Похоть
Шрифт:
Мог ли такой человек постичь душу Галатеи? Мог ли он понять, какую глубину таят её чувственные порывы? Разве мог он осмыслить, что такое страсть свободной души и чего жаждет её трепетное тело? Нет, ему недоступно это понимание, и отсюда — ненависть, деланное презрение и явное пренебрежение.
Но такие люди — тяжелы и серьёзны во всем: и в чувствах, и в намерениях, особенно — в дурных. Если Тэйтон решил хладнокровно избавиться от Галатеи — он сделает это безжалостно и беспощадно, но умело и хладнокровно, сто раз всё тщательно продумав. А если принять во внимание этого дьявола-медика,
Она бессильна. Разгорячённое воображение Стивена нарисовало ему хрупкие плечи и нежные запястья Галатеи, и невесть откуда на него пахнуло тем, приснопамятным ему ароматом необузданных роз, бесстыже-алых и белоснежных, чьи лепестки падали на шёлк простынь, и стебли, стебли с длинными острыми шипами тоже струили запах поцелуя, поцелуя до крови. Запах снова, истончившись терпкой зеленью и наркотическим мускусным шлейфом, возбудил его и расстроил.
Что она может сделать против таких врагов — умных, сильных, неумолимых? Она — сама нежность и слабость, томная женственность…
Высокий женский голос внезапно разорвал тишину на втором этаже, и перед Хэмилтоном промчался, тяжело дыша, какой-то мужчина. Он впотьмах заскочил к себе в спальню на первом этаже, и Стивен услышал, как в двери дважды щёлкнул замок.
Хэмилтон растерялся. Он не понял, кто кричал, и что случилось, и решил вернуться к себе. Хотелось не торопясь обдумать всё, что он сегодня понял. Улёгшись на постель, Стивен задумался. Мысли его сразу вернулись к Тэйтону и Хейфецу. Надо предупредить Галатею. Она должна знать, что задумал её супруг. Должна. Это не остановит Тэйтона, но Галатея хотя бы будет настороже.
Неожиданно дверная ручка повернулась, дверь неслышно распахнулась и на пороге спальни возникла Галатея, как прекрасное видение божественной гармонии. Волосы её были растрёпаны, глаза горели страстью.
Хэмилтон вскочил, пошатнулся, но она поддержала его и опрокинула на ложе.
И вино застолья стало вином любви, обдав пожаром его чресла. Он слизывал сладкий вкус нектара и горький вкус полыни с её боготворимых уст. Мученье и услада, питьё исцеляющее и одурманивающее, являющее выси рая и адские бездны, хмель забытья и настой всеведения — эта женщина околдовывала его. Сладостное вино её любви было виной его помешательства, но оно же всё и оправдывало…
Она показалось ему как-то особенно уязвимой в своей хрупкой, утончённой красоте, ранимой и такой нежной…
Страстная любовь глотает часы, как секунды. Оставив его, обессиленного, на ложе страсти, она исчезла. Придя в себя, он вспомнил, что не сказал Галатее об угрожавшей ей опасности: её внезапное появление и взрыв чувственности заставили его забыть обо всем.
Но теперь мысли об опасности, угрожавшей Галатее, стали навязчивыми. Он попытался уверить себя, что всё это ему могло и показаться, но сердце ныло, а воспоминание о свидании Тэйтона с Долорес Карвахаль, говорило о том, что он, бесспорно, прав в своих подозрениях. Тэйтон любит Долорес, это было бесспорно.
Через полчаса после ухода Галатеи Хэмилтон с трудом поднялся и двинулся вниз по лестнице. Он хотел найти Хейфеца и предупредить, что он всё знает, тогда трусливый жид, Стивен был уверен в этом, не осмелится на подлость. Странно, но идти было трудно: кружилась голова, и шатался пол ногами пол. Его снова сковал хмель, хоть Стивену казалось, что он давно протрезвел. Спотыкаясь и опираясь руками на стену, Хэмилтон спустился на первый этаж. Медицинский кабинет Хейфец оборудовал в крохотном закутке за боковой лестницей, которой редко кто пользовался. Сейчас там явно кто-то был: слышался разговор.
— В дни моего детства эту микстуру принимала тётушка Фима и спала, как убитая. Я сейчас приготовлю.
— Хорошо, спасибо, Дэйв. — Хэмилтон вздрогнул, услышав голос Тэйтона. — Кто там кричал внизу полчаса назад? Берта?
— Нет, я сам не понял, но не она. Я спросил, она удивилась. Карвахаль тоже удивился, говорит, это не Берта, она с ним была, рядом с мужем, когда кто-то завопил на лестнице второго этажа.
— Чёрт знает что. И эта бестия опять пропала. В комнате её нет. — Тэйтон зло рыкнул. — Ладно, приготовишь, налей в ту бутыль и принеси.
Дверь распахнулась, и Тэйтон размашистым шагом двинулся наверх. Хейфец, оставшись в кабинете, что-то торопливо смешивал в большой колбе, потом перелил желтоватый состав в бутыль из-под шотландского виски.
Хэмилтон молча, сжав зубы, следил за негодяем. Но на лестнице снова быстро прошуршали лёгкие шаги, и на пороге кабинета появился Сарианиди.
— Дэйв, вы здесь?
Медик испуганно обернулся.
— Там Рене, надо помочь. Он зашиб ногу о порог, говорит, не сильно…
— Господи, как ты меня напугал, Спирос, — Хейфец покачал головой и взял аптечку. — Сумасшедший дом, ей-богу. Что творится? Пошли.
Они исчезли, а Хэмилтон подбежал к оставленной бутыли, и поспешно, дрожащими руками отлил немного в валявшуюся на подоконнике мензурку, закрыв её первой подвернувшейся пробкой. Руки его сильно тряслись, хоть опьянение уже почти прошло. Чтобы не столкнуться с Хейфецем, он прошёл через гостиную в лабораторию и влил образец в анализатор состава жидкостей. Он ликовал. Теперь у него будет доказательство мерзкого умысла Тэйтона и Хейфеца. Реальная улика.
Анализатор работал быстро, датчик вскоре замигал и выдал результаты замеров. Хэмилтон, массируя болезненно ноющие виски, тупо смотрел на плывущие в его глазах синие буквы на бумажной ленте. «Бензоат натрия 0,2 грамма, бромид натрия 0,2 грамма, вода дистиллированная 200 мл».
Хэмилтон почувствовал себя последним дураком.
Но вскоре он понял, что просто ошибся. Глупо с его стороны думать, что Тэйтон и Хейфец будут действовать столь неосмотрительно. Если Тэйтон действительно решил избавиться от жены, а в этом Хэмилтон ни минуты уже не сомневался, то у него, конечно, хватит ума действовать тоньше. Гораздо тоньше.
Только тут Стивен ощутил, как он устал. На часах была половина первого. За окном лаборатории сияла звёздами южная ночь. Он направился к себе, решив всё обдумать завтра на трезвую голову, но на лестнице снова заметил двоих.