Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

МАКИ

Маки здесь, как сердца, что готовы любить, Ярко-алы, застенчивы и горячи. Рви их, — сладко из трепетных чашечек пить Золотистые солнца лучи. Кто пробует маки в хлебах усмирить, За пожаром пожар поднимается в рост. Наше дело — из огненных чашечек пить Побледневшие капельки звезд. Перепелок колосьям нетрудно укрыть, Им нетрудно и нас уберечь от беды. Так давай из рубиновых чашечек пить Забродившую кровь борозды. Тянет песенку птица, как яркую нить, Маки слушают молча, стройны и красны. Нам пора из светящихся чашечек пить Обещанья наставшей весны. Маки всюду, их пламени с поля не сбить, Языки, что поярче, в передник стряхни, Хорошо из застенчивых чашечек пить Голубого

июля огни. Этих маков, как девичьих уст, не забыть, Верно, будет колосьям без них нелегко, Нам не грех — из мерцающих чашечек пить Слезы робких еще колосков. Всю тебя разреши мне цветами обвить, Завтра праздник, что ждали в деревне давно, В танце можно из вянущих чашечек пить Вожделенья хмельное вино.

ПОСЛЕ ПИРА

Ушли шатаясь гости, зал затих, Лишь факелы, горящие вдоль стен, Льют на столы и скамьи возле них Густую кровь из воспаленных вен. Замолкли струны, но еще грустит Мелодия, что в души не вошла… На губы и глаза забывших стыд Летучей мышью сон простер крыла. Остатки яств уже не тешат взгляд, Пусты кувшины, хоть послушай звон, Лежит меж блюд раздавленный гранат, Как факел истекает кровью он. Осколки чаши падают звеня, Ее разбила женщина, когда, Неистово кляня кончину дня, В вино макала алые уста. Душистый ирис вянет в хрустале, Поэт над ним недавно пел псалом; Забытый веер рядом на столе, Как бабочка с оторванным крылом. Избыток ароматов, охмелев, Сквозь окна в ночь выплескивает зал, Неистовство желаний, смех и гнев Безмолвно гаснут в сумраке зеркал. Не спят лишь раб с рабыней, и смешно И горько им на празднестве таком, Из кубков допивает. он вино И обнимает женщину тайком.

РУБЕН СЕВАК (1885–1915)

КОЛОКОЛА

Проснитесь, добрые колокола! Кто вырвал языки вам из гортаней? Кровь просит слова, а не бормотанья. Довольно вам молчать, колокола! С какой поры ваш медный звон покрыт Молитвами, как кожурою пыльной, И дышит гарью ладан ваш могильный, Не в силах горя высказать навзрыд? Или устала вековая медь? Но если зло творит свою расправу С добром, то, значит, онеметь пора вам, Не веря в бога, смирно онеметь! Вы увидали с вышки в эту ночь, Как сотни тысяч христиан во храме Повержены дубьем и топорами Иль в ужасе шарахаются прочь. Вы увидали весь простор земной, Который пламенем костров увенчан, Сожженье стариков, детей и женщин И божий трон, засыпанный золой. Смотрите же! Вот трупная гряда Уперлась в тучи, страшно вырастая. Заражена гангреной вся святая Рать ангелов, ленивая орда. Где обещанья, что давал наш крест? Где братство? Где порука круговая? Земля блюет, в пожарах изнывая, Разбухли реки трупами окрест. Все, кто страшится, на землю ложись! Меч, а не крест владеет правдой ныне. Кто храбр, тот и ликует. Прочь унынье! И он у ближнего отнимет жизнь. Да, ибо дни иные далеки, Когда ягненок с волком подружится. Ягненку надо в сталь вооружиться И наточить с младенчества клыки. Я раскачал бы вас! Я бы хотел В металл ваш впиться пальцами своими Во имя всех, что пали, и во имя Не погребенных сотен, тысяч тел. Иль в вас оглох души моей свинец? Гуди, и вой, и с бешеной отрадой Сорвись с железных гнезд, и падай, падай! От века вы оплакивали падаль. Раззванивайте! Бога нет. Конец.

ПРИДИ!

