Поклонение волхвов. Книга 2
Шрифт:
Ташкент, 17 июля 1912 года
Показывали акробатический номер. Юноша и девушка, очень гибкие, лезли друг на друга и выгибали ноги.
Следом вышел глотатель шпаг и проглотил две шпаги.
Аккомпанировал Делоне, в своей чалме с фальшивым изумрудом. Попурри из оперетты Легара «Летучая мышь»; кашлял в сторону – видимо, простуда. При кашле с лица поднималось облако пудры и витало в луче искусственного света.
В «гроте» сидели отец Кирилл, вчера вернувшийся из Верного, Чайковский-младший и Ego-Кошкин. Ватутина не было, болел –
Троица изучала карту блюд; блюда они знали наизусть, но таков был ритуал. Рядом стоял официант Рахматулла в шароварах и хлопал ресницами.
Отец Кирилл прочел все разновидности шашлыков, убедился, что салат «Тамерлан» – баранина-делонез, соус пикантный, цукаты, – который он никогда не пробовал, стоит на своем месте, и заказал блинчики.
Чайковский спросил себе ростбиф «Влюбленный хивинец».
Ego сказал, что неголоден, поразмышляв, заказал салатик «Лейли и Меджнун».
Настроения не было. Аппетита не было. Музыка раздражала.
Отец Кирилл вернулся вчера словно в другой город. Всё было напряженным, дул ветер, на въезде долго разглядывали его документы. Еще в Верном услышал, что в Троицких лагерях восстали саперы и шли с «Марсельезой», их остановили. Отец Кирилл вспомнил слова благочинного о неспокойствии, картину и часы. Ехал с вокзала, глядел в спину извозчика, все хотел спросить. Город выглядел напуганным и мертвым, даже жара была какой-то холодной. Алибек ковырялся в земле, сообщил, что в отсутствие отца Кирилла приходили, сказали, что из полиции, узнав, что хозяина нет, попили воды и ушли. Еще приходил мальчик, назвался Исааком, тоже постоял и ушел. «Сын Кондратьича», – понял отец Кирилл. От Мутки ничего не было. Отец Кирилл постелил во дворе, спал вполсна; Алибек вскрыл арбуз и поставил кусок перед спящим...
– Больше двухсот арестовали, – говорит Ego и смотрит на эстраду.
Из-за кулис выплывает квадратная женщина, из головы торчит большое перо.
– Новая звезда, – сообщает Ego.
Приносят запотевшую бутылочку муската.
– С возвращением, Кирилл Львович, и днем вашего появления на свет, – говорит Чайковский и поднимает бокал.
У Чайковского tremolo в пальцах. Чтобы не расплескать, быстро пьет и ставит. По дороге в «Шахерезаду» зашли к нему, Чайковскому, сметя с рояля пепел и колбасные ошметки, показал несколько вещей к «Гамлету». Отец Кирилл открыл рот: музыка была совершенно неожиданной, темной; хорал переходил в марш-фунебр и вдруг рассыпался вальсиком; голоса, всхлипы, диссонансы. Чайковский, разойдясь, стал молотить по клавишам кулаками – оттащили, усадили на грязный диван, успокоили. «Простите, господа». – Чайковский отер лицо краем занавески; пошли в «Шахерезаду».
– А что князь? – спрашивает отец Кирилл.
– С князем-то как раз все прекрасно, получил разрешение покинуть Ташкент...
– Как?
– Не навсегда, разумеется. На месяц, поправить здоровье морским воздухом. Сухум, пляжи, боржоми.
Ego зажмурился, словно сам сидел на пляже. Рахматулла принес салат.
– Так... – заглянул Ego в тарелку. – А кто тут Лейли и кто тут Меджнун?
Женщина на эстраде, качнув страусовым пером, запела:
Не пылкий молодой повеса
Сумел пленить мой робкий взор –
В горах я встретила черкеса
И отдалась ему с тех пор!
Слова сопровождались чем-то вроде танца живота.
– Бурбонскому с его политическими шутками сказали не высовываться, если не хочет себе гран-неприятностей. – Ego запустил вилку в рот и задумался, дегустируя.
– Ходил сегодня к Кондратьичу, – сказал отец Кирилл. – Говорят, съехали.
– Сбежали! – прервал дегустацию Ego. – А лабораторию его, в подвале, соседи стали громить, вовремя полиция подоспела... Опечатали все.
Лицо Ego с майонезом на губе приблизилось.
– Говорят, вашего ребе разыскивают. И вообще, отец Кирилл, будьте осмотрительнее...
– Блинчики «Поцелуй пери»! – водрузил тарелку Рахматулла, взмахнул ресницами и вылетел из «грота».
– Раньше они были безымянные, – сказал отец Кирилл. – И стоили дешевле...
– А в Верном что, расскажите, – спросил Чайковский, которому все не несли его «Хивинца».
– В Верном... – Отец Кирилл разглядывал блинчики. – Сам городок небольшой, незамечательный. С преосвященным встречался, в консистории был. Ну, так это вам, наверное, не так интересно.
– Нет, почему. – Ego поцеловал салфетку и отложил в сторону. – Церковь нас очень интересует. Со всех сторон слышно о недовольстве низшего духовенства против высшего.
– Прошу простить, мне что-то не по себе. Неспокойно.
Ego и Чайковский смотрят на него.
В зал входит пара в белых кителях.
Один остается у выхода, оглядывает интерьер, сидящих и женщину с пером. Второй, усатый, крадется вдоль стены, стараясь не привлекать внимания, и, конечно же, привлекает. Разговоры и шум делаются тише.
Останавливает Рахматуллу, тот шевелит губами и кивает на один из «гротов».
– Отец Кирилл Триярский? – Усатое лицо заглядывает в «грот»; позади хлопает ресницами Рахматулла.
Отец Кирилл поднимается.
– Простите, что обеспокоил, – приближаются усы.
Тихо, почти шепотом:
– Дело срочное, нужно исповедать одного заключенного, при смерти... Сожалею, что отвлекаю вас от такой интересной трапезы.
– Да, разумеется... Но почему не отец Филипп, он же при тюрьме?
– Не имею чести знать-с. Меня только отправили за вами. Причину на месте скажут.
Отец Кирилл простился с товарищами.
– Так и не вкусили поцелуев пери, – попробовал шутить Ego.
Вышли из зала.
Была я белошвейкой
И шила гладью,
Потом ушла с сапером
Народ освобождать я,
– пела им в спины певица, имя которой отец Кирилл не запомнил, да и зачем? Когда начнется конец света, в «Шахерезаде» так же будут распевать куплеты со смелыми намеками на неких всадников и звезду, которая испортила питьевую воду.