Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

НОЧНОЙ ПОЛИВ

Эх, как трется спиною о влажную тьму река, На кремнистых уступах нутро свое разодрав, Ах, как рвется ручей в буйство листьев, цветов и трав, Вожделея и помня, что летом ночь коротка. Тени скал под луною полночный плетут узор, В их объятьях качаются улицы и дома, А под кровом листвы Богоматерь стоит сама. А деревья столетние молятся на собор. Возле самого берега грезят во тьме сады, Той водою, что мимо стремится бог весть куда, Чтобы жизнь продолжалась, живому нужна вода, Без нее пропадут новорожденные плоды. В час ночного полива с лопатою на плече Босоногий садовник стоит у костра и надет, А туман над садами пахуч, словно дикий мед, И сверчки под луною стрекочут в густом плюще. Поднимаются к небу и стрекот и аромат, Прочертив полосу, словно новой кометы хвост, На песке вместе с волнами тают слезинки звезд, И костры златогривые вдоль берегов горят. Ах, как лихо бежит по арыку к садам ручей, С чьей-то песней сплетая напев торопливый свой, Ветерок, налетев, рукоплещет ему листвой, Месяц светит ему, разметав серебро лучей. Люди рушат запруды, течет и течет вода, — Пьют розарий, тутовник и поле и огород. Два удара мотыги — и новый поток поет, Извиваясь

змеей, поспешая бог весть куда. И уже меж стволов не земля, а речной затон. — Хватит! — кто-то кричит, — как бы лишку не натекло! — Жирно чавкает ил, да по гальке скребет кайло… «Хватит!», «Хватит!», «Довольно!» — несется со всех сторон. В винограднике девушка, что-то поет она, А садовнику мнится — над люлькой тоскует мать… Плоть земная готова в страданьях добро рожать, Вожделенья и страсти свои утолив сполна.

ХИЖИНА

Где-нибудь у горы крутой, Близ тропы годами пустой Мне бы хижиной стать простой. И при солнце и при луне Поджидать бы путника мне; Зазывать бы мне на постой Тех, что едут не большаком, А тропой от звезд золотой, И для них, дымя очагом, Пищу греть на своем огне… Зазывать бы мне на постой Тех, кто мимо бредет с мешком, И, пришедшим ко мне пешком, Воздавать за привет простой. Воздавать за привет простой Жаркой печью, вином, едой, Поднося от своих щедрот Свежий хлеб и душистый мед. Сладко было бы слушать мне При трескучем живом огне Песню ставшего на постой, А потом при немой луне Снами вскармливать в тишине Душу ставшего на постой. Сладко было бы мне, едой Наполняя мешок пустой, Вспомнить утром о песне той, Постучавшейся в дверь ко мне, Повздыхать, погрустить чуть-чуть, Как-то дальше отыщет путь Постучавшийся в дверь ко мне. Мне б зимой в снегопад густой С не истраченной добротой Гостя ждать у тропы крутой. И того, кто тропою той С гор спускается при луне, — Провожать к столу прямиком, Я все это видел во сне. Быть столом и быть очагом Подошло бы, наверно, мне. Нет, не сладить уму с мечтой, Быть бы мне близ горы крутой, У дороги всегда пустой Горной хижиною простой, Ждущей путника на постой.

ИЗ АЗЕРБАЙДЖАНСКИХ ПОЭТОВ

ЗАКИР (1784–1857)

ГОШМЫ

* * *

Задержите на час полет в высоте, Поглядите на скорбь мою, журавли. Вы куда и откуда стремите полет, В облаках величаво трубя, журавли? Здесь, под вами, чернеет разрушенный кров! Пролетайте над ним, как тень облаков! Вы летите над гнездами ястребов, Сберегите в пути себя, журавли! Я, живя на чужбине, надежду таю; День и ночь я о родине слезы лью. Я, как вы, чужестранец в чужом краю, Вдаль я вас провожаю, скорбя, журавли! Я люблю ее пастбища, водную гладь, Хоть бы раз мне лицо ее увидать! Может, вы мне хотите о ней рассказать Шумом крыл и наклоном шей, журавли? Я — Закир! Мне огонь пожирает грудь, Передайте мне весть иль хоть что-нибудь! И сердца, вас ведущие в дальний путь, Пусть не будут грудой камней, журавли!

* * *

Все ль ты ей передал, о зефир, когда Ты в садах пролетал? — Что она отвечала? И когда о глубокой печали моей Ты в деревьях шептал — что она отвечала? Припадая к ногам бессердечной моей, Как я предан скорбям, сообщил ли ты ей? И когда ты сказал ей, что снега бледней Лик мой розовый стал, — что она отвечала? Разве ты не заметил у ней на лице Состраданья ко мне? И когда ты в конце Своей речи сказал, что в железном кольце Злой недуг меня сжал, — что она отвечала? Скорбь связала меня по рукам и ногам; Темнота подступает к угасшим глазам; Дал ли волю, зефир, ты словам и слезам? И когда замолчал — что она отвечала? Все ли ты о Закире, зефир, сообщил Ей — луне величавой в собранье светил? Неужель ты в ней жалости не пробудил? Все ли ты ей сказал? — Что она отвечала?

