Кто знал её раньше?Кто ведал, откудаПриманкой для взоровПришло это чудо?С далёких просторов,Смеясь и порхая,Явилась, как птицаИз дивного края.Резва и задорна —Её ароматомДышал каждый кустВ городке небогатом.И в роще звенелиДеревья от эхаЕё молодогоВесёлого смеха.И с новой зарёй,прежних зорь лучезарней,В плену у неёОказались все парни.И с новой зарёй,В тот же день, спозаранку,С мужьями у жёнНачалась перебранка.Ограды шепталисьО ней втихомолку,И бороды старцыЧесали без толку.И матери долгоТомились и ждали,Пока сыновья ихВ потёмках блуждали.И вдруг – словно сонОборвался чудесный:Исчезла она,А куда – неизвестно.Вспорхнул соловей,И где мог затеряться,Об этом никтоНе сумел догадаться.И смолкло веселье,И в роще, в печали,Одни лишь деревьяВетвями качали.Как будто ненастьеИ дни и недели:Потухли все лица,Глаза погрустнели.И вот уже пареньВернулся к невесте,И
вновь дело к свадьбе,И снова все вместе.Сидят женихиИ зевают украдкой,А юным девицамСпокойно и сладко.Ушло ликованье,И ночью безлюднойВсе матери спятПо домам беспробудно.Всё тихо, всё чинно,В проулках ни звука,И мир, и отрада —И смертная скука!
«Сидела в светлице…»
Сидела в светлице,Косу заплетая,Для многих – грешна,Для немногих – святая.«Как горько, сердечко,Как больно в груди!Нет рядом Рахелы —Куда мне идти?Пусть ваши устаМечут сплетни, как стрелы —Рахела со мною,И я для Рахелы.Как горько, сердечко,Как больно в груди!Нет рядом Рахелы —Куда мне идти?Под вечер, как выйдуЗнакомой тропою,И нету Рахелы —Души нет со мною.Как горько, сердечко,Как больно в груди!Нет рядом Рахелы —Куда мне идти?Росток, колосок,Что ты скажешь мне, спелый?Что вместо меняУмирает Рахела?Как горько, сердечко,Как больно в груди!Нет милой Рахелы —Куда мне идти?»
Шаул Черниховский
1875, Михайловка (Крым) – 1943, Иерусалим
«Как ангелов хор, надо мною…»
Как ангелов хор, надо мноюЗов губ твоих слуха коснётся,И тихой волшебной струноюВ глубинах души отзовётся.О чарах предутренней негиУже зазвенели ветвистыхСтволов-исполинов побеги,И воды в ущельях скалистых.Но сердце об этом не знает.Охвачено юным стремленьем,Само оно мир наполняетРаздольным и радостным пеньем.Слова, будто струи потока,Блестят переливами света,А рифмы таятся до срока:Мерцают и прячутся где-то.
Под вечер, когда потемнеетНад морем дневной небосклон,И ветер душистый навеетСтепному ракитнику сон,В предгорье, где бродят отары,Ко мне приходи! Я одна.Уже задремали чинары,Взошла над долиной луна.В чарующем сумраке рядомПоёт и поёт соловей.Отец мой сегодня со стадомУшёл на Яйлу. ПоскорейКо мне приходи! Я красива,Смугла и свежа, и стройна.Белы мои зубы на диво,Вздымается грудь, как волна.Не гаснет, пускай на мгновенье,В глазах моих пламя. Я вся —Желанье и страсть, и томленье!Спеши! Уж рассвет занялся!
25
Крымско-татарская.
