Поезд жизни на колее судьбы
Шрифт:
– На обратном пути чайник захватишь, Саш, – попросила Екатерина.
– Без проблем.
Александр отнес бокал на кухню, а оттуда вернулся в комнату уже чайником.
– Вам налить?
– Давай, – Елизавета и Екатерина подставили кружки.
Налив до краев, он поставил чайник на стол и пошел на балкон, где Антуан как раз зажигал сигарету.
– Как всегда – патриотичные сигареты, – оба поняли, что наступило время политике в разговоре.
– Ну да, куда без этого, – Антуан улыбнулся и сделал затяжку.
– Когда-то и у нас так было, – с чувством ностальгии в голосе сказал Александр, – хотя, как поговаривал один известный британец, по фамилии Уайлд, «Патриотизм – это религия бешеных». Та же религия, только подкрепленная идей того, что толпа людей должна умирать за одного человека. И я с ним, с Уайлдом, согласен. Он вообще много чего говорил правильного.
– А сейчас у вас хуже разве? – Антуан вернулся к началу фразы Александра, – открыты наконец миру, свободнее.
– И беднее, – с горькой улыбкой произнес Александр, – вот мы тогда тоже думали: «Девяностые года, как классно, будем ближе к Европе, Америке», …, – он сказал грубо, – это все. Мы оказались в таком кризисе. В такой заднице. Знаешь, порой ощущение, а может так и есть в действительно, что Гитлер нанес нашей стране меньший вред, нежели перестройка. Я серьезно. По человеческим жертвам и экономике уж точно. Сам посуди на простом примере. Кировский завод. Есть у нас такое великое место в Ленинграде. Так он войну пережил, делая в осажденном городе танки, а перестройку, сука, нет! То есть, он как бы есть, но его нет. И куча глупых решений, который, как мне кажутся, нашей стране еще аукнутся.
– Например? – кладя в пепельницу окурок, спросил Антуан.
– Да хоть тот же Крымский полуостров. Знаешь, когда Кравчук, украинец спросил у нашего: «Будете забирать?». А тот ему сказал: «Оставьте себе», мол, зачем он нам. Так хотели развалить государство, что ни хрена ничего не продумали нормально. Все быстрее, быстрее. Вот мы и получили…Нет, всегда есть плюсы, всегда есть минусы во всех ситуациях. Просто где-то их больше, а где–то меньше, – Александр посмотрел в окно, за которым вышло солнце, – ну что пойдем?
– Пойдем.
Они вернулись с балкона в комнату.
– Наболтались? – весело спросила Елизавета.
– Конечно. А вы?
– И мы, – сказала Екатерина.
Женщины позаботились о мужчинах, поэтому, когда они вернулись с балкона и сели за стол перед каждым стояла чашка чая и блюдце с тортом.
– Спасибо, – сказал Александр.
Домой Александр и Елизавета вернулись только около девятнадцати часов. Они вместе попили чай дома перед телевизором, а потом поставили фильм, который и смотрели до начала одиннадцати. Пока видеокассета перематывалась обратно, они почистили зубы и приготовились ко сну. Елизавета уже лежала в кровати, когда Александр вытащил кассету, поставил ее на место, выключил всю аппаратуру в комнате. И, почти в препрыжку, пошел в спальню. Нырнул под одеяло и прижался к телу жены, начав ее щупать руками так, что Елизавета начала безудержно смеяться, вяло пытаясь отстранить от себя мужа. А потом уже обнимала мужа и пускала его в себя. Так для них и закончился день, который был полон новостей и искренней радостью.
Александр проснулся рано после какого-то непонятного сна. Он лежал на кровати и смотрел на потолок. И в этот момент, сам непонимания от чего, он вспомнил рассказ одной из родственниц – сестры отца. Ведь еще одна нить истории связывает его с Санкт-Петербургом ныне и Ленинградом ранее. Его тетя старше его отца на несколько лет. Но во время Блокады города Ленинграда они оба были еще детьми. И сейчас он окунулся в воспоминания, повторяя в голове все диалоги, прокручивая все действия.
