Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Шрифт:
— Вы б не пошли вдвоем поторопить их?
Осеклись приятели, скисли. Поняли, что контакта не будет, и тоже нырнули за занавес, вслед Вольтиманду.
Да, все вокруг чувствуют, что принц что-то затеял, а справиться с ним пока на могут. Гамлет же сейчас действительно «в ударе», как скажет Офелия.
— Горацио!
Вот и появился друг, которого мы так давно не видели. Гамлет не удовлетворяется тем, что уже рассказал Горацию о Призраке, о версии смерти отца, сейчас он все повторит ему, не оставляя зрителю уже никакой возможности разночтения смысла готовящегося спектакля.
Вместе с тем, опасение, что Призрак, который, к слову сказать, уже два месяца как не является никому в Эльсиноре, — мог
— Будь добр, смотри на дядю не мигая.
Он либо выдаст чем-нибудь себя
При виде сцены, либо этот призрак
Был демон зла, а в мыслях у меня
Такой же чад, как в кузнице Вулкана.
Но зачем же Гамлет в этот напряженный момент так долго хвалит Горацио за его характер, за его бескорыстие, ввергая в смущение скромного друга? Зачем это понадобилось сейчас, перед решающей минутой?
— Блажен,
В ком кровь и ум такого же состава.
Он не рожок под пальцами судьбы,
Чтоб петь, что та захочет.
— Ба! Да ведь это то, о чем чуть позже: «Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя»! Значит пока он чувствует свою неспособность противиться судьбе, боится оказаться податливым музыкальным инструментом. Сейчас ему так хочется быть похожим на Горацио. Господи! — почему этот человек всегда стремится на кого-то походить и не может никак просто быть самим собой?! Он так боится собственных страстей, ему опять так нужна твердость. И еще... Сейчас он не может не завидовать другу: тому-то нечего терять, для него лично ничего не решается. Он свободен, счастливец. Только бы выдержать! – и Горацио, видя эти волнения принца, поддерживает его, как может...
— Вот и все, сейчас начнется!
— Они идут. Я вновь больным прикинусь.
Займем места.
Что еще? — Ах, да. Обязательно рядом должны быть Бернардо и Марцелл. Шекспир о них «забыл», а почему, собственно? Они сейчас так нужны принцу. И они скромно (пока – скромно) встали у входа в зал. Все, начали!
Как расположатся зрители на спектакле, устроенном принцем? К чему стремится каждый из пришедших на представление, кто чем занят?
Король и королева, очевидно, садятся на специальные места, скорее всего, в ложу. Внешне они подчеркнуто доброжелательны к Гамлету, но чувствуется, что им крайне важно выведать намерения принца. Странно, что Клавдию не известно содержание «Убийства Гонзаго» — пьесы, судя по всему, весьма популярной. Думается, «Гонзаго» из репертуара театра плебейского, художественный ширпотреб, до которого Клавдий никогда не спускался, а Гамлету подобное искусство хорошо знакомо по виттенбергским развлечениям.
Все приветствуют государей, рассаживаются. Королева пытается зазвать Гамлета к себе в ложу, но тот предпочитает остаться возле Офелии. Зачем ему сейчас понадобилось мучить бедную девушку? — Скорее всего, Офелия и Полоний, не имея права находиться рядом с королем, расположились где-то в стороне, откуда хорошо видна ложа и откуда Гамлету удобно наблюдать за царственной четой. Поэтому все обращения его к Офелии – это отнюдь не продолжение их последней сцены, здесь для принца все кончено и отрезано. Офелия ему сейчас нужна только как повод не садиться рядом с матерью, откуда не увидишь, что будет происходить с дядей, она служит для «оправдания мизансцены». Кроме того, издеваясь над Офелией, Гамлет получает прекрасную возможность эпатировать Клавдия и Гертруду. – Все, все, что делает сейчас Гамлет устремлено к одной цели — вывести Клавдия из равновесия, дать ему понять, что он разоблачен.