Песнь любви
Я песню любви, песнь томленья веснойТебе подарил, и в цветеньеСадов ароматных Алушты ночнойТвоё я увидел смущенье.Стояла на море в тот час тишина,Сияла полночная Вега,Волшебный покров расстилала луна,И волны устали от бега.И ты услыхала, как песня мояИз уст полилась без усилийПод шелест ветвей, под журчанье ручья,Под шёпот недремлющих лилий.И вторил той песне проснувшийся Понт,На скалы бросаясь лавиной,И ветер в горах, и ночной горизонт,И звонкий напев соловьиный.Но взор отвела ты, и словно погасТок юной стремительной крови;И песня моя, что едва началась,Закончилась на полуслове.Я снова тебе эту песню спою,Краса моя – пусть не остудитМолчанье унылое душу твою,Пусть кровь твою песня разбудит!Разбудит любовь, и опять соловьиОтветят нам пеньем на пенье;Зардеются щёки, и груди твоиПоднимутся в страстном волненье!
Дочь рабби
Гуляет казацкое войско – погромДля города Дубно не внове;Нагрянули тучей, прошли, словно гром,Походные торбы набили добром —Пьяны от вина и от крови.«Эй, крали!» – зовут: «Подходите! СейчасВ шелка разоденем заморские вас!»С добычей богатой ещё со вчераТелеги стоят на майдане.Атлас там и бархат, а рядом гораСубботних подсвечников из серебра,И жемчуг и кольца, и ткани.Там гогот весёлый царит над толпой,Но где атаман, атаман молодой?..Сегодня ему не добыча нужна,Не брага, не пьяные речи,Но брови, как бархат, но очи без дна,Атласные груди, лица белизна,И нежные девичьи плечи.Хмельнее, чем сладкие вина,Уста этой дочки раввина.Она в своей комнате, страх затая,Глядит на кафтан атамана:«К тебе прикипел я, красотка моя,С той самой поры, как холопом был яВ имении здешнего пана!Я мчался сюда, не жалея коней,Чтоб стала ты, краля, женою моей!Не зря пощадил я твою красоту!Назавтра, в той церкви над гаем [26] ,Когда прикоснёшься к святому кресту,Наброшу тебе я на косы фату,И свадьбу с тобою сыграем!Наденешь шелка, золотую парчу,Сто шаферов будут! Мне всё по плечу!» —«Казак! Твоя сабля меня не страшит!Всегда, если буду с тобою,Убитую мать мне напомнит твой вид,Напомнит отца мне, который лежитС пробитой насквозь головою.Не жди, что в одеждах пройду золотыхПо трупам растерзанных братьев моих!» —«Ну что же, как знаешь!» – И парень встаёт,Стремительно к девушке прянув:«Подумай ещё! Мы уходим в походНа Умань: туда польский гетман ведётСтреляющих метко уланов.И если не встретится пуля со мной,Клянусь тебе: станешь моею женой!» —«Коль так, то смелее садись на коня,И мчись, изготовившись к бою.От пуль заклинание есть у меня,Хочу, чтобы жизнь твою в битве храня,Всегда оно было с тобою.Смеёшься? Не веришь? Попробуй! Узнай!Прицелься в меня и не бойся! Стреляй!»И вытащил он пистолет свой, огнёмГотовый разить… СеребритсяЕго рукоять, пуля верная в нём —И встала дочь рабби в проёме дверном:«К мезузе хочу прислониться!»И выстрел, и грохот – должно быть, рукаНечаянно дрогнула у казака…Её на постель положил атаман,И, глядя на мёртвое тело,Подумал: «Что было здесь: чары, дурман?Она говорила, что есть талисман,Но, видно, лишь смерти хотела» —И слёз не скрывая, шагнул за порог:«Жидовка шальная! Прости её, Бог!»
26
Небольшая роща, лесок.
В Эйн Доре
И сказал Шаул (Саул) слугам своим: сыщите мне женщину, вызывающую мёртвых, и я пойду и спрошу её. И сказали ему слуги его: вот женщина-волшебница есть в Эйн Доре.
Шмуэль-1(1-я Царств), 28–7.
