Поэзия народов СССР IV - XVIII веков

Маштоц Месроп

* * *

О красавица, напрасно ты бежишь от договора И скрываешь покрывалом лик от пламенного взора. Ты своею красотою все сердца поработила. Кто не думает о людях, тот творца рассердит скоро. Счастье любящим не дарит это выспреннее небо, Не пошлет оно блаженства, не смирит оно раздора. Свод бровей твоих высоких для того был зодчим создан, Чтобы я светильник сердца в нем оставил без надзора. Кто твой лик камфарно-белый дерзко сравнивал с лупою,- Тьму и свет не различает, все мешает без разбора. Аромат цветов весенних от кудрей твоих исходит, Запах мускуса и амбры заглушает он без спора. И когда Лутфи окончил описание любимой, Со

страниц повеял ветер, полный света и простора.

* * *

В сеть волос меня поймала, опоив своим дурманом. Оплела мне нежно шею обнаженных рук арканом. Красоте твоей цветущей позавидовал шиповник И, исхлестанный под ветром, стал из розового рдяным. Знаю я, что эти губы слаще меда и шербета, Нет различья меж тростинкой и твоим воздушным станом. Если ветер – твой прислужник – до кудрей слегка коснется, Сколько он сердец разбитых обнаружит в них нежданно! Должен щедрым быть богатый… Наклонись к Лутфи поближе, Чтобы смог он насладиться этим обликом желанным.

* * *

Моей любимой топкий стаи совсем как волосок, Что легкой тенью проскользнул на девственный висок, И сердце бедное мое висит на волоске, И путь к желанному, как встарь, и труден и далек. Взойдет в урочный час зерно на бархате земли, Пусть родинка твоя цветет на лоне нежных щек. И слезы катятся мои, краснея, как рубин, И погружают птицы клюв в печальный тот поток. Ты не показывала мне кудрей своих во сне. О счастье, если б я заснул и был мой сон глубок! Она измучила меня, по я ее люблю, Не изменю я никогда, хоть мой удел жесток. Лутфи повсюду видит стан, что тоньше волоска. Колдун-индиец ворожбой его спасти не смог.

АЛИШЕР НАВОИ

УЗБЕКСКИЙ ПОЭТ

1441-1501

ГАЗЕЛИ

ЧУДЕСА ДЕТСТВА

* * *

Чаша, солнце отражая, правый путь явила мне. И раздался голос чаши: «Друг твои отражен в вине». В чаше сердца – образ друга, но и ржавчина тоски, Лей щедрее влагу в чашу, исцелюсь тогда вполне. Если есть такая чаша, то цена ей сто миров. Жизней тысячу отдам я, с ней побыв наедине. С тем вином – Джамшида чашей станет черепок простой, И Джамшидом – жалкий нищий, жизнь нашедший в том вине. Мальчик-маг, когда пируют люди знанья в кабачке, Чашу первую ты должен поднести безумцу, мне. И едва лишь улыбнется в чаше сердца милый лик, Все, не связанное с милой, вмиг потонет там на дне. Обрету я миг свиданья перед чашею с вином,- Кто сказал «вино» и «чаша», видит встречу в глубине. Только есть другая чаша, и другое есть вино, Что там пи тверди, отшельник, возражая в тишине. Навои, забудь о жажде. Кравчий вечности сказал: «Чаша – жажде утоленье, мудрость пей в ее огне!»

* * *

В разлуке с любимой ты стала руиной, о крепость моя; Так в ранах недугов, страданьями тмима – ты суть бытия. Да! Солнце и месяц мой взгляд прояснили и тайну открыли! И в солнечном лике сияет живая мне сущность твоя. Окно за окном закрываются ставни от стрел смертоносных. Где ж вылетит птица надежды и жизни в иные края? Умру я, сгорая,- пусть плачет, пылая, свеча надо мною, Под копотью черной янтарного воска потоки лия! Узнав, что я гибну, враг станет мне другом… что пользы мне в этом? Коль друг в это время явился мне лютым врагом, как змея? Как сумрак ненастья, одежды печали рассвет омрачили, И утро восходит не в царственных ризах, а в клочьях рванья. Любовь – это гибель, но ты, Навои, не отступишь пред нею – Пред бездною той, где дрожат лицемеры, смятенье тая.

