные вечера. Обе сестры рано проявили литературное дарование — тринадцати лет Н. Теплова впервые выступает в печати со стихотворением «К родной стороне», написанным в подражание «Эоловой арфе» Жуковского. В конце 1820-х годов Тепловы уже знакомы с Шаликовым, С. Н. Глинкой; стихи их появляются в «Дамском журнале». По-видимому, они были дружны и с поэтессой М. А. Лисицыной (существуют стихи последней, адресованные С. С. Т<епловой>, и позднее стихотворение Н. Тепловой «В память М. А. Л<исицын>ой», 1842).

238

«Биографическое известие о H. С. Тепловой». — «Стихотворения Надежды Тепловой (Терюхиной). Третье издание (дополненное)». М., 1860; М. Лонгинов. Письмо к редактору (10 мая 1861). — «Русский вестник», 1861, № 20, отд. «Современная летопись».

Круг лирических тем и образов у Тепловой определяется уже в конце 1820-х — начале 1830-х годов и в дальнейшем почти не изменяется, — это романтическая тема конфликта «мечты» и «существенности», тема экзальтированной женской дружбы, религиозные мотивы, в иных случаях приближающиеся к мистическим. В жанровом отношении Н. Теплова тяготеет к медитативному фрагменту, субъективно окрашенной пейзажной зарисовке, лирическому монологу с камерным, интимным колоритом. По своему интонационному и стилистическому строю лирика Н. Тепловой необычайно «прозаична», — эта особенность в дальнейшем превращается в осознанный принцип, при том, что уже в 1830-х годах она достигает довольно высокого уровня технического мастерства (см. «Свирель»). Она неохотно пользуется тропами, почти не употребляет богатой рифмы и уже в ранние годы обращается к безрифменному стиху («На смерть девы»). Н. Теплова печаталась очень мало; стихи ее появлялись в журналах, по-видимому, при посредничестве М. А. Максимовича, который с конца 1820-х годов становится литературным «опекуном» обеих сестер. В 1827–1834 годах Максимович печатает стихи Н. Тепловой в «Московском телеграфе», «Телескопе», «Северных цветах», «Деннице» [239] . В 1833 году он издал первый сборник стихов Н. Тепловой, который вызвал немногочисленные, но благожелательные отклики, в том числе Белинского и И. Киреевского [240] . В середине 1830–1840-х годов Н. Теплова изредка помещает свои стихи в «Московском наблюдателе», «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“», «Киевлянине», «Литературной газете» (1848), «Отечественных записках»; здесь она в 1842 году печатает «Отрывок из повести» — единственный известный нам ее опыт большой стихотворной формы. В 1838 году выходит новое издание стихов Тепловой (с 1837 года она выступает и под фамилией мужа — Терюхина). Мотивы тоски, безнадежности, религиозной резиньяции в ее позднем творчестве усиливаются. Она не остается в стороне от общественных вопросов времени, своеобразно и субъективно отражая психологическую и нравственную проблематику женского движения, — однако перспективы его оценивает пессимистически, так как убеждена в извечности и неразрешимости конфликта между одаренной женской натурой и объективными условиями общества («Совет», 1837; «К…», 1839). В последних ее стихах ясно звучат ноты личной трагедии (раннее вдовство, смерть дочери). H. С. Теплова скончалась в Звенигороде 16 июня 1848 года.

239

См.: «Киевская старина», 1882, т. 1, с. 162: «Русский архив», 1908, № 10, с. 260.

240

И. Киреевский, О русских писательницах. — «Подарок бедным, альманах на 1834-й год, изданный Новороссийским женским обществом призрения бедных», Одесса, 1834, с, 140; см. также письма Н. В. Станкевича за 1833 г. — «Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830–1840», М., 1914, с. 266, 436.