Поэзия народов СССР IV - XVIII веков

Маштоц Месроп

* * *

Ты моешь волосы. От них Струится аромат, Зейнаб. Цветов дыханье полевых Они весной таят, Зейнаб. Когда глаза сурьмой сурьмишь, Когда, гордясь собой, стоишь, Ты с горной ланью сходна лишь - Твой насторожен взгляд, Зейнаб. В тебя влюбленный истомлен, Все позабыл, безумен он,- Твой голос – ручейковый звон… И я стать жертвой рад, Зейнаб. Твоя походка так легка, Ты, как пчелиный мед, сладка, Ты, как тюльпан в горах, ярка,- Как тот весенний сад, Зейнаб. О хан мой, как ты хороша, Вагифа вера и душа! Я жду тебя, едва дыша,- Дороже всех наград, Зейнаб!

ГАЗЕЛИ

* * *

Кто заболеет любовью к рассыпанным локонам – тот В ямочки нежных ланит, как в колодец

Юсуф, попадет. Кто совершенен, того постигают напасти судьбы, Так полнолунья краса постепенно к ущербу идет. Сильному духом – арена страданья, разлука, тюрьма, Лишь негодяй, недостойный, не ведая скорби, живет. Чистым и ярко блестящим выходит из горна металл. Пламя металл от изъянов очистит, но угли пожрет. Вот рассыпаются кудри, скрывая любимой лицо, Ибо лицо, как предатель, смятенье души выдает. Клады таятся в развалинах, так же для чистых душой Часто бывает прибежищем всяческой скверны оплот. Так же, как черная родинка прекрасноликой к лицу, Радость украшена грустью и праздник – годиной забот. О Видади! На мученья разлуки тебя и меня, Словно Юсуфа-Канана, жестокий обрек небосвод. Ты ж для любви, для цепей ее стар,- отойди, Видади! Пусть молодой их Вагиф за тебя, за себя понесет.

* * *

Своей весенней красотой цветок любой затмила ты. Прекрасным станом ствол живой тубы святой затмила ты. Красавица вселенной всей – пыль под сандалией твоей. Над Искандаровой главой серп золотой затмила ты. Благоуханье кос твоих дороже мира для меня. Небесный мир передо мной и мир земной затмила ты. Я – раб дуги твоих бровей, мне больше нет пути в михраб,- Каабы свет, свет божества, день огневой затмила ты! И если страждет, как Меджнун, Вагиф и гибнет, как Фархад, Лейли – сияющей душой, Ширин – красой затмила ты.

* * *

Увидев лик твой, вмиг о солнце и о луне я вспомнил. Целуя губы, о сладчайшем, густом вине я вспомнил. Подумал тайно – кто б посланье мое отнес к любимой? Подумав так, о быстром ветре, моем коне, я вспомнил. Раскрылись губы, и в улыбке блеснули зубы-перлы. О жемчугах, алмазах светлых в морях, на дне, я вспомнил. Я как в дурмане,- страстью пылкой я обречен на муки: О косах черных и блестящих, об их огне я вспомнил. Подумал тайно – кто посмел бы ее коснуться стана? Подумав так, твой пояс узкий, что светит мне, я вспомнил. Я снова розу-лик увидел возлюбленной Вагифа, И вот, любовью одержимый, стихи во сне я вспомнил.

* * *

Кто в Джеваншире сочинит хотя б один красивый бейт, Тот земляками будет чтим, с Мусой он мудростью сравнится. К значенью посоха-змеи пера значенье приравнять Лишь умудренный мог народ, творца отмеченный десницей, Тот, у кого душа светла, жить принужден среди невежд,- Горит светильник тем ясней, чем больше мрак вокруг сгустится. Надеждой тешусь, что вот-вот наступит черным дням конец, Что перекрасятся они, ведь неба синь на них струится. Не зря облюбовал Вагиф холмы скалистые Шуши,- Благоуханный перл-цветок на голом камне лишь ютится.