В Эйн Дор царь Шаул без колчана и лукаПримчался со свитой. В проулках ни звука.«Вон там, где мерцанье свечи промелькнуло,Жилище её» – шепчет отрок Шаулу.«Не ты ль чародейка? Веление рокаУзнать я хочу у Шмуэля-пророка!»Мрак, адский огонь и котёл раскалённый,И духов колдунья зовёт поимённо.Плывут клочья дыма, во мраке белея,Ползут над котлом, извиваясь, как змеи.Вот круг видит царь, и он сам в этом круге.И замерло сердце в тоске и в испуге.Исчадия бездны, туман испарений.Ликуют и пляшут багровые тени.В смятенье душа, и в ночной круговертиВсё
ближе и ближе дыхание смерти.И молит Шаул колдовские виденья:«Оставьте меня, ибо сам словно тень я!»Мрак, адский огонь и утроба могилы.Хохочут и бесятся адские силы.И вспомнил он Геву [27] и милые взоруВолшебные дали родного простора.И зелень холмов перед ним и равнина —Край пастбищ раздольных, страна Биньямина [28] !Лазурь поднебесья, тенистые кущи,Колосья и травы долины цветущей,Где сон видит пахарь под сенью густою,И пляшут волы, проходя бороздою.Там прелесть и мир, там покой и отрада!Как любы душе колокольчики стада! —«Я счастлив, как прежде, я снова спокоен,Я сын этой нивы – не царь и не воин!»А ночь вороное крыло распростёрла,Грудь давит тоскою, рыданием – горло.Вдруг свет – будто светит луна в полнолунье,И голос раздался в жилище колдуньи:«Царём тебя сделала воля Господня,Но место твоё – быть с волами сегодня!Зачем ты мой дух потревожил в Шеоле [29] ,Заставив подняться к живым поневоле?!Позарился, царь, ты на шкуру воловью,И меч не омыл свой Агаговой [30] кровью!» —«Свой меч притупил я в сраженьях, и нынеВот, в рубище я, как отшельник в пустыне.Ликуют враги: их веселью порукаДуши моей сумрачной тяжкая мука.Пророк, я хочу услыхать предсказанье!Разгневан Господь! Каково наказанье?!» —«Ты меч не омыл свой Агаговой кровью!Позарился, царь, ты на шкуру воловью!»За это в сраженье не выстоишь боле,И завтра же будешь со мною в Шеоле!» [31]Под утро, не слыша копытного стука,Назад скачет царь без колчана и лука.В глазах стынет ужас – на саван похожаЛица неподвижного бледная кожа.
27
Родное селение Шаула.
28
Удел колена (племени) Биньямина в древнем Израиле.
29
Обитель мёртвых.
30
Агаг – царь Амалека: Шмуэль-1 (1-я Царств), 15.
31
В священной войне с Амалеком Шаул не имел права брать добычу и щадить царя Агага.
Коль падает беркут в долину, крыломВершину горы задевая,Не кинется разве несчётным числомВ ущелье родное, в скалистый проломВоронья крикливая стая?Коль барс грозно мчится, рыча на бегу,И путь преграждая добыче,Род волчий, устроивший пир на лугу,Не бросится ль прочь, оставляя врагу,Куски уже пойманной дичи?Как беркут, Владимир пронзил небосклон,Как барс, вольной степью промчался;Сырчан, половецкий царевич, на ДонБежал – и в горах, у абхазских племён,Отрок, брат его, оказался.Сырчан в плавнях Дона, как рыба, затих,Но звона мечей вожделеет.Он утром коней объезжает степных,Днём птиц поражает, зверей полевых,А ночью – план мести лелеет.У славных абхазов царём стал Отрок.Он время проводит в веселье:Пьёт сладкие вина, охотится впрок,Гарем его полон, сатрапы у ног,И пляски и пир и похмелье.И минули дни, пробежали года —Всё так же Сырчан осторожен.Вдруг весть разнеслась: закатилась звездаВладимира-князя – уже никогдаНе вытащит меч он из ножен.Услышал Сырчан, и верблюдов и скотПовёл он к днепровским порогам,К курганам князей половецких, и вотПустая равнина глазам предстаёт,А брат – за Кавказским отрогом.