Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
Шрифт:
— Так, Житная, значит, паспорт подделала? — спросил Ворон, глядя без всякого выражения близко посаженными глазками. — Возраст изменила… Условия конкурса ты знаешь!.. Сколько лет должно быть участнице, крайний возраст?
Валентина не отвечала.
— Не слышу! — подставил он ладонь с растопыренными пальцами к уху.
Валентина не отвечала.
— Двадцать пять! — ответил тогда Ворон. — А тебе, выходит… тридцать восемь!.. Знаешь, что тебе за это будет?..
Валентина не отвечала.
— Сколько я в тебя вложил, Житная! Расплачиваться придётся! Ох, как тебе придётся расплачиваться, Житная! Какого хрена с балалайкой вышла на конкурс костюмов? Всё самодеятельностью занимаешься… Кто тебя просил частушки петь? Ты в хор имени Пятницкого поступаешь или королевой красоты хочешь стать? Какого хрена туфли скинула? Всё по–своему! Говорил, волосы покрасить, блондинки «Мисс мира» не становятся, другая сейчас тенденция, нет, останусь со своими волосами — опять по–своему! Всё куражилась, дурака из меня делала! А сама…
Солохина, скрестив руки на груди, усмехнулась:
— А сама — старуха!
Валентина подняла опущенные глаза, подошла к Ворону и, сверху вниз глядя, спросила:
— Витя, мне можно дать сороковник?
Солохина закричала:
— Пластическую операцию сделала!
А девушки, толпившиеся в дверях, её поддержали:
— Осмотреть её надо…
— Шрамы-то не скроешь…
— На висках…
— Нет, за ушами, за ушами…
Валентина демонстративно задрала золотые волосы и стала поворачиваться то одним ухом, то другим:
— Нате, глядите!
Поглядели, некоторые даже стали щупать — в том числе любопытный конферансье, — но никаких шрамов не оказалось. Кожа везде гладкая, шёлковая.
Тут Шишок поднялся с тахты и, встав между Валентиной и магнатом, спросил:
— Эй, Ворон, а как же ты всё-таки подземную Россию прикарманил? Какая сволочь тебе поспособствовала?
Двое из ларца за спиной магната напряглись. Но Ворон Воронович смотрел поверх Шишка, продолжая говорить с Валентиной:
— Солохина утверждает, что своими ушами слышала твои признания о подделке паспорта…
Шишок скроил обиженную мину, повернулся к Ване с Перкуном и спросил:
— Может, я уже невидимый? Хозяин, ты меня видишь?
Ваня нетерпеливо кивнул.
— Дура она, ничего не поняла, — сказала Валентина Ворону, и тихо домовику: — Сядь, Шишок, я сама…
Шишок сел.
— Я, я — дура?! — кричала Солохина.
Валентина продолжала вещать Ворону:
— Я говорила о потере паспорта, дескать, новый пришлось справлять, и жалела, что имя прежнее оставила, знаешь ведь, не нравится мне оно…
— Всё я слышала! Всё я поняла! — кричала Солохина. — Вы поглядите в её глаза — это же глаза хорошо пожившей бабы, а не девчонки!
Поглядели: глаза у Валентины и впрямь были не наивные — умные глаза и проницательные, и очень грустные. Ворон Воронович поглядел в глаза Солохиной и сказал:
— Ну, это не показатель, не у всякой девки должны быть пустые глаза.
— Ладно! — крикнула Солохина. — Вот этот пацан, — ткнула в Ваню, — её родный сын… Что вы на это скажете?! Может у девки в восемнадцать лет быть такой сынок, а?
Валентина хлопнула ладонью по призеркальной тумбе, так что парфюмерные коробочки да тюбики вверх на полметра подскочили. А Солохина отшатнулась — и попала затылком по зубам одному из парней из ларца, который тихо выматерился. Валентина же со вздохом сказала:
— Нет у меня никакого сына! Я, может, и хотела бы, чтоб был у меня сын — но… нет его у меня. Нету!
Ванино сердце упало — и покатилось, и покатилось, как клубок, ведущий в тридевятое царство… Внутри стало пусто. А она продолжала говорить:
— Мне — восемнадцать лет, сколько можно повторять… Житья нет от этой Солохиной… Не хотела говорить тебе, Витя, да, видно, придётся: туфлю у меня стащила перед танцевальным конкурсом. Соню посылала в ближайший обувной, едва успела принести… Не мытьём, так катаньем старается извести, не удалось в тот раз — она в этот вон что удумала… Знаешь ведь, завидуют мне все…
Ворон Воронович поглядел на Солохину, которая, показалось Ване, стала в два раза меньше ростом. Она заканючила: «Виктор Викторович, да это не я — туфлю-то… Да я и не думала… А сейчас зато… Она же хитрая… Что туфли-то… При чём тут туфли…» По её виду магнат всё понял и вдруг — обратил свой взгляд на Ваню. Мороз прошёл у мальчика по коже.
— Как тебя зовут? — большим пальцем Ворон Воронович приподнял Ванин подбородок. Мальчик ответил.
— Это… — ткнул Ворон другой рукой в застывшую Валентину, — это твоя… мама?
Петух прокукарекал.
Ваня замер, он поглядел на неё, на её задрожавший вдруг подбородок, перевёл взгляд на погрустневшего Шишка, сглотнул клубок, который оказался теперь в горле, и мелко–мелко потряс головой:
— Нет. Это… не моя мама.
— Надеюсь, ты говоришь правду? — спросил магнат. — Ты знаешь, что обманывать нехорошо…
Ваня кивнул и сказал:
— Это, правда, не моя мама. Я… первый раз её вижу…
Перкун вновь кукарекнул.
— Хорошо. Я тебе верю, мальчик. Но если ты меня обманул… Видишь ли, я очень не люблю, когда меня обманывают… И всегда узнаю правду. Всегда. — Ворон Воронович прошёлся по комнате, пнул ногой ширму, расписанную райскими птицами, так что та упала, резко повернулся к Ване и крикнул: — Это твоя мама?!
Петух вновь прокукарекал.
— Нет, это не моя мама, — в третий раз отрёкся от неё Ваня.