* * *

О боже, что ж ты столь жесток, Что стал влюбленных разлучать? Ужель ты не боишься, бог, Что будут плачем докучать? Я в путах сам тебя молю, Что муки адовы терплю… Из черных локонов петлю Я не пытаюсь с шеи снять! В разлуке — каждый, кто влюблен, Землею будет полонен. Но знак подай, что это он Из гроба, чтоб его узнать! Я умер к милой на пути. Ее рыдать — не допусти! Мой труп с пути ее снести Молю познавших благодать! Ни славы, ни величья нет! Не сыщешь прошлого примет! Бутонам уст принес обет Закир в разлуке умирать!

* * *

О, сердце украв, будь мне солнца светлей! Открой мне ланиты, чтоб стали видны! Чтоб радугой брови на белом челе, Грабители сердца, сияли, видны! Не прячь совершенства, моя красота! Яшмак свой отбрось, открывая уста, Чтоб речь потекла и сладка и чиста, Чтоб всем были светлые дали видны! Знай, крови моей твои жаждут глаза! Больны они тем, чем больна бирюза! Твой лук мне стрелой мой конец предсказал, И раны, что в сердце зияли, — видны! Отбрось же с груди твоей — черный платок! Он облаком черным ее обволок. Чтоб мрамор твой белый укрыть он не мог, Отбрось, чтобы груди сверкали, видны! Любовь навсегда над влюбленной властна! Всегда быть с любимым мечтает она. На миг бы к Закиру присесть ты должна, Чтоб все твои прелести стали видны!

Нино Эристави, дочь ксанского эристава Торнике. 1829 г.

* * *

Как нарцисс, твой взгляд срываю и, сорвав, хмелею нынче, Стать бы мне твоей ресницей, да мечтать не смею нынче! Нынче нет толпы в мечети. С богомольцами другими Перед дугами-бровями я благоговею нынче. Кудри черные змеятся по божественным ланитам — Я гляжу и поражаюсь: как смиренны змеи нынче! Как бровей твоих изломы кривду мне напоминают! Но зрачки под ними — правда, от нее немею нынче! Красоту твою увидев, головой поникла роза, Загрустил самшит, пригнулся — он не всех прямее нынче! Сердце ранено навеки, навсегда любовь со мною, В Судный день с ней не расстанусь, не расстанусь с нею нынче! Я берег, лелеял душу — чтоб к ногам любимой бросить! Ты не верь тому, кто скажет: «Стал Закир беднее нынче!»

* * *

Кто жаждет хмеля губ твоих — тот на вино посмотрит ли? Бедняк на мир, где без тебя ему темно — посмотрит ли? Не видит кипариса тот, кто в мыслях стан твой обоймет, Нарцисс, жасмин ли пред ним — да все равно — посмотрит ли? Веди влюбленного в цветник — да как бы ни был он велик, — Пусть будет в этом цветнике от роз красно — посмотрит ли? Я загляделся на лицо, на лоб, на локона кольцо, Бывает любящих смелей? На пальцах ног — посмотрит ли? Решусь обнять ее порог, скажу: «Любовь моя, мой бог!» А вдруг в ответ услышать смех мне суждено, посмотрит ли? Доставь посланье, верный друг, в нем боль любви и горечь мук! Расскажешь, будет ли оно не прочтено, посмотрит ли? Коль скажет: «Завтра…» — лишних слов не трать, скажи: «Он ждать готов!» Но на его готовность смерть, что ждет давно, посмотрит ли? Не жди любви, смирись, Закир! Краса вселенной твой кумир, На тех, кто беден, бос и сир, с небес на дно — посмотрит ли?

