Пелена над могучим первозданным твореньем – над моремукрывает от взоров слиянье великих стихий:вод земных и небесных…Как завеса в окне мировом: словно дверьпод стальными замками,за которой – соитье Адама и Хавы [68]тогда, заре Бытия!И когда пелена повисает над водным простором,очертания моря и неба исчезают в тумане:не рождаются образы их под лучом восходящего солнца,как рождалось потомство Адама и Хавытогда, на заре Бытия!Но в начале времён ещё не было суши,ибо
суша – создание Богас красотою долин и с величием горных отрогов,с человеком на ней и с его нескончаемой жаждой.Разукрашена, любит, когда люди её наряжают.Отдаётся весной, без одежд, ожидая зачатия, сокомналивается в час созреванья колосьев и ягод,и тускнеет убранство её с наступленьем поры листопада.Но творение Бога первородное: вечное море —от начала времён неизменно!Сущность моря в его неизведанных безднах,словно там скрыты Божьи непостижные разуму силы.Чья же власть заставляет бушевать роковую стихию,раскрывать ненасытную пасть, чтобы в ярости хлынуть на сушу?Ибо так же, как суша не жаждет проникнуть в морские глубины,так и море не жаждет (словно небо в созвездьях и лунах)урожаями нив насладиться и плодами фруктовых деревьев.И пишу я пером человеческим эти слова,потому что люблю я покой летних пашен, медовые травы,и красавиц в полях до и после оплодотворенья,и люблю родники с серебристой и сладкой водой,да и море – я вижу в первобытном стремленье егоназидание нам: не желать этой дикой красойовладеть против воли её.
68
Евы.
Два вида моря
Луна жаждет пены морей! Слышишь ли, море, людей,прошедших пустыню дней и знающих жажды вкус?Сквозь гул стремящихся к Небу волн, как возгласы услыхатьлюдей, изумлённых силой притяжения властных вод,но не падающих, трепеща, лицом в прибрежный песок?Если же смоешь, море, лик лунный бедром волны,пока не наполнится свадебный кубок шипучим вином,сумеешь ли ты познать, одним волненьем своим, ночную жажду небес?Невеста ждёт жениха, жених ожидает хупы [69] :хупы первозданных небесради слияния вечного.Но за гранью отчаянья больше отчаянья нет:поля восстают после жатвы,идут кипарисы рядами до края небесного свода,до крон вековечных лесов,куда сошли мои близкиес эшафота той суши, где стоял полный жизни мой дом.И они не приходят ко мне: в толще праха они.И там – тоже море, но нет голосов, нет в нём пены и волн,и тот, кто мечтает познать это море, не измерит глубины его.Блеска молний там нет.Но там отраженье Того, чей Лик заполняет мглу ночи ночей,в чьих руках созиданье и смерть – нет нужды открываться Ему…Обо всём тебе, море, расскажет тот, чьё тело горячее смертно:человек преходящий.Человек, у которого воды – с одной стороны, а с другой – море суши лесистой,от груди материнской, от плодоносного лона,путь проходит, где линия жизни конечна.А за ним, за агонией плоти – целый мир этот с сушей и морем,с вожделеньем, плодами, слезами, со звуками песен – и смерть!
69
Свадебный балдахин, венчание.
Человек добавляющий боль
Кто идёт здесь в тиши полуночного круга,не сгибая спины, словно строй облаков – и на мне его тень?Добавляющий боль размышляет: орлы умирают не в небе,не в полёте стремительно-гордом – спускаются вниз умирать.Ибо вдруг каменеют их крылья,и наследия не оставляют орлы.Человек добавляющий боль – его мудрость из бездны ночей,куда он с глазами закрытыми сходит,чтобы
видеть пространство великое снов.Ибо сны его – оттиски правды,чей таинственный смысл открывается в зареве дня.А за снами его – толща сумрачных стени лесов, где деревья на скрипки похожи.Путь его – между огненным ливнем и слёзным потоком,ибо он – тоже плоть.Гимны вздымаются вновь, как акулы в прибое стремлений,но за ними деревья – и это деревья тоски,на которых висят арфы плача, и птичьего гама там нет.В этих арфах мужские и женские губы – как пальцы на струнах.И, порою, безмолвие струн человек изливает в стихах.Строфы этих стихов и есть человечье наследство,ибо нет здесь у плоти ничего своего.Даже нательной сорочкой своей человек не владеет:он её получает в залог от вчерашнего дня,и таким же залогом перейдёт она в завтра – и так до конца.И заламывать руки всегда будет кто-то скорбящий,как скорбел и заламывал руки тот прежний, вчерашний.
Полуночный мудрец
Полуночный мудрец – тот, чья мудрость из бездны ночей,мне вещает, и светит мерцающим факелом сна!На губах оставляет вкус мёда из лесов моей памяти. Веетароматами рощ, опьяняя до влажного блеска в глазах.Ибо вдруг опускается ночь вожделенья и тёмных волос:то о лоне своём плачут жёны – не об огненном лике луны,не о сладком Таммузе [70] , перед женскими чреслами павшем,без венца, с головой обнажённой, как кровоточащая гроздь.И не падают шишки, словно мёртвые птицы с ветвей.Тишина после всей тишины…Только я этом царстве живу!Моя память меня возвращает в опьяняющий запах лесов…Полуночный мудрец! Где утёс мой – опора моя в эту ночь?С тишиной не закончится всё: Бог продолжит свой рык,и на диске Луны отчеканится Лик.Не проникнут ко мне из лесов моей памяти бычьи рога,как лучи неподвижного солнца, стоящего над Гаваоном [71] .И быки не мычат мычаньем рабов, на которых надели ярмо,у которых нет силы мычать на весь мир…Подобно Самсону, сидящему с мощью своей одиноко в ущелье Эйтам [72] ,подобно Давиду, скорбящему ночью о сыне своём Авшаломе [73] ,подобно любому отцу возле крови сыновней…
70
Таммуз (шумерск. Думузи) – умирающий и воскресающий бог-пастух, супруг богини Инанны, отданный ею в подземное царство.
71
Йеошуа (Иисус Навин) 10:12–13.
72
Шофтим (Книга Судей), 15:8.
73
Авессалом.
Ведь оно тоже плоть
Свойство моря живёт в человеке: ведь оно тоже плоть.Шумят волны моря, тиха его гладь.И сон голубой человека подобен каналам воды.И после мелодии звучной, поглощающей сердце – покой.Чьи-то головы в небе, и чьи-то под солнцем,а чьи-то – в могиле земной.
Из цикла «Трактат об отцах и детях»
«Сияла заря золотая на лицах детей…»
Сияла заря золотая на лицах детей,которых мне Бог подарил – и на страже стояла олива.В шкафу, где пророков и гениев книги и книги Завета,я выбрал одну – и была среди мудрости всеймне присланным кем-то она лучом искажённого света.Отцы прямодушные наши тома этих книгЧужими считали всегда за лукавый язык,за пёстрое их многословье, а те, кто их пишет – бедны:клюют с чужеземного поля, и ангелы им не видны.Но первенец мой, сын Завета, пришёл на рассвете и встал,