Поэзия и проза Древнего Востока
Шрифт:
– До чего же ты ловок! – сказал Чжун-ни,– Видно, владеешь каким-то секретом?
– Есть один,– ответил горбун.– В пятую и шестую луну [443] кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают – то из десятка цикад от меня убегают две-три; если не падают три – то удирает одна; а уж если не скатятся пять – тогда будто руками собираю. Стою – как пень, руку тяну – как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари – у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю – как же после этого да не поймать!
443
самое жаркое время года, время ловли цикад, пение которых высоко ценят китайцы
Конфуций взглянул на учеников и сказал:
– «Если соберешь волю воедино – уподобишься божеству» – да ведь это сказано про нашего горбуна!
[...]
Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов [444] . Когда рама была готова, все поражались: казалось, ее делали духи. Увидел раму луский князь [445] и спросил плотника:
– Каким искусством ты этого достиг?
– Я всего лишь ремесленник,– ответил плотник,– какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятенииз чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти – не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи – в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, все внешнее исчезает, и все мое умение сосредоточивается на одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем из стволов уже готовую раму, я принимаюсь за дело – иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева – поэтому и работа кажется волшебной.
444
В древнем Китае существовал музыкальный инструмент бяньчжун, который представлял собой набор из тринадцати колоколов-чжун, каждый из которых имел свои размер и свою строго определенную частоту колебаний. Колокола подвешивались на деревянной раме
445
Лу – древнее царство на территории полуострова Шаньдун
Чжуан-цзы был на похоронах. Проходя мимо могилы Хуэй-цзы [446] , он обернулся к спутникам и сказал:
– Однажды некий инец [447] запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было – с мушиное крылышко. Он приказал плотнику стесать его. Умелец так заиграл топором – аж ветер поднялся: только выслушал приказ – и все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец – и бровью не повел. Услыхав об этом, сун-ский князь Юань позвал к себе плотника и сказал ему:
446
Хуэй Ши – известный мыслитель и политический деятель IV в. до н. э., принадлежавший к школе логиков – минцзя, постоянный участник диспутов с Чжуан-цзы
447
то есть житель города Ина
– Попробуй сделать это же самое и для меня, А плотник ответила
– Когда-то я сумел это сделать – да только нет уже в живых того материала!
Вот так и у меня не стало материала: с тех пор как умер Учитель – мне больше не с кем спорить.
Верша нужна – чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна – чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны – чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова,– и поговорить с ним!
Некто звал Чжуан-цзы к себе на службу. Чжуан-цзы так ответил посланцу:
– Видали вы когда-нибудь жертвенного быка? Наряжают его в расшитые ткани, откармливают сеном и бобами! А потом ведут в храм предков – на заклание. Он и рад бы тогда снова стать простым теленком – да не тут-то было!
[...]
Чжуан-цзы лежал при смерти, и ученики задумали устроить ему пышные похороны.
– К чему это? – сказал Чжуан-цзы. – Гробом моим будет земля, саркофагом – небо; нефритовыми бляхами – солнце и луна, жемчужинами – звезды, и все живое – погребальным шествием; разве не все уже готово для моих похорон?
– Мы боимся, – отвечали ученики,– чтоб вас не расклевали вороны и коршуны.
– На земле, – сказал Чжуан-цзы,– расклюют вороны и коршуны, под землей – сожрут муравьи и медведки. Так стоит ли отнимать у одних – чтоб отдать другим?
Из книги «Мо-цзы»
Гуншу Бань соорудил для царства Чу снасть для взятия городских стен под названием «облачные лестницы», чтобы напасть на царство Сун. Учитель Мо прослышал об этом и быстро покинул царство Лу. Он шел десять дней и десять ночей. На ногах у него выступили кровавые волдыри, но он шел, не ведая отдыха. В изодранной одежде и сношенной обуви он прибыл в чускую столицу Ин и разыскал там Гуншу Баня.
Гуншу Бань спросил:
– О чем хотел поведать учитель?
Мо-цзы сказал:
– На севере объявился человек, меня оскорбивший. Хочу просить вас пойти и убить его.
Гуншу Бань помрачнел. Мо-цзы сказал далее:
– Я дам вам за это десять мер золота!
– Я блюду закон нравственности и не убиваю людей понапрасну,– ответил Гуншу Бань.
Мо-цзы поднялся и, совершив двойной поклон, сказал Гуншу Баню:
– Дозвольте мне пояснить. Когда я был на севере, до меня дошли слухи, что вы соорудили облачные лестницы, дабы напасть на царство Сун. Но чем провинилось Сун? Ведь в Чу и так избыток земли и не хватает людей. Убивать то, в чем и так недостаток, и домогаться того, что и так в избытке,– можно ли это назвать целесообразным? И потом, царство Сун не совершило никаких злодеяний, однако на него нападают,– можно ли это назвать человеколюбивым? Понимать это и не отговорить от этого правителя,– можно ли это назвать преданностью? Если же ты пытался отговорить его, но переубедить не смог, значит, ты не силен в искусстве спора. Блюсти закон нравственности, отказываться убить одного, но готовить убийство многих,– можно ли это назвать разумным?
Гуншу Бань не знал, что ответить. Мо-цзы сказал:
– Итак, вы отступаетесь от своего намерения?
– Я не в силах,– ответил Гуншу Бань. – Я уже твердо обещал это правителю Чу.
– Ну что ж, тогда отведите меня к правителю Чу,– сказал Мо-цзы.
– Хорошо,– ответил Гуншу Бань. Увидев правителя, учитель Мо сказал:
– Есть один человек, который отказывается от резной колесницы, но жаждет украсть разбитую повозку соседа, отказывается от длиннополой одежды из расшитой парчи, но желает заполучить короткую войлочную накидку соседа, не ест собственного отборного проса и мяса, но хочет украсть и съесть мякину и отруби у соседа. Что это за человек?
Правитель сказал:
– Да ведь это больной жаждою воровства! Тогда учитель Мо сказал:
– Царство Чу растянулось на пять тысяч ли и поперек и вдоль, а Сун – всего только на пятьсот. Это все равно что резная колесница и разбитая повозка. В Чу есть озеро Юньмын, в котором полно носорогов, а возле озера много оленей, в реках Янцзы и Хань много всякой рыбы, черепах, крокодилов, то есть всего, в чем заключено богатство Поднебесной. А в Сун нет даже фазанов, зайцев и лисиц. Это все равно что отборное просо и мясо – и мякина и отруби. В Чу есть леса, где растут высокие сосны, котальпы и другие большие деревья. В Сун же больших деревьев нет. Это все равно что расшитая парча – и грубая войлочная накидка.
Далее Мо-цзы сказал:
– Мне кажется, подготовка вашими слугами нападенья на Сун подобна поступкам того больного жаждою воровства. Я полагаю, если князь пойдет войною на Сун, то это не только не оправдаешь никакими доводами, но и, кроме того, не принесет князю успеха.
Правитель сказал:
– Искусная речь! Однако Гуншу Бань уже соорудил для нас облачные лестницы, и мы непременно захватим Сун.
Затем учитель Мо оборотился к Гуншу Баню, снял свой пояс и разложил его на земле, как словно бы городскую стену, а дощечки для письма послужили ему как бы орудием нападения и обороны. Гуншу Бань применил девять способов приступа, однако Мо-цзы всякий раз отбивал их. Гуншу Бань исчерпал все способы приступа, но города не взял, а у Мо-цзы в запасе еще остались способы обороны.