Поэты «Искры». Том 1

Курочкин Василий Степанович

90–91. В НАШЕ ВРЕМЯ…

1. ПРОЛОГ

Роскошь так уж роскошь — истинно беспутная; Бедность так уж бедность — смерть ежеминутная; Голод так уж голод — областию целою; Пьянство так уж пьянство — всё с горячкой белою. Моды так уж моды — всё перемудренные; Дамы так уж дамы — полуобнаженные; Шлейфы так уж шлейфы — двух- и трехсаженные; На пол нагло брошены камни драгоценные. Нечто лучше женщины в красоте искусственной, С шиком нарисованной, чувственно-бесчувственной: Обаянье демона, ангела незлобие — Во втором издании «божие подобие». Похоть так уж похоть — с роковою силою Деньгам, сердцу, разуму — всем грозит могилою: Старцы льнут и падают, как грудные деточки, И за ними дети их — плод от той же веточки. Воры так уж воры — крупные, с кокардами; Кражи так уж кражи — чуть не миллиардами; Жуликов-мазуриков в эту пору грозную — Как на небе звездочек в ноченьку морозную. Мелкие скандальчики с крупными беспутствами; Разоренья честные с злостными банкрутствами; Фокусы бумажные, из нулей могущества — И на каждой улице описи имущества. И на каждой улице, с музыкою, с плясками, Разоряют вежливо, обирают с ласками, И — притоны мрачные, кутежи с злодействами, И убийства зверские целыми семействами. И работа вечная и неугомонная, И холодность мертвая, строгость непреклонная, И с трибун словесников речь всегда медовая, И нужда молчащая, но на всё готовая. Скорбь

так скорбь безмолвная. Горе, как нахлынуло, Всё существование разом опрокинуло: Знает погибающий, что никто не сжалится, И, как сноп бесчувственный, сам в могилу валится. Смех так смех насильственный, злобы не скрывающий, Или разухабистый и стыда не знающий, Или уж отчаянный, с умоисступлением — Над собой, над ближними и над всем творением.

2. ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ!

Денег! денег! денег! Вопль над целым краем, Все ожесточились, даже страшно стало… Мы друг друга гоним, топим, убиваем… Странно: ведь и прежде денег не бывало. Нравы стали мягче, — молвить вообще-то,— Но еще ужасней вопли, стоны, вздохи. Что же дальше будет? Есть ответ на это: Разные потребы в разные эпохи. Древний Рим был страшен всем земным владыкам. В нем существовала общая потреба — И не допускавшим отлагательств криком Грозно выражались: «Зрелищ нам и хлеба!» Это был период варварского Рима. Нам такое зверство даже незнакомо. С знаменем прогресса, вьющимся незримо, Мы идем учебным шагом в три приема. Но мечту Мадзини и добычу Пиев В стороне оставим, дело там не наше: Нам милей Архангельск, Петербург и Киев, А Москвы-старушки ничего нет краше. Древле нам прогрессом не трубили в уши. Жили мы спокойно, жили-поживали, Продавали души, чтобы бить баклуши, И с душой девичье тело покупали. Было всё согласно, было всё послушно — Старики, старухи, бабы, мужичонки В мнениях сходились все единодушно: Никакой душонки нет, мол, у девчонки. Нынче хоть и то же, но не то уж дело — Сказано в писаньи: дню довлеет злоба — Так же продается и душа и тело, Но особо тело и душа особо. Так же продается каждый шут приказный, Так же ждет в передней ласки и подачки И, хоть в новой форме, «целесообразной», Всё на тех же лапках комнатной собачки Служит и доносит, хоть никто не просит, Хоть в какой поступит комитет негласный, Только не смотрите, что ливрею носит — Черт его ведь знает, может быть, он красный! Всё переменилось. Женщины — поди-ка! — Так же ведь тела их продает нужда нам; Только вздорожали, как зимой клубника, А разврат дешевый пахнет чемоданом. Зрелищ! зрелищ! зрелищ! — вскрикнули мы дружно. Подавай театров — частных и народных! Для людей развитых развлеченье нужно, Средство от запоя для крестьян свободных. Зрелища иные жизнь дает без платы, В зале, где, святою скорбию томимый, С полотна на судей смотрит бог распятый — Христианской эры первый подсудимый. <1870>

92. LA PAIX `A TOUT PRIX! FRIEDE UM WAS ES NICHT GELTE!

МИР ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО!

