Политическая наука. 2017. Спецвыпуск
Шрифт:
Keywords: globalization; global studies; global governance; global crisis; democracy; eco-politics; EEU; ideology; inequality; integration; integration systems; international relations; supranationality; United Nations (UN); populism; post-democracy; sustainable development; world politics.
Концепция устойчивого развития пришла в академическую науку и научно-популярные дискуссии из институциональных рамок ООН. В 1984 г. по инициативе Генерального секретаря Хавьера Переса де Куэльяра была создана Международная комиссия по окружающей среде и развитию. Комиссию возглавила Гру Харлем Брундтланд, бывшая премьер-министром Норвегии в период 1981–1996 гг. Ее заместителем стал доктор Мансур Халид, бывший министр иностранных дел Судана. Широкий общественный резонанс получил доклад комиссии «Наше общее будущее», опубликованный в 1987 г. Центральную роль в нем заняло понятие устойчивого развития, определяемое как «удовлетворение потребностей нынешнего времени, не подвергая угрозе возможность последующих поколений делать то же самое». Для сравнения заметим, что утвержденная в 1996 г. «Концепция перехода Российской Федерации к устойчивому развитию» формулирует его как «стабильное социально-экономическое развитие, не разрушающее своей природной основы» [Указ Президента Российской Федерации… 1996]. Некоторые исследователи насчитывают свыше 70 различных употреблений термина «устойчивое развитие», частично связанных с разнородными восприятиями и позициями [Бехманн, 2003; Lafferty, 1996; Backstrand, Kronsell, Soderholm, 1996]. В целом же понятие «устойчивое развитие» (sustainable development), рассматривающее в едином комплексе проблемы развития и охраны окружающей среды, было введено в международный оборот в конце 1980-х годов. Главными особенностями доклада комиссии Г.Х. Брутланд стал, во-первых, его глобальный характер, обращенность ко всему мировому сообществу, во-вторых, его открытый и динамичный характер, предполагающий всепланетарное участие в реализации поставленных целей на основе концепций большого круга исследователей.
Таким образом, в мировом масштабе и в рамках отдельных государств была поставлена цель гармоничного антропогенного развития цивилизации, не противоречащая ее дальнейшему существованию. С философской точки зрения на глобальную повестку был вынесен фундаментальный вопрос, от ответа на который зависит судьба будущих поколений. Как заметил в свое время социальный философ Роберт Гудин, «суть этой проблемы в том, что мы можем приносить пользу или вред будущим поколениям, а они не могут ни помогать, ни вредить нам. Это превращает проблему из логической в этическую» [цит. по: Пятигорский, 2004, с. 416].
Первоначально концепция предполагала мультипликационные эффекты, возникающие при взаимосвязи трех сфер – экологической, экономической и социальной. Позже стало очевидно, что устойчивое развитие невозможно без соответствующей мирополитической среды, гарантирующей прогресс в указанных сферах. Этот факт был признан на Конференции ООН по устойчивому развитию в Рио-де-Жанейро в 2012 г. Как известно, тогда руководство организации и лидеры стран были вынуждены констатировать, что законодательное оформление устойчивого развития невозможно при современном состоянии международных отношений.
В условиях, когда мировая система вышла далеко за «пределы роста», определенные известными докладами Римского клуба, первостепенной задачей становится сохранение ее целостности и минимальной устойчивости. Несмотря на то что со строго научной точки зрения понятие «устойчивое развитие» сохраняет значительный дискуссионный потенциал, существует консенсус по поводу его безальтернативности. В этом смысле такая характеристика устойчивого развития уникальна и детерминативна по отношению, например, к сохраняющим многовариантность политэкономическим сценарным моделям будущего. При этом возникает необходимость дополнения концептуального поля «устойчивого развития» новыми понятиями. С исследовательской точки зрения это невозможно без анализа основных феноменов нашего времени, прежде всего, в политике и экономике.
Первым из таких феноменов является кризис современной модели экономики и активный процесс интеллектуального конструирования посткапитализма как новой реальности. Второй – может быть описан как постепенное исчезновение классической либеральной демократии с современной карты политических процессов. В историческом масштабе можно констатировать завершение определенного этапа глобализации и поражение группы универсалистских либеральных мировоззрений. На смену им приходит глобальный популизм, мимикрирующий под различные типы псевдоидеологий. Следствием этого становится потеря логики идеологических ориентиров на будущее жителями развитых капиталистических стран Запада. Важная ремарка в контексте взаимосвязанных проблем устойчивого развития и глобального управления состоит в том, что при всем несовершенстве общедемократических компонентов либерализма именно эти идеологии обеспечивали легитимность протоинститутам глобального политического управления – Лиге Наций и ООН.
Два фундаментальных процесса, условно обозначенные как «неизбежность посткапитализма» и «поиски моделей постдемократии», по нашему мнению, станут (наряду с глобальной экологической проблематикой) судьбоносными для перспектив устойчивого развития в целом. Свою значимость сохранит и дальнейшее развитие интеграционных процессов, независимо от динамики необратимо изменяющих конкурентное поле национальных и межгосударственных систем. Интеграция по-прежнему сопровождается регионализацией – амбивалентным процессом, который при наборе определенной критической массы может разделить мир на поля экономических битв между интеграционными системами. Авторы статьи рассматривают интеграцию и регионализацию как взаимодополняемые процессы планетарной динамики. Отметим при этом, что характерный для последнего времени рост геополитического напряжения оказывает негативное влияние, прежде всего на интеграционные процессы. Вместо возможностей интеграции лидеры некоторых стран все чаще используют торговые войны и протекционизм, задействуют рычаги идеологического национализма и государственную пропаганду. Наблюдается ренессанс дезинтегрирующих геополитических теорий – призраков прошлого века, в ряде случаев усиленных «официальным» ревизионизмом истории и милитаризацией общественного сознания.