* * *

Этот

град опостылел в разлуке с луной для меня. Розы нет, и цветник стал унылой тюрьмой для меня. О друзья! Вы пируете, в радости пьете вино, Но лишь горечь и кровь в пиале пировой для меня. Разум, вера, терпенье покинули тело мое, Только мука осталась подругой одной для меня. Этой мукою грудь пронзена, словно тюркской стрелой, Пусть от новой стрелы она будет броней для меня. Я в позоре влачусь, я так жалок, что плачут одни, А другие смеются, взглянувши порой на меня. Как вода, моя печень ослабла; и в этой воде Муки смертные чудятся рыбьей игрой для меня. Мне твердят: «Навои! Позабудь иль расстанься с душой!» Но забвения нет, есть лишь выход второй для меня.

* * *

В гневе ты – любой поступок мой мученье для тебя. Ты добра – мой грех стократный упоенье для тебя. Ты со мною то скучлива, то внезапно весела. Как привыкнуть к переменам настроенья у тебя! Доброта твоя сражает и убийственен твой гнев, Своему дивлюсь терпенью в раздраженье на тебя. Сердце, так тебе и надо: полюбило – и терпи, Будь хоть каждое мгновенье огорченьем для тебя! Роза, зноя пылких вздохов опасайся, но поток Слез из глаз моих – спасенье, наслажденье для тебя. Солнце, не сожги влюбленных: знай, от их горячих лиц Прибавляется свеченье, жар и жженье у тебя. С солнцем не ищи сравненья. Ты – пылинка, Навои, Но его пренебрежены? – оскорбленье для тебя.

* * *

Коль пользы от людей все нет, пусть и вреда не будет; Нет пластыря для ран – шипов пусть никогда не будет. Пусть чаша красного вина не каждому дается. Но пусть и кровь из многих чаш течь, как вода, не будет. Когда надежды нет на жизнь вблизи луноподобной, Пусть с ней разлука смерти мне сулить тогда не будет. Когда, с любимой разлучась, ты потеряешь память, Неважно, если о тебе мир навсегда забудет. О кравчий! Пьяным напоив, что делать мне прикажешь, Коль от рассудка моего вдруг и следа не будет? Вдруг сердце пьяное мое властителя восславит, А сердцу над самим собой в тот час суда не будет? Вздохнешь – у пери, Навои, прическу вздох погубит. Конечно, это не беда. Ну, а стыда не будет?

* * *

С холодным вздохом почему спускается по склону утро? Быть может, ранено, как я, любовью затаенной утро? А если страстью не горит, подобно мне, так почему же Свои одежды, как Меджнун, порвало исступленно утро? Но говори что облака – крапленный киноварью хлопок; Быть может, кровь свою, как я, из раны льет бездонной утро? Но вихрем солнечных лучей моих очей прорезан сумрак. То расцарапало лицо зубцом звезды спаленной утро. Полнеба охватил в ту ночь пожар от искр моих стенаний,  Вращающийся небосвод назвал его влюбленно – утро. Встань, виночерпий, подними, ликуя, утреннюю чашу! Когда уйдем, взойдет не раз из пьяного притона утро. О Навои, захочешь ты – и сад исполнится напевов. Как роза, никнет ночь. Поет, как соловей бессонный, утро.

* * *

Весна без тебя – палача жгут, смертные муки, ад! В нем красные розы меня жгут, белые – леденят. Весна без тебя для меня – ад, ад ночи и ад дня. Но в том раю, где ты без меня,- нет ни льда, пи огня. Если захочешь меня найти, стать под моим окном, По лицу моему иди, по бороздам слез на нем. Как в сладких плодах горькая кость не удивит меня. Так в сладких устах твоих слов злость не удивит меня. Не лги про меня, что там в аду гол и бос Навои. Я одет, обут в печаль и беду – в подарки твои. Не боюсь лжи и угроз, хотя вижу над головой, Как секиру в небе занес юный месяц – гонец твой!