Политическая наука. 2017. Спецвыпуск
Шрифт:
Оставляя в стороне возможную критику построений этих авторов в части преувеличения роли западного пути развития, а также легкости их идеологической инструментализации, обратим внимание на безусловно важный интеллектуальный и концептуальный синтез. Поскольку различия между «социальными» порядками носят качественный характер, на практике получается, что формально совпадающие институты (рынок; собственность; суд; право; партии; парламент; банковское дело) в разных порядках будут играть разную роль. Как следствие, механическое внедрение и перенос институтов «открытого» порядка и «инклюзивных» институтов в общества, выстроенные по другой институциональной логике, вместо выхода на траекторию устойчивого развития будут приводить либо к искажению институтов, либо к социальной и политической дестабилизации самих обществ 66 . Фактически проблема перехода к институтам «открытого порядка» решается не за счет их механического копирования и переноса, а за счет развития и внедрения транзитных институтов, задача которых – обеспечить укоренение инноваций в обществе.
66
Яркие примеры – постколониальное развитие большинства африканских стран, заимствовавших политическое устройство и принципы экономической организации у бывших метрополий, а также откровенно неудачные опыты демократического и рыночного транзита после распада социалистической системы.
Говоря о критике концепций Д. Норта, Д. Аджемоглу, Д. Робинсона и др., следует отметить, что авторы по большому счету не дают четких ответов на вопрос о причине возникновения «открытых» и «закрытых» порядков и сводят различия между развитыми и развивающимися обществами, главным образом, к дизайну политико-правовых институтов (политическая конкуренция, защита прав собственности и т.д.) и обусловленную им специфику неформальных институтов. В результате предложенные модели удобны при объяснении колониального и постколониального развития отдельных стран 67 , но недостаточны или неубедительны, когда речь заходит о причинах институциональных различий в метрополиях или выборе успешной модели поведения для стран, осуществляющих догоняющее развитие 68 . В связи с этим представляется необходимым в «чисто» институциональные модели внести еще как минимум два фактора – геополитический (геоэкономический) и организационно-технологический.
67
В частности, Д. Норт убедительно показывает различия в траекториях развития Северной и Южной Америки в связи с зависимостью от институтов метрополий – Англии и Голландии, с одной стороны, и Испании и Португалии – с другой. Д. Асемоглу и Д. Робинсон связывают развитие инклюзивных и экстрактивных институтов в разных колониях с тем, переселялись ли колонисты на данные территории, обустраивая их «под себя» (США, Австралия, Канада), или же ездили в колонии исключительно «вахтовым методом» для снятия ренты и изъятия ресурсов (Латинская Америка, Африка).
68
Весьма примечательно в связи с этим, что в фундаментальной работе «Насилие и социальные порядки» Д. Норт и его соавторы уделяют целую главу ответу на вопрос, как Великобритания перешла к порядку «открытого доступа» [см.: Норт, Уоллис, Вайнгаст… с. 359–369]. Однако хронологически эта глава начинается с середины XVIII в. («Накануне Американской революции…»). В результате совершенно списываются со счетов исторический процесс XVII – первой половины XVIII в., глубокий внутренний кризис английского общества XVII в., неудачные попытки якобитской модернизации, фактор импорта институтов «открытого порядка» из Голландии в результате «Славной Революции» и т.д., а читатель ставится перед фактом («…Великобритания обладала несколькими особыми институциональными преимуществами») и погружается уже в «успешную историю» Великобритании конца XVIII – XIX в.!
О роли геополитических и геоэкономических факторов в развитии государств говорит «мир-системный» подход, связанный с именами Ф. Броделя, И. Валлерстайна, Г. Дерлугьяна и других авторов. «Мир-системный» подход вносит как минимум три важных момента.