Гонцов он к Отроку послал, и ониС таким возвратились ответом:«Охоте в горах посвящает он дни,А ночи – пирам, и, о хан, не вини! —Абхазянкам полуодетым».И Ора призвал, песнопевца, Сырчан:«Так скажешь Отроку: «Без страха,О, брат, поднимись, снаряди караван,И в степь возвращайся, в отеческий стан,Ведь нету уже Мономаха».И если ответит на это Отрок:«Милее, чем зовы СырчанаМне край благодатный, простёртый у ног,Спой песню и брось ему этот пучокТравы нашей пряной – емшана…»Промолвил Отрок, глядя Ору в глаза:«Не пленник я прежних обетов.Коль хочешь – так пой! Даже если слезаПрожжёт мои очи, то знай, что лозаИ девы сильнее поэтов».Взял лютню певец, и напевы степей,Как грохот копыт, зазвучали,Как шум боевой тех торжественных дней,Когда половецких заслышав коней,Славянские земли дрожали.Отрок не внимает. Ор снова поётТу песню тоски и томленья,Которую пели, ведя хоровод,У вод лебединых встречая восход,Красавиц степных поколенья.Свой кубок Отрок поднимает, а ОрУж новую песнь запевает,Что матери детям поют, если с горСрывается буря, колебля шатёр,И дико в степи завывает.И взор опускает Отрок, и царяЛицо застывает в смятенье.Но пляшут наложницы, скоро заря,И ликом светлеет Отрок, говоря:«Исполнил, певец, порученье?»«Исполнил!» – бледнеет певец и встаёт,И, лютню оставив, емшанаС последней надеждой пучок достаёт,И вытянув руку, бросает вперёд,В лицо непокорного хана…На горной тропе предрассветный туман,Но дом уже виден, далёкий.Отрок осторожно ведёт караван,К лицу прижимая душистый емшан,И слёзы стекают на щёки.
32
Тюркское название полыни. На тот же сюжет и под тем же названием существует известное стихотворение Аполлона Майкова.
Он здесь, он здесь! Явился он —Великий мор людской! —Вещает колокольный звонНа башне городской.Он здесь, он здесь! Он у ворот,Могуч, неумолим!Лачуги и дома господОткрыты перед ним.Он здесь! Снимает урожай!Его ужасен след!Наверно, вымрет скоро край,А в гетто мёртвых нет!По городам, по деревнямСмятенье, плач и стон.Здесь правит смерть! Лишь в гетто – тамНе видно похорон.Вещает колокол, гудит:Сто мёртвых ночью! Сто!И только в гетто – чернь твердит —Не заболел никто.Что скажут рыцарь и монахВ ответ на глас молвы?Мрачнеют лица. В гетто – страхОт шороха листвы.Дрожат и ждут… Судьба лиха…Вдруг радость: наконецЕсть двое мёртвых! Ха-ха-ха!Благословен Творец!И осторожно, не спеша,С весёлым блеском глаз,«Хевра» шагает «кадиша» [34]Глядите, смерть у нас!Не торговать, не на базар,Не удивлять купцов —Везут, как редкостный товар,Двух новых мертвецов.Вчера поднять не смели взор,И вот – благая весть!Смотрите все: великий морТеперь и в гетто есть!Но жалко, нет колоколов,И башен нет у нас.И возглашает, петь готов:«Есть в гетто смерть!» – Парнас [35] !
33
В эпоху «Чёрной смерти» на евреев указывали как на причину бедствия. В этих условиях главным было физическое выживание еврейских общин, но Черниховский, воспевавший в своём творчестве силу духа и героизм, порицает еврейское малодушие.
34
«Хевра кадиша» – еврейское похоронное братство.
35
Глава еврейской общины.
Ури-Нисан Гнесин
1879, Стародуб (Россия) – 1913, Варшава
«В час заката, в час молчанья…»
В час заката, в час молчаньяНезаметно роща плачет —О голубке так рыданьяСердце горестное прячет.Что ты, роща, лик склонила,И в тоске осенней вянешь?Сердце, что стучишь уныло,И больную душу ранишь?Шепчет роща: «ОтшумелаЯ зелёною листвою,А голубка улетела,Сердце взяв твоё с собою».