В этом смысле весьма показателен обмен репликами с Полонием, вновь возвращающий нас к «римской теме». Конечно, Гамлет прекрасно знает все об университетском увлечении Полония любительской игрой на сцене. Специально провоцирует советника вспомнить о Капитолии, об убийстве Цезаря, которого играл Полоний, о Бруте. Смысл всего этого диалога – напомнить о мартовских идах, о ситуации цареубийства. Но в этой игре Шекспир еще как бы предрекает судьбу несчастного старика. Как щемяще-пророчески звучит это: «Меня убивали в Капитолии. Брут убил меня»! Ему осталось жить не больше часа. Но Гамлет ничего не предчувствует, он исступленно играет свой жестокий спектакль. Он непристойно шутит, заставляя Офелию краснеть и задыхаться, он через весь зал бросает реплики в адрес Гертруды. В театре нагнетается атмосфера скандала. Но вот начинается пантомима, в которой уже предельно понятно, что будет дальше. Особенно подчеркнута деталь: убийца вливает яд в ухо жертве. Во всей мировом литературе это, наверно, единственный случай, когда убийство осуществляется таким невероятным способом. Зачем такое изощрение понадобилось Шекспиру? — Несомненно для демонстративной наглядности бесспорного признака этого уникального убийства. Клавдию сейчас все должно стать ясно, ему сразу же предъявлена главная улика. Значит, уже увидев пантомиму, король знает, о чем будет спектакль, но, тем не менее, он ничем пока себя не выдал, и это не может не встревожить Гамлета.
Играется пьеса. Мы не будем ее анализировать. Скажем только, что именно ее сюжет о бессилии ветхого короля и связанной с ним измены королевы, вероятно, и дал повод многим интерпретаторам впрямую перенести эту коллизию на историю взаимоотношений Гертруды с братьями-королями. Такой ход мысли иллюстративен и не соответствует тому, что написано Шекспиром. Об этом обстоятельстве можно было бы и не вспоминать, если бы не тот факт, что здесь мы получаем свидетельство пренебрежения Гамлета внешним сходством играемых в спектакле характеров с их реальными прототипами. Он как бы удаляет ситуацию от того, что было в действительности, готовя новый удар по нервам преступника. Он обманно направляет острие текста и собственных реплик на Гертруду. Строки, произнесенные актрисой, играющей королеву, после знаменитого восклицания принца: «Полынь, полынь!» — вероятно, написаны им самим:
— Не по любви вступают в новый брак.
Расчет и жадность – вот его рычаг.
Эта сентенция впрямую адресована Гертруде. Потом Гамлет выпалит:
— Ни слова про любовь. В лета, как ваши,
Живут не бурями, а головой.
Казалось бы это все — сведение счетов с матерью. Припасенное для Клавдия – впереди. Не случайно к матери он обращается с вопросом:
— Сударыня, как вам нравится пьеса?
Очень тонкий психологический ход: конечно, всем понятно, спектакль затеян неспроста, Гамлет имеет какую-то тайную и злую цель. Но показав Клавдию в пантомиме свое знание обстоятельств смерти отца, принц хитро переводит все удары на мать, давая королю возможность облегченно вздохнуть, пробуждая в нем надежду на то, что показанное — лишь случайное совпадение.
Но вот на сцене актер, играющий Луциана, и Гамлет, мешая ему, начинает зачем-то торопить его и бранить за «безбожные рожи». Тем самым, совершенно снимается возможность достижения эффекта «живости игры», на нее принц и не рассчитывает. Он воздействует только фактом, настойчиво демонстрируемым и иронически осмеиваемым. Поведение Гамлета свидетельствует скорее о его желании добиться во что бы то ни стало признания убийцы, нежели о стремлении проверить истину. Теперь он не рассуждает, не ищет спасительных лазеек. О Призраке – посланце Ада – забыто. Гамлет охвачен экстазом, он действительно «в ударе»…