Во-первых, политическое и экономическое пространство организовано неоднородно. Динамика экономических потоков формирует глобальные «Центр», «полупериферию» и «периферию», для которых характерны совершенно разные роли в мировой экономике и международном разделении труда и в силу этого – качественные внутренние отличия. Примечательно, что те общества, которые Д. Норт описывает как «открытые» порядки, а Д. Асемоглу и Д. Робинсон как «инклюзивные», геоэкономически относятся к «Центру», тогда как «закрытые» порядки – к явной периферии. В категориях Ч. Тилли «Центр» осуществляет развитие с опорой на капитал и инвестиции, полупериферия и периферия – за счет изъятия ресурсов и силового принуждения. В таком случае наиболее драматичная ситуация складывается на полупериферии. С одной стороны, страны, относящиеся к полупериферии, слишком большие и сильные, чтобы стать «простыми колониями», не являются и центрами технологических инноваций и местом концентрации капитала. С другой стороны, сама структура больших государств полупериферии такова, что часть их территории тяготеет к «Центру», а часть к «периферии» 69 . В результате внутри страны возникают неравноправные отношения, добавляя к пространственной неоднородности еще и неоднородность экономическую, политическую и социальную, крайне высокие показатели социального расслоения и т.д.
69
Отсюда – феномен «колпаков Броделя», когда в полупериферийных государствах есть три-пять-семь крупных городов, которые по своей организации, быту, внутренней жизни вполне относятся к «Центру», в то время как за их пределами существует достаточно традиционный экономический и бытовой уклад.
Во-вторых, модернизация и геополитика связаны между собой (по Г. Дерлугьяну, «модернизация как геополитический императив»). Страны «Центра», т.е. уже сложившиеся экономические и геополитические центры силы, ревностно оберегают свой статус. В связи с этим у большинства «новичков», поздно стартовавших или не успевших создать конкурентоспособную военную мощь, высоки шансы «быть подстреленными на взлете». В политической истории очень многие страны предпринимали попытки совершить модернизационный скачок, но проигрывали именно геополитическую игру 70 . Напротив, большинство стран, которые смогли восстановиться после вооруженного захвата и оккупации, либо совершить феноменальный переход «из третьего мира в первый», развивались в совершенно конкретных внешнеполитических условиях – будучи «младшим партнером» в большой коалиции, противостоящей крупному геополитическому противнику 71 .
70
Яркий пример дает история Египта в XIX в. – от реформаторской инициативы Мохаммеда Али до английской оккупации в 1882 г.
71
В том числе с этим следует связать успехи Японии в начале ХХ века, «экономическое чудо» в Германии и Японии после Второй мировой войны (ФРГ и Южная Корея как «витрины капитализма»), успехи «азиатских тигров» (Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур находятся под безусловной военно-политической защитой США и совершили свой «скачок» в самый разгар «холодной войны» в условиях прямой конкуренции между США, СССР и Китаем) и т.д.
В-третьих, введение в рассматриваемую модель фактора геополитики приближает нас к ответу на вопрос о поведении элит и играет исключительную роль в формировании «спроса элит» на модернизацию. Модернизация и промышленная революция ряда стран в XVI–XX вв. происходили под влиянием геополитического шока и, в ряде случаев, в качестве ответа на случившееся «национальное унижение» 72 . Фактически, геополитика играет роль «вызова» (в категориях А. Тойнби), а «ответом» служит модернизация. При этом (опять же в категориях А. Тойнби) вызов, адресованный государству, уже имеющему определенный ресурс развития, не должен быть ни слишком слабым (в этом случае он не приведет к качественным изменениям), ни слишком суровым (высок риск быть «подстреленным на взлете» или перейти на авторитарно-мобилизационную траекторию развития). Фактически речь идет об одном из ключевых условий перехода к «открытому» порядку в категориях Д. Норта – установлению элитами ограничений для себя и расширению прав и свобод в обществе. Именно геополитический аргумент и фактор внешней угрозы побуждает элиты заниматься «самоограничением» и коллективной выработкой решений и в конечном итоге – переходить к коллективному контролю над средствами насилия и к внеперсональной организации институтов 73 .
72
Угроза Голландии со стороны Испании в XVI в. как предпосылка «нидерландской буржуазной революции», поражение в Наполеоновских войнах как фактор подъема «германского духа» и последующего опережающего научного-технологического и военно-политического развития Пруссии-Германии, силовое открытие «торговых ворот в Японию» в XIX в., международная изоляция во враждебном геополитическом окружении молодого советского государства и т.д.