Страшный призрак грозно встал; Страсти вечные щекочет; От всех зол универсал — Кровь открыть Европе хочет. Но в разумный век поэт Уж не фельдшер, как бывало, И одно поет в ответ: Мир во что бы то ни стало! Уж настолько мы умны В наши дни, что каждый лирик Скажет призраку войны: «Прочь, чудовище-эмпирик! Мир гниет от старых ран — Новых, что ли, не хватало? Я поэт, а не боян. Мир во что бы то ни стало!» Займодавец иудей, Будь расчетлив и скупенек: Для дерущихся людей Не давай ни гроша денег. Помни то, что каждый грош Из мирского капитала Для прогресса лишь хорош. Мир во что бы то ни стало! Ну, а тем, что в наши дни К драке слишком уж охочи, Ты лукаво подмигни, Указав вопрос рабочий. Поработай, мол, на мир, Чтобы денег тут достало… А чтоб драться… Ой, вей-мир! [161] Мир во что бы то ни стало! В честолюбии владык Смысл солдатского задора; Но в народах общий крик: «В честном мире нет позора». Пусть воинственно глядит, Но не сходит с пьедестала, Марс — шевронный инвалид. Мир во что бы то ни стало! Бог военной суеты Лучше пусть шалит с Кипридой… Ты, богиня красоты, Человечество не выдай! А вопрос про старый Рейн Мы поставим так сначала: Мил лафит, хорош рейнвейн. Мир во что бы то ни стало! 1870

161

Горе мне! (Евр.) — Ред.

93. СТИХИЙНАЯ СИЛА

Где приют для мира уготован? Где найдет свободу человек? Старый век грозой ознаменован — И в крови родился новый век. Шиллер. «Начало нового века»

Только одно поколенье людей Выступит с новым запасом идей — И с барабанным, торжественным боем В вечность наш век отойдет под конвоем Умственных бурь и военных тревог, Время подпишет в кровавый итог, Что в девятнадцатом веке царила Грубая сила, стихийная сила. Тщетен был опыт минувших веков, Слава героев, умы мудрецов; Тщетно веками скоплялись богатства Равенства, знанья, свободы и братства. Нужны усилия страшные вновь, Жертвы, мученья, темницы и кровь, Чтоб хоть крупицы от них уступила Грубая сила, стихийная сила. Все силы духа во все времена В лапах железных держала она. Чтоб услужить ей, из всех мифологий, Переодевшись, слетаются боги. Непобедимым считался прогресс, Но в наши дни беспримерных чудес Времени дух, изловчась, покорила Грубая сила, стихийная сила. Вместе с богами и верой людей Времени дух в услуженьи у ней. Зиждущий дух плодотворных сомнений, Зло отрицающий творческий гений Духом сомненья в великих делах, Гением смерти стал ныне в умах,— Так чудотворно умы извратила Грубая сила, стихийная сила. Знанья для жизни святой идеал В формулах мертвых бесследно пропал, Новым циклопам дав знанье природы Для истребленья людей и свободы. В кузницах смерти движенье и стук И — благо занято множество рук — Светоч сознанья совсем загасила Грубая сила, стихийная сила! Только сознания светоч угас — Двинулось многое множество масс Несокрушимым ни зноем, ни стужей Грамотным мясом безграмотных ружей, Неувядаемым цветом страны, Где для кромешного ада войны Женщин любить и рожать обучила Грубая сила, стихийная сила! Массы другие в раздумьи стоят, Видя солдатского зверства разврат, Гимны поют о кровавой расплате Граждан, погрязших в греховном разврате; Даже приветствуют век золотой Равенства всех — перед смертью одной, В тучах, которыми солнце затмила Грубая сила, стихийная сила. «Новый в крови нарождается век; Где же свободу найдет человек?» — Спрашивал Шиллер, взывая к свободе. И девятнадцатый век на исходе — Швабскому гению отзыва нет. Самую жажду свободы в ответ Порцией крови, смеясь, утолила Грубая сила, стихийная сила! 1870

