Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране
Шрифт:
объявлялся национальный траур, партийный чиновник, заявленный в качестве руководителя
похорон, после их завершения пересаживался в кресло покойного.
В советских загранучреждениях по этому поводу организовывали два мероприятия: созывали
граждан на митинг и открывали «книгу соболезнований». Траурный митинг отдельного
повествования не заслуживает, он мало чем отличался от рядового партийного собрания. А вот по
поводу книги стоит сказать несколько слов.
Все начиналось
по консульству, у которого на столе двадцать четыре часа работал приемник. «Реваз
Валерианович, — сообщал он по внутренней связи, — Чайковского играть начали!» Это
настораживающее известие я перепроверял самолично: всякое бывает, вдруг просто так завели! И
только убедившись, что одна и та же мелодия звучит по всем советским каналам, звонил в
Тегеран.
«Слава, — спрашивал я шефа протокола посольства, — приспускать?» Речь шла о государственном
флаге на крыше генконсульства, который на треть опускался в случае официального траура. И если
слышал в ответ: «Повремени!» — было ясно, что в посольстве еще не получили на этот счет
указания из Москвы.
Мы со Славой хорошо понимали друг друга, но для невидимого противника смысл беседы должен
был оставаться тайной.
Тем временем музыка по радио продолжала играть, и в консульство звонили взволнованные
руководители исфаганских строительных коллективов:
Реваз Валерианович, уже полдня Чайковского играют!
Слышим.
Какие будут указания?!
Продолжайте работать!
После этого я снова набирал номер посольства: «Слава, приспускать?» И получал все тот же ответ:
«Повремени!»
Но в конце концов тайное становилось явным: диктор ТАСС произносил известное имя и
подробности предстоящих траурных мероприятий. В посольстве и генконсульстве приспускали
государственные флаги. Наш завхоз снимал со стенки очередной портрет, оборачивал его верхний
угол черной лентой и ставил на стол в зале приемов. Перед портретом клали толстую тетрадь, которую обклеивали черной бумагой, — это и была «книга соболезнований». Затем мы
направляли официальную ноту в генерал-губернаторство Исфагана, в ней извещали местные
власти о печальном событии и что в генконсульстве открыта «книга соболезнований» и начинали
ждать, не придет ли кто из иранцев посочувствовать нашему горю.
Отчет о том, кто приходил, когда, какую запись оставил, направлялся в Центр. Считалось, что по
записям в «книге соболезнований» можно сделать вывод об отношении к нам политической
элиты страны. Возможно, такой хитрый способ получения информации где-то в других местах и
мог быть оправдан, но в Иране он представлялся совершенно
думали «верхи и низы», без утайки, большими буквами писалось на заборах, и самая приличная
надпись, которую мне довелось прочитать, гласила: «Смерть СССР!»
Тем не менее в течение всех траурных дней с 10.00 до 18.00 мы должны были дежурить в зале
приемов в бессмысленном ожидании посетителей. Ближе к обеду Растерянный не выдерживал:
«Все равно никто ни хера не придет! — озвучивал он наши общие мысли и, вопросительно глядя
на меня, предлагал: — Давай лучше выпьем?»
В Тегеране дела обстояли иначе, «отмечаться» к нам приезжал весь иностранный дипкорпус.
Происходило это следующим образом.
Дипломаты на машинах подъезжали к воротам, пограничники пропускали их внутрь территории.
Машины следовали по дорожкам посольского парка к главному зданию (тому самому, где
проходила Тегеранская конференция) и парковались. Гости поднимались по широким ступеням к
парадному входу. Здесь на просторной площадке их встречал один из наших младших дипломатов
(условно — атташе), он гостеприимно распахивал двери. Иностранцы входили внутрь здания и
попадали в огромный торжественный зал с большими зеркалами, золотой лепниной на стенах, высоченными потолками. В зале находился другой дипломат (третий или второй секретарь), он
делал приглашающий жест по направлению к двустворчатой двери, находящейся в
противоположном конце помещения. Пройдя через эту дверь, гости попадали во второй зал, размером и пышностью превосходивший первый. На этот раз их приветствовал кто-то из старших
дипломатов (как правило, в ранге советника) и... отправлял дальше. И только в третьем зале
гостей встречал сам посол, стоявший рядом с траурным столиком, на котором размещались
портрет в черной рамке и книга.
Первыми приезжали послы стран «соцлагеря». Они с улыбкой здоровались с атташе у входа, тепло
жали руку третьим и вторым секретарям, обнимались с советником. Войдя в траурный зал,
целовались с нашим послом, затем принимали скорбный вид, присаживались за столик, длинно
писали в книге, вставали, склоняли голову перед портретом. На выходе процедура прощания
повторялась в обратном порядке: целовались с послом, обнимались с советником, жали руку
второму-третьему секретарям, улыбались атташе, распахивающему перед ними дверь.
Ближе к полудню подъезжали послы стран третьего мира и не слишком враждебные нам
капиталисты, а за ними уже в самом конце рабочего дня послы стран — членов НАТО.
Эти не замечали атташе у входа, через раз кивали секретарям, не всегда протягивали руку