Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

Другим начинанием Мережковских была организация журнала «Новый путь» (1903–1904), имевшего уже прямо антидемократический характер.

Революция 1905 года сочувствия у Мережковского не вызвала. Он увидел в ней господство низменных сил и страстей; он предрекает ей перерождение во всеобщее «хамство» (в сборнике статей «Грядущий хам», 1906). Враждебные по отношению к революции идеи Мережковский развивает и в других статьях того же времени.

В 1907 году в Париже он издает (в соавторстве с З. Гиппиус и Д. Философовым) на французском языке книгу «Царь и революция», в которой приводятся те же мысли о «безбожном» характере событий 1905 года.

Стихов Мережковский уже не пишет. Он целиком погружен в публицистику и беллетристику, создает вторую трилогию, на этот раз из жизни русского общества начала XIX века: драму «Павел I», романы «Александр I» и «14 декабря». Много пишет он и по истории русской литературы — о Гоголе, Лермонтове, Тютчеве, Некрасове, переиздает свои прежние работы. Бурные события русской истории, приближение революции, а также кризис декадентских течений и выход крупнейших представителей символизма за пределы идеалистической эстетики — все это заметно снизило творческий тонус Мережковского, сузило круг его интересов, и главное — круг читателей. Он оказался в состоянии творческого упадка. Все его достижения, как и его поэтическая известность, были уже позади.

Октябрьскую революцию Мережковский встретил враждебно и до конца жизни оставался на этих позициях. В 1920 году вместе с З. Н. Гиппиус он эмигрировал во Францию [30] . В эмиграции он выпустил несколько книг, из которых наиболее известна «Тайна Запада. Атлантида — Европа» (1930).

Умер Мережковский в Париже 9 декабря 1941 года. В 1951 году в Париже вышла биография Мережковского, написанная З. Гиппиус.

Стихотворные сборники Мережковского неоднократно издавались и переиздавались на протяжении 1880–1910-х годов. Наиболее известны: «Символы» (1892) и «Новые стихотворения» (1896). С максимальной полнотой стихотворные произведения (в том числе драмы в стихах) собраны Мережковским в трех томах «Полного собрания сочинений» (М., 1914, тт. 22, 23, 24).

30

М. Цветаева, встречавшая Мережковских за рубежом, оставила в своих письмах свидетельство о том тягостном впечатлении, которое производили они на окружающих своей озлобленностью (см.: М. Цветаева, Письма к А. Тесковой, Прага, 1969, с. 106–107).

46. «Мы бойцы великой рати!..»

Мы бойцы великой рати! Дружно в битву мы пойдем. Не страшась тупых проклятий, Трудный путь ко счастью братий Грудью смелою пробьем! Юность, светлых упований Ты исполнена всегда: Будет много испытаний, Много тяжкого труда. Наши силы молодые Мы должны соединять, Чтоб надежды дорогие, Чтобы веру отстоять. Мы сплотимся нераздельно, Нам вождем сама любовь. Смело в битву!.. Не бесцельно Там прольется наша кровь… И, высоко поднимая Знамя истины святой, Ни пред чем не отступая, Смело ринемся мы в бой! Зло столетнее желанным Торжеством мы сокрушим И на поле ляжем бранном С упованием живым, Что потомки славой гордой Воскресят наш честный труд И по нашим трупам твердо К счастью верному пойдут!.. Август 1881

47. «Знаю сам, что я зол…»

Знаю сам, что я зол, И порочен, и слаб; Что постыдных страстей Я бессмысленный раб. Знаю сам, что небес Приговор справедлив, На мученье и казнь Бедняка осудив. Но безжалостный рок Не хочу умолять, В страхе вечном пред ним Не могу трепетать… Кто-то создал меня, Жажду счастья вложил, — Чтоб достигнуть его, Нет ни воли, ни сил. И владычной рукой В океан бытия Грозной бури во власть Кто-то бросил меня. И бог весть для чего Мне томиться велел, Скуку, холод и мрак Мне назначив в удел. Нестерпима надежд И сомнений борьба… Уничтожь ты меня, Если нужно, судьба! Уничтожь! Но, молю, Поскорей, поскорей, Чтоб на плахе не ждать Под секирой твоей!.. «Ты не жил, не страдал,— Говорят мне в ответ,— Не видав, мудрено Разгадать божий свет. Ты с тоскою своей, Бедный отрок, смешон; Самомнения полн Твой ребяческий стон. Твоя скорбь — только тень, А гроза — впереди… Торопиться к чему? Подожди, подожди…» Не поймете вовек, Мудрецы-старики, Этой ранней борьбы, Этой юной тоски. Не откроет ваш взор Тайной язвы души, Что больнее горит В одинокой тиши. Март 1882

48. ПОЭТУ

И отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца, тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень.