94. ВО ВСЕХ ТЫ, ДУШЕНЬКА, НАРЯДАХ ХОРОША!

Когда любил я в первый раз, Не зная брачной обстановки, Для ради взгляда милых глаз Я разорялся на обновки. И, от волненья чуть дыша, Любуясь милой и нарядом, Я страстно говорил, прельщенный нежным взглядом: Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Когда ж узнал и рай и ад Посредством брачного обряда, Я нахожу, что дамский взгляд Дешевле дамского наряда. Не тратя лишнего гроша, Стал хладнокровно напевать я: Тебе к лицу, мой друг, и простенькие платья — Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Времен минувших стрекулист Еще владычествует в мире, Хоть вымыт, выбрит, с виду чист, В благопристойном вицмундире,— Но всё чернильная душа Хранит подьячества привычки — Так черт ли — выпушки, погончики, петлички… Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Другой, хожалый древних лет, Стал журналистом не на шутку И перенес в столбцы газет Свою упраздненную будку. На черемиса, латыша, На всю мордву валит доносом — Хоть и зовет его общественным вопросом,— Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Времен минувших ростовщик, Чуждаясь темного позора, Усвоил современный шик И назвал свой вертеп конторой; Но та же алчность барыша Томит и гласного вампира — Так черт ли в том, что ты надел костюм банкира… Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Расставшись с шулерством прямым, В виду общественного мненья, Стал шулер зайцем биржевым, Потом директором правленья. Ты сделал ловко антраша, И мастерски играешь роль ты; Но всё равно: из карт или из акций вольты,— Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Хоть в наше время не секут Дворовых Филек, Ванек, Васек; Но ведь с того же древа прут В новейших школах держит классик. Греко-латинская лапша — Родня с березовою кашей, Так скажем, встретившись с кормилицею нашей: Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Закон преследует разбой Со взломом ящиков и ларцев, Но вежливо зовет «войной» Убийство жен, детей и старцев; Хоть человечество кроша, Аттила всё равно «бич божий», Какою ни прикрыт национальной кожей,— Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Пустил бы я во весь карьер Куплет свободно за куплетом; Но в скачках с рифмами барьер Поставлен всадникам-поэтам, Хоть каждый может, не спеша, Предупредительные вожжи Сравнить с карательным арапником… попозже… Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Что ты посеял — то пожнешь, Сказали мудрецы в деревне; В веках посеянная ложь Костюм донашивает древний. Когда ж, честных людей смеша, Форсит в одежде современной — Мы с дружным хохотом в глаза споем презренной Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Но скажем твердо, не шутя, Хоть светлым днем, хоть темной ночью, Когда — заблудшее дитя — Сойдет к нам истина воочью, Хотя б краснея, чуть дыша, Хотя б классически раздета, Хоть в гаерском плаще веселого куплета: Во всех ты, душенька, нарядах хороша! <1871>

95. ЗА КОТОРУЮ ИЗ ДВУХ?