Они собрались всей семьей: родители, Екатерина, Александр, сестра отца, и родители матери. Александр тогда как раз учился в институте на четвертом курсе. И к этому времени много задумался над темой войны, Блокады. Его отец тогда был ещё маленьким, а вот сестра была старше, хоть и тоже ребенком. Поводом для встречи всей семьи был юбилей отца.
– А вот я как-то привык к Москве. Как переехал сюда работать…так и остался, – говорил отец.
– Но родился то ты в Ленинграде! – говорила его сестра, сделав глоток вина.
– Тоня, ну вот так сложилось, – его сестру звали Антониной, – ты осталась жить в Ленинграде, я в Москве с семьей, – он выпил чуть водки. Он не любил пить рюмки «залпом».
– Да…у каждого своя жизнь, – она улыбнулась, – вот и ты родился восьмого сентября. А этот же день, через несколько лет стал началом Блокады города.
Александр сразу прислушался, потому что почувствовал, что сейчас может услышать истории из жизни.
– Сначала же из Гатчины эвакуировали, а там потом немцы. Отец ушел на войну. Так и пропал без вести, – она махнула рукой,– мы еще ходили пенсию узнавать, помнишь?
– Ну, ну, ну, – ответил отец.
– Мама осталась с тремя детьми в сорок лет. Ну молодая еще. А что делать? Кушать то нужно. Ну вот она и пошла на Первый Молочный устраиваться. А таких желающих, сам понимаешь…, – она выпила вина.
– Конечно. Таких желающих, я представляю, много было.
– Ну вот. Стоит она в очереди, мы тогда с ней были, а очередь огромная. И знаешь, ходит женщина по рядам и смотрит документы, справки. Останавливается у мамы, смотрит документы, а потом на весь зал кричит…там какое-то имя, а затем: «Больше никого не принимай – я нашла нужного человека». Не знаю что там у мамы была за справка. Ну вот так она и устроилась. И во время Блокады работала. А, главное, дом то наш через канал прямо напротив. Она на работе, а мы дома, и когда бомбежка шла, как она сама говорила, подходила к окну и смотрела. Дом стоит – стоит. И хорошо. Еды то особо не было, ели черт знает что. А маленькому то нужно было хорошо питаться, грудничку. Считай, в декабре отец ушел, в январе родился третий ребенок, а в сентябре началась Блокада. Сам понимаешь… так что мы с тобой выжили, а он нет. Ну, конечно, малыш и в такой обстановке, – она это говорила без сожаления в голосе. Все всё понимают.
За столом было молчание.
– Ну этого я, честно, не особо помню. Про Петмол. Да и мама не рассказывала.
– Для нее, сам понимаешь, это было тяжело. Сейчас ее с нами нет уже…но воспитала двоих детей, ты с высшим образованием, я…
– Ты то наша ударница! – с улыбкой сказал отец, – с такой работой, все время на ногах. Героический человек, – он говорил это откровенно.
– Да ну тебя, – она отмахнулась по-доброму и сделала глоток вина, – а, ну еще нас на комбинат водили, детей, чьи родители там работали, сгущенку кушали.
– А это помню, – отец с грустной улыбкой вставил.
– Ну с собой, конечно, не давали и говорили много не есть, потому что…ну не ели нормально, а от большого количества…я до сих пор вспоминаю эту сгущенку и как тогда съела много, что мне и сегодня плохо, – она сказала последнюю фразу со смехом.
– Ну как детям это объяснить. Тем более, нормально не жравшим в таких условиях.
– Да, – она протянула «а». А затем продолжила с горькой интонацией воспоминаний, – да что только не ели…даже столярный клей и ремни из свиной кожи…жмых, ну а картофельным очисткам мы рады были! Само собой обрабатывали все это, но…, – она не продолжила, а через несколько секунд пошла дальше, – но касательно санитарии все было еще очень даже не плохо. После первой зимы, где с декабря и до апреля(!) держались минус тридцать-минус тридцать пять, ну конечно, к весне выше температура была, но не настолько, весь город вышел убирать то, что зимой скрывал снег. И все убрали. Много разных болезней развилось, но некоторые, однако, наоборот стали редкостью. Тиф! Брюшного тифа выросли заболевания! Туберкулез и другие болезни, которые при истощении организма протекали очень трудно, – она продолжала.