Исаия, LVIII

Не презирай людей! Безжалостной и гневной Насмешкой не клейми их горестей и нужд, Сознав могущество заботы повседневной, Их страха и надежд не оставайся чужд. Как друг, не как судья неумолимо-строгий, Войди в толпу людей и оглянись вокруг, Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги, И стон подавленный невыразимых мук. Сочувствуй горячо их радостям и бедам, Узнай и полюби простой и темный люд, Внимай без гордости их будничным беседам И, как святыню, чти их незаметный труд. Сквозь мутную волну житейского потока Жемчужины на дне ты различишь тогда: В постыдной оргии продажного порока — Следы раскаянья и жгучего стыда, Улыбку матери над тихой колыбелью, Молитву грешника и поцелуй любви, И вдохновенного возвышенною целью Борца за истину во мраке и крови. Поймешь ты красоту и смысл существованья Не в упоительной и радостной мечте, Не в блесках и цветах, но в терниях страданья, В работе, в бедности, в суровой простоте. И, жаждущую грудь роскошно утоляя, Неисчерпаема, как нектар золотой, Твой подвиг тягостный сторицей награждая, Из жизни сумрачной поэзия святая Польется светлою, могучею струей. 1883

49. НА РАСПУТЬЕ

Жить ли мне, забыв мои страданья, Горечь слез, сомнений и забот, Как цветок, без проблеска сознанья, Ни о чем не думая, живет, Ничего не видит и не слышит, Только жадно впитывает свет, Только негой молодости дышит, Теплотой ласкающей согрет. Но кипят недремлющие думы, Но в груди — сомненье и тоска; Стыдно сердцу жребий свой угрюмый Променять на счастие цветка… И устал я вечно сомневаться! Я разгадки требую с тоской, Чтоб чему бы ни было отдаться, Но отдаться страстно, всей душой. Эти думы — не мечты досуга, Не созданье юношеских грез, Это — боль тяжелого недуга, Роковой, мучительный вопрос. Мне не надо лживых примирений, Я от грозной правды не бегу; Пусть погибну жертвою сомнений, — Пред собой ни в чем я не солгу! Испытав весь ужас отрицанья, До конца свободы не отдам, И последний крик негодованья Я, как вызов, брошу небесам! Декабрь 1883

50. КОРАЛЛЫ

Широко раскинулся ветвями, Чуждый неба, звуков и лучей, Целый лес кораллов под волнами, В глубине тропических морей. Миллионам тружеников вечных — Колыбель, могила и приют, Дивный плод усилий бесконечных, Этот мир полипы создают. Каждый род — ступень для жизни новой — Будет смертью в камень превращен, Чтобы лечь незыблемой основой Поколеньям будущих времен; И встает из бездны океана, И растет коралловый узор; Презирая натиск урагана, Он стремится к небу на простор, Он вознесся кружевом пурпурным, Исполинской чащею ветвей В полусвете мягком и лазурном Преломленных, трепетных лучей. Час придет — и гордо над волнами, Раздробив их влажный изумруд, Новый остров, созданный веками, С торжеством кораллы вознесут… О, пускай в глухой и темной доле, Как полип, ничтожен я и слаб,— Я могуч святою жаждой воли, Утомленный труженик и раб! Там, за далью, вижу я: над нами Новый рай, лучами весь облит, Новый остров, созданный веками, Высоко над бездною царит. 1884

51. УСНИ

Уснуть бы мне навек в траве, как в колыбели, Как я ребенком спал в те солнечные дни, Когда в лучах полуденных звенели Веселых жаворонков трели И пели мне они: «Усни, усни!» И крылья пестрых мух с причудливой окраской На венчиках цветов дрожали, как огни. И шум дерев казался чудной сказкой; Мой сон лелея, с тихой лаской Баюкали они: «Усни, усни!» И, убегая вдаль, как волны золотые, Давали мне приют в задумчивой тени Под кущей верб поля мои родные, Склонив колосья наливные, Шептали мне: «Усни, усни!» 1884

52. ПОЭТУ НАШИХ ДНЕЙ

Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя. До скорбных дум твоих кому какое дело? Твердить былой напев ты можешь про себя,— Его нам слушать надоело… Не каждый ли твой стих сокровища души За славу мнимую безумно расточает,— Так за глоток вина последние гроши Порою пьяница бросает. Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка, В груди такого нет блаженства и печали, Чтоб тысячи певцов об них во все века Во всех краях не повторяли. Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен — Ни колоса в полях, на дереве ни ветки; От сказочных пиров счастливейших времен Тебе остались лишь объедки… Попробуй слить всю мощь страданий и любви В один безумный вопль; в негодованьи гордом На лире и в душе все струны оборви Одним рыдающим аккордом, — Ничто не шевельнет потухшие сердца, В священном ужасе толпа не содрогнется, И на последний крик последнего певца Никто, никто не отзовется! 1884