Наконец, очевидна взаимосвязь устойчивого развития с концепциями глобального управления или, согласно альтернативным формулировкам, международного регулирования важнейших сфер жизнедеятельности цивилизации. В оценках перспектив глобального управления в последние десятилетия преобладает устойчивая кризисная тональность. Макросоциолог Иммануил Валлерстайн заметил: «Действительность такова, что мы живем в мире глубокого неравенства… Следовательно, мы должны желать “устойчивого развития” для всех. Если эти требования создают для нас сегодня проблемы, – это происходит не потому, что выдвигаются требования, а потому, что ослабевают репрессивные механизмы миросистемы. Великий всемирный беспорядок, в который мы вступили, вызван не борьбой угнетенных, но кризисом структур, которые их угнетают» [Валлерстайн, 2003, с. 164].
Таким образом, концепцию глобального управления необходимо переосмысливать с учетом обозначенных тенденций. Авторы предпринимают такую попытку, осознавая при этом масштабность задачи и ее открытость для дискуссий и поправок. Тем не менее представляется, что такая исследовательская позиция фактически безальтернативна. Без реализации концепции устойчивого развития, дополненной новыми экономическими, политическими и идеологическими измерениями, под вопросом оказывается сохранение цивилизации. В условиях сверхдинамики современного мира, многогранность которого сложно однозначно охарактеризовать в терминах политики или экономики, такой подход становится историческим императивом.
Планетарная динамика последнего десятилетия – сложнейший процесс, на который влияет совокупность политических и экономических факторов. Его интенсивность, качество и возможные последствия находятся в центре внимания гуманитарных наук. В исследовательском поле макроэкономики, глобалистики, мировой политики и международных отношений рождаются и умирают (опровергаемые «быстротекущей современностью») новые парадигмы, теории и прогнозы. Квинтэссенция взглядов представителей экономической науки и сопредельной с ней обширной области политической экономии сформулирована достаточно четко. Экономический кризис, начавшийся в 2008 г., создал идеологический прецедент всемирного масштаба, сформировав осознание «вечной кризисной современности» – принципиальную неустранимость турбулентности и нестабильности из глобального политического и экономического пространства. Перманентный кризис на наших глазах становится сферой человеческого опыта, воспринимаемого посредством глобально-политической рефлексии. Майкл Спенс, нобелевский лауреат по экономике, формулирует это в виде простого вопроса: «Не станет ли волатильность, которую мы наблюдали во время последнего финансово-экономического кризиса, нормальным явлением в частично управляемом… мире, создавая самые негативные последствия для глобальной экономики в целом и для наиболее уязвимых людей и экономик, в частности» [Спенс, 2013, с. 162]. Ответ, вероятно, будет утвердительным. Эксперты предупреждают, что в отсутствие альтернативной экономической модели складываются условия для нового кризиса. Реальные зарплаты в ведущих экономиках мира не растут, теневая банковская система уже превзошла масштабы 2008 г., сегодня совокупный долг банков, компаний и домохозяйств почти в три раза превышает мировой ВВП, а правительственныедолги находятся на самом высоком уровне за всю послевоенную эпоху [Мейсон, 2016, с. 26].
Категория «вечного кризиса» вошла в область общественного сознания достаточно быстро, в период 2008–2012 гг. В первые годы рецессии в высокой политической риторике еще встречались императивные утверждения о временных трудностях и неизбежном наступлении лучшего будущего. Однако население утратило восприимчивость к ним после очевидного сокращения социальных обязательств абсолютного большинства государств, увеличения экономических разрывов между полярными социальными стратами, сокращения рабочих мест, стагнации заработной платы. Однако ключевой тенденцией стал экономический упадок среднего класса – социальной плазмы, обеспечивающей политическую стабильность. Компания McKinsey & Company в 2016 г. в ходе анализа глобального неравенства и распределения доходов зафиксировала важную тенденцию [Dobbs, Madgavkar, Manyika, Woetzel, Bughin, Labaye, Kashyap, 2016]. В большинстве стран «первого» и «второго» мира за последние 70 лет доходы среднего класса устойчиво росли, коррелируя с развитием экономики и ростом занятости. Однако в последние годы эта тенденция сначала замедлилась, а затем пошла в обратном направлении. Более точные исследования показали, что в с 2005 по 2014 г., реальный доход 70% домохозяйств государств «первого мира» как минимум был заморожен, а в большинстве случаев снижался. Аналитики McKinsey & Company описывают происходящее как сенсационную тенденцию, при которой дети из стран «первого мира», скорее всего, будут беднее своих родителей. Политологи рассматривают проблему в более широком контексте, связывая упадок среднего класса с кризисом современной модели либеральной демократии [Fukuyama, 2012, p. 53–61].