МУXАММАСЫ

* * *

Головой к груди прижаться и на миг познать забвенье. Любоваться легкой прядкой, что легла на щеки тенью. Взять за тонкое запястье, где звенят запястий звенья, И, обнявшись, на балконе вместе быть весь день весенний, В поцелуе исступленном замерев в оцепененье. Осмелев, с лица любимой сбросить шелк золототканый, Развязать расшитый пояс туго стянутого стана, С губ сорвать яшмак запретный, рот ее увидеть рдяный, Чтоб она ко мне приникла обнаженной и желанной, Только жемчуг ей оставить в волосах для украшенья. Провести рукой по косам, перевитым жемчугами, Пряно пахнущим нарциссом и цветущими лугами. Любоваться юной грудью, обнаженными сосками И познать, целуя страстно, мед и горечь, лед и пламя. Обо всем забыть на свете в это дивное мгновенье. Никогда не насыщаясь, любоваться ею снова. Безрассудно подчиняясь силе чувства молодого, Просыпаться освеженным, к пиру новому готовым, И, прижавшись, упиваться звонким смехом родниковым. И рассказывать друг другу все, что было в сновиденье. Чтобы нас никто не слышал, клясться в чувстве неизменном, Обещать любовь до гроба, все сокровища вселенной. И глаза и щеки милой целовать попеременно… И мечтать о новой встрече упоенно и блаженно. Верь, Вагиф, что повторится и восторг и упоенье.

* * *

Всю ночь мечтая о тебе, я не могу уснуть, ружье! Насечкою из серебра могло бы ты блеснуть, ружье. Мне в сердце искру заронив, ты опалило грудь, ружье. Как дым по твоему стволу, мой вздох свершает путь, ружье. Щекой к прикладу твоему мне не дано прильнуть, ружье. Коль о ружье заходит речь, я свирепею, словно лев. Как злое пламя, сердце жечь мне начинают скорбь и гнев. И от бессилья своего я слезы лью, оцепенев. Мне запах пороха милей, чем кудри мускусные дев, Но этот сладкий аромат мне не дано вдохнуть, ружье! Я в поисках ружья зачах, я исходил весь Карабах, К аллаху обращался я в своих бесчисленных мольбах, Чтоб он мне милость оказал, заботясь о своих рабах. И, наконец, ширванский хан с улыбкой сладкой на губах Прислать в подарок мне сулил – сам хан, не кто-нибудь! – ружье. И внял я ласковым

речам, как легковерный человек. Уже в горах растаял снег и начались разливы рек,- Я на дорогу все гляжу, обещанного ждать мне век! Поныне ищет, говорят, ружье красноречивый бек. Хоть ты и редкостный товар,- совсем не в этом суть, ружье! Я благородное ружье всему согласен предпочесть. Оно от лютого врага оберегает жизнь и честь. И помогает храбрецу осуществить святую месть. Неужто примешь ты, Вагиф, ружье, какое ни на есть? Украшенное серебром, отменное добудь ружье!

* * *

Нанесла ты мне много мучительных ран, борода, И за то накажи тебя бог мусульман, борода! Больших бедствий не мог причинить ураган, борода. Хоть бы вражий тебя охватил ятаган, борода! На беду сотворил тебя злобный шайтан, борода. До поры не знавал я любовных обид и невзгод. Был я молод, румян и вдобавок еще безбород. Целовал я красавиц в уста, источавшие мед. А теперь надо мной потешается дев хоровод,- От мепя отвратила такой Гулистан борода! И недаром я жизни своей омраченной не рад. Ты меня осрамила, лишила блаженных услад, Ты объедков полна, издающих зловонье и смрад. От тебя с отвращеньем отводят красавицы взгляд, Изгибая надменно свой трепетный стал, борода. Будь на каждый твой волос нанизал смарагд или лал, Все равно бы такого добра я иметь не желал. Не снисходят красотки ко мне, как бы я ни пылал. Ты не стоишь соломы, тобой бы я хлев устилал, Будь ты колос пшеничный иль даже рейхан, борода! Мысль о старости близкой вонзается в сердце, как нож Ты – черна, но Вагифа бросает заранее в дрожь: Поседеешь – он с белой собакой окажется схож, И на свадьбе, где пляшет, резвится, поет молодежь, Он прижмется к стене, одинок и не зван, борода!