* * *

О, свет очей моих, правдивый — не назовет тебя луной! Ее красу несправедливо сравнить с единственной, с одной! О, разве так луна сияет? Есть разве родинка у ней? Кто бледные лучи сравняет с волной агатовых кудрей? Луна и при рожденье даяче горбатой букве «нун» равна, И половиною лаваша лежит ущербная луна! Бывает — с кипарисом стройным тебя равняет некий клан… Свидетель бог, что недостойно так клеветать на гибкий стан! Тебе подобно — разве смуту времен скрывает кипарис? Взлететь стремится ли оттуда, где был посажен, так же ввысь? Он лишь садовнику опора, пристройка, может быть, к дворцу. Красив он, может быть, без спора, но вас равнять нам не к лицу! Презрен, кто с гиацинтом нежным твой локон сравнивать посмел! Безумцу гибель неизбежна и кандалы его удел! Не гиацинты ж обрамляют твой лик и наш пленяют взгляд! Они ли разве источают тончайшей амбры аромат? От них ли веет ветром рая? Они лишь пища для ослов! Начало их — трава гнилая и отцветать — удел цветов! Соперники мои назвали нарциссами твои глаза… Но покарает их едва ли за ложь внезапная гроза! Такие ль у нарциссов очи? И разве есть у них мечи? Ресницы-стрелы, что средь ночи сам бог как будто отточил? Нарцисс весною — правда, светел! Да разве в этом торжество? Лишь неразумные, как дети, срывают радостно его! Твои уста вчера — о, небо! — один чудак сравнил с цветком… Жаль только я при этом не был — он это произнес тайком! Какой бутон устам подобен? Иль расточает перлы он? Иль жемчуга он скрыть способен, иль из рубинов тот бутон? Нет, он в шипах, живет — впустую, и жизнь бутона коротка! Лишь ветер посильней подует — не соберешь и лепестка! Твои уста сравнит который с пурпурно-розовым вином Да будет сам покрыт позором! Гори он адовым огнем! Вино ль, как речь твоя, играет? Твоим рубинам ли под стать? Живой водою обладает иль раны может исцелять? В лозе сокрыто виноградной вино — бродящий сок в тиши! И нам потом всегда приятно сливать его себе в кувшин… Сравнившего с лебяжьим пухом твой нежный, белый твой живот Того любой, собравшись с духом, ослом безмозглым назовет! Что лебедь? — Птица! Званья даже у птицы нет и славы нет! Иль у нее есть пуп, как чаша? Ларец, скрывающий секрет? Болтун бесстыдный! Кто поверит, глупец, сравненью твоему! Живот — с пучком лебяжьих перьев! Кто мыслит так — позор тому! Ударь меня, коль назову я лимонами грудей холмы! То чаши две для поцелуев, две чаши света видим мы! Лимон ли утоляет жажду? Ристалищем — владеет он? Он кисл и желт — то знает каждый! Он так же вкусен ли, лимон? На вид — невзрачен, губы сводит, как будто в рот берешь квасцы… Ценой он тоже не подходит! За сотни — не возьмешь овцы! Кто, став у твоего порога, небесный помянет чертог, Того лишь в ад ведет дорога! Злословит он — свидетель бог! Иль есть на небесах сапфиры? Иль бадахшанский есть рубин? Быть может, звезды — перлы мира? Мир пред тобой — мираж один! Все звезды только отражают в зерцале неба твой порог! Кто их тебе уподобляет — незряч, безумен и убог! Не позволяй, чтоб мой соперник судил о красоте твоей! Я твой певец влюбленный, верный, а не безумный соловей! Не дай сопернику смеяться! И соловью ли вмоготу С твоим Закиром состязаться? Твою поймет он красоту? Ему дано ли вдохновенье? Поэт ли он? И кто не глух, Тот скажет: соловьиным пеньем ему, как жестью, режет слух!

ПОСЛАНИЕ К МИРЗА-ФАТАЛИ АХУНДОВУ

(Отрывок)

Стыд шушинцы теряют: гуляют и пьют. По дороге бесчестья шушинцы идут. С мысли горькой меня мудрецы не собьют: Ночь погибельная над землей, — гляди! Вечереет. Бокалы с вином тяжелы, И краснеет вино на губах у муллы. Ты со смехом во время утренней мглы На священный покров над муллой гляди! Вот ваиз, поучающий нас давно: «Не касайся того, что запрещено!» Дома ест он свинину и хлещет вино. На запреты без страха со мной гляди! Зазывает к себе торгаш мужика. Приценится. Речь, словно мед, сладка, А на четверть сукна не дорежет вершка. Как дурачат людей пред тобой, — гляди! Вот башмачник! Обшил воротник галуном И звенит серебром за игорным столом; Он с богатым уселся играть корчмарем. Спесь и грязь у них за душой, — гляди! Правнук богов, простерт он на голых камнях, Он в таможне таскает тюки на плечах. В бубен бьет — потешает народ в кабаках. Был он беком, а стал он слугой, — гляди! Как пройдут по базару с квартальным дарга, У любого прохожего вспыхнет щека. Пять рублей в карман ему бросит рука, И на таксу — коль ты не слепой — гляди! Ханский сын на шампур мужика надел И последним добром бедняка овладел. Тот, как щепка, высох и похудел. Как замучен крестьянин агой, — гляди! После того как бек утвердил Власть, он должен ослабить железо удил. Ну, а этот — людей еще туже сдавил. Треск вокруг, и стенанья, и вой, — гляди! Духовенство от бога теперь далеко; Жмут и мучат. Народу от них нелегко. Над чалмами сеидов и мулл высоко Поднялся крестьянин простой, — гляди! Вот муров! Если с жалобой ты, прервет И навеки заткнет угрозами рот. Он защитник злодеев, что грабят народ; Он добычей живет воровской, — гляди!