Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
Мне еще никогда не было так плохо после вечеринки… Никогда. В промежутке между восемью вечера и часом ночи я поел и выпил бутылку вина, три шота виски и несколько стаканов воды. Не сказать, чтобы много. Ушел от Джеффа я в час ночи или около того, дыхнув на 1 промилле и чувствуя себя немного подвыпившим, но не пьяным… По дороге домой – сначала пешком, потом в такси, потому что мне показалось, что пешком я не дойду, – я становился все пьянее и пьянее и картинка у меня перед глазами расплывалась все сильнее. До дома я все-таки добрался, однако почистил ли зубы и как дополз до кровати – не помню… Но как только я в ней оказался и прикрыл глаза, комната сразу превратилась в карусель – никогда еще меня так сильно не кружило… Я выкарабкался из кровати и пополз в ванную, где провел 15 минут, вываливая содержимое своего желудка то в унитаз, то в раковину, то еще куда. После этого мне стало немного легче, да и вываливать больше было нечего, поэтому я вернулся в спальную и отрубился.
Проснулся я часов в девять утра… Весь день я чувствовал себя паршиво: отравленным, уставшим и жалким. Даже на следующее утро, в понедельник, я все еще был слаб и немного не в себе. Только к часу или двум дня я стал чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы осознать, что печень моя еще не растворилась и что я, вероятно, выживу. Прошло еще несколько дней, прежде чем я смог прикоснуться к бокалу вина.
Рассказывая эту историю друзьям и разговаривая о случившемся со своей девушкой Джоанной, наблюдавшей за моими страданиями, я то и дело слышал следующее: «Итак… ты пошел на вечеринку, какой-то незнакомец предложил тебе напиться, дал тебе неизвестно какие таблетки и отправил домой одного… я ничего не путаю?»
Все верно.
Будем здоровы. Рэнди.
Рэнди, мне очень жаль. Прости меня. Как бы убедительно ни звучали мои речи в тот День святого Патрика, во всем виноваты мои ирландские корни. Я ни на секунду не забывал о том, что вы вверили мне свою судьбу и она была в моей власти. А даже если и забывал, то это больше не повторится. Я принимаю на себя полную ответственность за то, что сделала с тобой эта подозрительная смесь плодов кустарника, семян, коры и паслена. Я вычеркнул это средство из своего списка.
112
Моя вина (лат.).
Впрочем, тут скрывается еще одна возможная причина. Как минимум стоит заметить, что, пока мы все глушили пиво и ирландский виски, ты один пил красное вино.
Каждый раз, когда меня спрашивают (и очень часто, когда меня не спрашивают), я всегда говорю, что, если бы мне разрешили пить только один алкогольный напиток до конца дней своих, я бы выбрал красное вино. Я готов написать не одну главу на тему его плюсов (не говоря уже о плюсах для здоровья). Но как бы я его ни любил, в моей жизни есть настолько же любимые мной люди, которые не могут даже прикоснуться к красному. Если уж на то пошло, сегодня каждый день кто-то отказывается от красного, потому что боль от невозможности наслаждаться любимым напитком намного слабее боли похмелья, сопутствующей его распитию, и, более того, чертовых мигреней.
За последние годы мигрени от красного вина возглавили список проблем первого мира. Хотя, в отличие от беспроводных наушников и тревожности вашего пуделя, этот пункт однозначно заслуживает нашего внимания. Как бы печально это ни звучало, данный феномен не только загадочен по своей природе, но и, по моим подозрениям, свидетельствует о вещах более значительных.
Согласно нашим самым базовым познаниям, неприятные реакции на красное вино, иногда появляющиеся даже после одного глотка, – результат действия сульфитов или танинов (а возможно, тех и других).