Приди, о, приди по заветной дороге мечты! При факелах сердца давай пировать до утра, — Последний прохожий, по мосту страдания ты Пройдешь, моя песня, любимая, мать и сестра. Приди, о, приди по заветной дороге мечты! Приди, я владыкою буду тебе и рабом! Я — чаша греха, но вином поцелуя святым Очищусь, поверь! Ощутишь ты в дыханье моем Лишь трепет молитвы да росного ладана дым. Приди, я владыкою буду тебе и рабом! Я стану жрецом-песнетворцем молельни твоей, Ведь ты — моих песен бесплотных горячая плоть, Явленная чудом богиня лесов и полей, Бальзам от болезни, что дал мне когда-то господь. Я стану жрецом-песнетворцем

молельни твоей. Ты сердце мое завернула в себя, как в платок, На тропах души твоей пел я и ночи и дни, Я песни растратил, я ноги босые обжег; Семь ран у свирели — равно кровоточат они… Ты сердце мое завернула в себя, как в платок. Разверзни обугленный, кровью сочащийся рот, Объятья раскрой, как пожизненной каторги рай, Яви в твою душу ведущий извилистый ход И память развей, мимоходом сказав: «Умирай!» Разверзни обугленный, кровью сочащийся рот. Приди, о, приди! — Наша древняя жажда свята, Лишь тем, кто ее не изведал, кончина страшна, Бессмертна любовь, как надежда, как песнь, как мечта, В холодной могиле и то согревает она. Приди, о, приди! — Наша древняя жажда свята.

СКАЖИ ЗАЧЕМ?

Скажи зачем за мною ты пошла? Неужто в детской жалости начало? Тебе бы мотылька ласкать пристало, А ты ласкаешь старого орла. С рожденья синь в глазах твоих цвела И сладостная песня трепетала. Тебе бы слушать шепоты пристало, А тут в набат гремят колокола. Мои следы — могилы, в мире зла Я за собой оставил их немало. Тебе бы с ветерком играть пристало, А ты схватила бурю за крыла. Кончина к самой двери подошла, — Глаза горят и губы обметало… Тебе полушутя любить пристало, А ты любовь, как бога, обрела!

ВААН ТЕРЬЯН (1885–1920)

ГРУСТЬ

Скользящей стопой, словно нежным крылом шелестя темноты, Прошла чья-то тень, облелеяв во мгле трав белеющий цвет; Вечерней порой, — легковеющий вздох, что ласкает кусты, — Виденье прошло, женский призрак мелькнул, белым флером одет. В пустынный простор бесконечных полей прошептала она. Не слово ль любви прошептала она задремавшим полям? Остался в цветах этот шепот навек, словно отзвуки сна, И, шепот ловя, этот шепот святой, я склоняюсь к цветам!

₁₉₀₈

* * *

Оторван я от родимой земли, Мне отчий дом стал теперь чужим, С негасимою жаждой ищу я вдали То, что тайным стало путем моим. Вижу: бурные волны несутся сейчас, В пене, в грохоте свой ускоряя разбег. Кто же так растревожил, лазурные, вас?… О, родимый мой дом, позабытый навек! На юг ли, на север — мне все равно, Тревога растет в моем сердце больном. Нет жажде моей утоленья давно, Навек стал чужим мне родимый мой дом.

₁₉₀₈

СУМЕРКИ

Там сеют золото сквозные облака, И волны ласково рассказывают сказки, И сердце жаждет слов, что пламенны, пока Усталая душа о тихой молит ласке. Звенит покой полей, и льет небесный свод Неистощимый свет печали и молчанья. В алмазном зеркале немотствующих вод Сияют облаков живые очертанья. И в сердце у меня, где только мгла одна, Тоска так сладостна в своей тревоге знойной, — Желаний там лампада зажжена… Как небеса горят на глади вод спокойной! О сладостная боль в сознании моем, В бездонном мире ты одна подобна чуду, Любовь твоя горит и светится во всем, Безумная тоска безмолвствует повсюду.

* * *

Если будешь в далеком, далеком краю И тоской заволнуется сердце твое, В ней узнай одинокую грезу мою, О тебе замечтавшее сердце мое. Если сердце твое затревожится вдруг И неведомой песни услышишь ты звук, — Это я о тебе неустанно пою, И зову, и тоскую в далеком краю. Ты — весна, снизойди же в холодную тьму, Золотою улыбкой меня подари. Мне в печали моей, в одиноком дому Светит имя твое розовее зари.

НА КАТОРГЕ

Безмолвная ночь. Не светит луна, Лишь мертвенный снег сверкает кругом… Ручьями шумя, возникни, весна! Победно греми, раскованный гром! Бездушная ночь. Бессветная высь. А кто-то глядит с тревогой во тьму, А кто-то зовет: «Рассвет, разгорись!..» И цепи звенят, и тяжко ему. Бескрайная ночь. Угрюмая хмурь. Забылся простор, во тьме онемев. Взметнитесь, мечи карающих бурь! Грозой разразись, накопившийся гнев!