(НЕЙТРАЛЬНАЯ НОВОГОДНЯЯ ЗДРАВИЦА)

Друзья мои, мы строго нейтральны На свой, чужой и на казенный счет; Но русский же завет патриархальный Велит встречать шампанским Новый год. Смотрите, вот: кипучею игрою Дух Франции в бокалах засверкал… Подымем же свободною рукою За Францию хотя один бокал! Естественной к своей земле любовью В сознании оправдана война, Народный меч святым стал, если кровью Родных детей земля окроплена. Права земли дает сама природа — Тому и хлеб, кто ниву запахал. Подымем же, во имя прав народа, За Францию еще один бокал! Вне жизни нет искусства, нет науки! В Париже — центр и знаний и искусств. Не ум, сердца сложили эти звуки — В сердцах людей нет неитральных чувств. Народам чужд пригодный для скитаний По всем дворам туманный идеал. Подымем же, во имя светлых знаний, За Францию еще один бокал! Растет, растет в Германии «единой» Союз штыков, но Франция одна — И под сапог, подбитый дисциплиной, Изменою повергнута она, Чтоб новые гражданственности всходы На почве их он в корне затоптал. Подымем же за будущность свободы, За Францию еще один бокал! За будущность? Но даже в наше время В России уж былого рабства нет. Где ж брошено святой свободы семя? Где равенства блеснул впервые свет? — Во Франции восьмнадцатого века. Подымем же, во имя тех начал, Во имя прав природных человека, За Францию еще один бокал! Двойную цепь, впотьмах, рукой дрожащей Предательство осаде подает; Но тверд в борьбе Париж, за всех скорбящий,— В нем думает и действует народ, В сияньи дня, над тем великим делом, Которое бог мира указал. Подымем же — о мире в мире целом — За Францию последний наш бокал! 1871

96–99. РЕАЛЬНЫЕ СОНЕТЫ

1. СОВРЕМЕННЫЙ СОНЕТ

Суровый Дант не презирал сонета.

«Сонет». Пушкин

«Суровый Дант не презирал сонета» — Так заверял в былые дни поэт. Я нахожу весьма разумным это: Чем заслужил презрение сонет? Что может быть удобней для поэта, За каждый стих дающего ответ, В том обществе, где более уж нет На прежние стремления ответа? К стихам своим поэт, конечно б, мог Прибавить, сверх четырнадцати строк, Горячую пятнадцатую строчку; Но, в кандалах гармонии, он сам, Предупреждая цензора, к стихам, Как «Гражданин» к реформам, ставит точку. 1872 или 1873

2. НА ПРАЗДНИКАХ

Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв. «Чернь». Пушкин

Веселый трезвон по церквам На всех колокольнях окрестных,— И «чистые сердцем» во храм Стремятся в одеждах воскресных. Отпущены людям грехи! И только поэт, одиноко, Творит не молитву — стихи — В беспраздничной скорби глубокой. Он видит, как в будничной мгле Об воздухе, свете, тепле Идет окаянная битва — И в бой с торжествующим злом Кидает сатиру, как гром; Сатира есть тоже молитва. <1873>

3. ПРИТЧА О СНЕГУРОЧКЕ

Как некогда Дарья застыла [162] В своем заколдованном сне — Так образ Снегурочки милой Теперь представляется мне. В раздумьи склонилась уныло — Не знает, что делают с ней. Мертвящею мощью своей Над ней распростерся Ярило. Излила бы в песнях святых Всю правду для ближних своих… Ни звука! Душа умирает… Недвижно сомкнулись уста. Ни звука! Кругом пустота… И тает Снегурочка, тает… <1873>

162

«Мороз Красный Нос», поэма г. Некрасова.

4. НА ЗЕРКАЛО НЕЧА ПЕНЯТЬ…

Прекрасное — только в добродетели; скверное — только в пороке.

Антисфен (первый циник)

Нравственность как будто бы слово всем известное; Что ж такое нравственность — мы еще не знаем: Рубище ль мужицкое, грязное, но честное? Маска ли, надетая зверем-шелопаем? Что такое чистое? что такое грязное? Всё слова известные — но слова без связи. По болезням общества и леченье разное: Есть весьма целебные для гангрены грязи. Против лицемерия, обществу ненужного, Искренность — картешница люда безоружного. Если переполнилась в наше время клиника Русскому противными русскими Тартюфами — Выпалим в бесстыдников фарсами и буффами И высоконравственным грубым смехом циника! <1873>