Даже наш английский дубильщик, человек чрезвычайно прагматичный, объясняя, что такое танины, которые содержатся в кожице почти всех растений, говорил про «волшебство». По большому счету именно благодаря танинам, растворяющимся во время ферментации, мы получаем насыщенные, сложные красные вина. И благодаря им же у многих возникают мигрени и похмелье с головными болями. Но те вина, которые меньше настаиваются на кожице или не настаиваются совсем, – легкие красные, розовые и белые – в этом отношении считаются достаточно безобидными. Очевидно, все дело в танинах.
Но если это так, почему мы узнали об этом только сейчас? О виноделии пишут уже несколько сотен, если не тысяч лет, но я не нашел ни одной ссылки на то, что добротное красное вино вызывало регулярные или даже мгновенные боли, которые испытывают люди сейчас, – такого не было даже во времена первых пьянок моих родителей. На самом деле вся картина происходящего начала складываться у меня в голове совсем недавно, когда моя сестра Кэссиди, с которой я вижусь не так часто, как хотелось бы, пригласила меня на ужин.
«Не нужно ничего приносить, – писала она, – разве что вина. Правда, я пью только органическое. От другого у меня мигрени. Дикость, да? Я теперь как те помешанные. Но можешь вовсе ничего не приносить».
Помешанная или нет, но она не одна. Очень скоро я стал приносить органическое вино в компании самых разных людей, открестившихся от красненького из-за мигреней и изнуряющих похмелий. И практически всегда это срабатывало. Но почему? Уровень танина не зависит от того, органическое это вино или нет.
Значит, дело в сульфитах.
И хотя сульфиты являются неотъемлемой частью производства вина, в органических винах их содержание как минимум в два раза меньше, чем в обычных. К слову сказать, без этого их нельзя было бы назвать «органическими». И мне кажется вполне правдоподобным, что некоторые люди могут быть сверхчувствительны к сульфитам (а также к танинам), что и является причиной аллергий, приступов астмы и мигрени.
Но есть еще одна теория, которая начала зарождаться в моей голове, пока я беседовал с дубильщиками кожи, гастроэнтерологами, виноделами, моей любимой сестрой и другими прекрасными людьми… Эта теория может объяснить, почему крепкие красные вина являются источником стольких неудобств, почему мы столкнулись с этой проблемой только сейчас, а также почему органические вина, должным образом изготовленные и употребленные в меру, не приводят к негативным последствиям.
«Ну что, вы хотите знать виновника?» – спрашиваю я, подняв свой бокал над столом, словно в луче прожектора на той сцене, которой служит это великолепное, огромное и в архитектурном смысле бесподобное место, брассерия Harkema – один из лучших новых ресторанов в центре Амстердама.
Я задаю, весьма непринужденно, этот слегка назойливый риторический вопрос (ответа на который меня в общем-то никто не спрашивал) Михилю Кляйсу – владельцу роскошного ресторана, в котором мы сидим. Это ему мы обязаны великолепным, изобилующим мясными блюдами ужином, это он угощает нас вином (редким, но не слишком редким вином из плодов столетнего виноградника сорта гренаш в долине Баросса, которое он купил на аукционе и описывает как «Шатонёф-дю-Пап на стероидах»); это ради него я приехал в Амстердам в надежде узнать много нового.
«Хорошо, – отвечает он, – кто же виновник?»
Я опускаю нос в бокал и вдыхаю аромат вина. Затем делаю глоток и произношу: «Пестициды».
Гости ресторана замолкают и поднимаются со своих мест, чтобы мне возразить, но Кляйс движением руки усаживает их обратно – или все это лишь в моем воображении.
«Я уверен, вы знаете, – продолжаю я, – что нет на свете культуры, более напичканной пестицидами, чем виноград. Он ведь невероятно ценен – от него зависят целые экономики, верно? К тому же практически весь плод открыт для вторжения: ведь это маленькие шарики сока, обернутые кожицей. Разумеется, именно в этой кожице содержатся энзимы, необходимые для ферментации. Поэтому виноград нельзя мыть, прежде чем его будут давить. Чтобы сделать белое вино, от кожицы винограда избавляются, но вот для красного сок должен томиться вместе с кожицей продолжительное время разными способами, в зависимости от крепости.