* * *

Я правду искал, но правды снова и снова нет. Все подло, лживо и криво – на свете прямого нет. Друзья говорят – в их речи правдивого слова нет, Ни верного, ни родного, ни дорогого нет. Брось на людей надежду – решенья иного нет. Все вместе и каждый порознь, нищий, царь и лакей – Каждый из них несчастлив в земной юдоли своей. Их всех сожрала повседневность, оторванность от людей, И сколько бы я пи слушал бесчисленных их речей - В них, кроме лжи и не правды, смысла второго нет. Странный порядок в силу у сильных мира вступил: Чье бы печальное сердце ты ни развеселил, Оно тебе злом отплатит, отплатит по мере сил, Им неприятен всякий, кто доброе совершил, На целом огромном свете мне друга родного нет. Ученый и с ним невежда, учитель и ученик - Снедаемы все страстями, в плену у страстей одних. Истина всюду пала, грех повсюду проник, Кто в мулл и шейхов поверит, тот ошибется в них. Ни в одном человеке чувства святого нет. Всякий чего-то ищет, погонею поглощен, Ищут себе престолов, венцов, диадем, корон. Шах округляет земли – за ними в погоне он. Влюбленный бежит за тою, в которую он влюблен. Ни радости нет иа свете, ни прочного крова нет. Алхимиками я сделал множество гончаров. В золото обращал я прах забытых гробов, Из бещня я делал яхонт, с каменя срывал покров, В бриллианты мог превращать я бляхи на шеях ослов, Признанья искал, но мир мне ответил суровый – нет! Тот, кто дворец Джамшида в развалины превратил, Тот веселье и счастье безжалостно поглотил. Нет никого, кто б в горе кровь свою не пролил, Сам я не раз жестокой судьбою испытан был. Повсюду царство коварства – и царства другого нет. Тут на людей, как солнце, свой излучаешь свет - Помни, что слов признанья в радостной вести нет. Честь, благородство, стыдливость давно уж утратил свет. Услышали мы, что где-то найден честности след, Я долго искал и знаю: чувства такого нет. Я мир такой отвергаю, он в горле стал поперек, Он злу и добру достойного места не приберег. В нем благородство тщетно: потворствует подлым рок, Щедрости нет у богатых – у щедрых пуст кошелек. И ничего в нем, кроме насилия злого, нет. Я видел конец надежды, мечтаний конец пустой, Конец богатства и славы с их земной суетой, Конец увлеченья женской, невянущей красотой, Конец и любви, и дружбы, и преданности святой. Я знаю, что совершенства и счастья людского нет. Потухли глаза, старею, жизнь черней и черней. Сколько красавиц мимо прошло за тысячи дней! Дурною была подруга, погублено счастье с ней! Аллах, одари Вагифа милостию своей: Ведь, кроме тебя, на свете друзей у больного нет.

ВИДАДИ МОЛЛА ВЕЛИ

АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ ПОЭТ

1709-1809

ГОШМЫ

* * *

Ряд за рядом, поднявшись к большим облакам, Вы зачем забрались в небеса, журавли? Ваша песня тоскливая так грустна, Вы куда направляете путь, журавли? Словно бусы, нанизаны ваши ряды, Высоко в небесах вы летите, горды. Не случилось бы с вами какой беды, Добывайте корм как-нибудь, журавли. Я скажу, и в словах моих правда живет: Вас крылатый злодей на дороге ждет, Злобный сокол размечет ваш перелет, Алой кровью окрасите грудь, журавли. Ваша родина, ваша отчизна – Багдад, Ваши перья – забава того, кто богат. Ваши песни на сердце, как струны, гремят. Вы зачем мне терзаете грудь, журавли? Вы спросите, друзья, обо мне, больном. Я письмо напишу дрожащим пером. О больном Видади в свой багдадский дом Принесите письмо как-нибудь, журавли.