73
Отсюда – как минимум два важных вывода. Во-первых, роль геополитического фактора позволяет реалистично (а не догматически или идеологически) объяснить структуру «обществ открытого порядка». Во-вторых, «геополитическое пораженчество» элит является не условием, а препятствием для модернизационного перехода и инновационного развития.
Организационно-технологический подход вводит в проблематику промышленных революций, организации разделения труда, перехода между технологическими платформами и так далее 74 . Данный подход позволяет понять основы процессов, которые протекают в недрах «Центра» «мир-системы» и которые неочевидны или непонятны с точки зрения периферии и полупериферии. Отметим ключевые синтезы.
Во-первых, инновационное развитие не является простым развитием технологий. Примеры создания колеса, парового двигателя, трансконтинентальных кораблей, пороха в мировой истории встречаются неоднократно, однако стать массовой технологией они смогли только в определенных исторических условиях и при наличии конкретных предпосылок 75 . Ключевую роль в инновационном развитии играет система разделения и организации труда, обеспечивающая массовое внедрение, тиражирование и использование технологий. В результате технологический уклад получает социальное оформление (то, что можно назвать «социальным укладом»), который, в свою очередь, формирует уже «социальный» (а не элитный) спрос на инновации и способствует созданию «бриджингового» социального капитала высокого качества [Патнем Р., 1996].
74
Философские основы подхода в России заложил, в частности, организационно-мыследеятельностный подход Г.П. Щедровицкого, а прикладную апробацию на конкретном историческом материале можно встретить в работах П.Г. Щедровицкого.
В этой же логике, но в других категориях рассуждают и другие отечественные и западные авторы (концепция «Промышленности 4.0.» президента Всемирного экономического форума К. Шваба, концепции «технологических укладов», «кондратьевских циклов» и так далее).
75
В доколумбовой Америке, например, колесо осталось детской игрушкой ввиду отсутствия тягловых животных для одомашивания [Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ. М.: АСТ, 2010].
Во-вторых, трансформация технологических и социальных укладов приводит к социальным и экономическим потрясениям внутри общества и обострению геополитической конкуренции на международной арене. Технологические трансформации приводят к перераспределению власти и богатства как внутри общества, так и между государствами, провоцируя или обостряя политические кризисы. При этом государство, осуществляющее «догоняющее» развитие и открыто бросающее вызов лидеру, новым центром не становится 76 .
76
Примеры Франции, Германии и СССР.
В-третьих, фактор «технологической инерции» и QWERTY-эффектов приводит к тому, что центр концентрации прорывных технологий перемещается в пространстве и «не возвращается» дважды на одну и ту же территорию, уже «структурированную» предыдущим укладом 77 .
Подведем итог. С учетом обозначенных теоретических и методологических вводных, мы можем обозначить модернизацию как сложноустроенный процесс развития общества и трансформации общественных институтов. Важную роль в запуске модернизационного процесса играет первоначальный толчок, которым, чаще всего, является геополитический вызов, при этом геополитическая слабость способна подорвать и затормозить развитие. Важную роль в реализации и обеспечении модернизационного перехода и выхода на рельсы экономического развития играет позиция элит – политических и экономических. В то же время для уверенного развития общества по логике модернизационного и инновационного развития необходимы укорененность институтов развития в обществе и в целом – наличие, наряду с элитным, также социального запроса на инновационное развитие. Важно понимать, что институциональный дизайн общества может быть неоптимальным для решения текущих задач политического и экономического развития, но изначально в своих истоках он демонстрировал высокую эффективность в реагировании на актуальные тогда внешние и внутренние вызовы. В силу этого для обществ с разными типами институтов невозможно прямое механическое заимствование институтов успешных стран – необходимы либо «ручная настройка» переносимых новаций, либо выстраивание новых – транзитных по своему типу – институтов для обеспечения перехода на иные рельсы развития.
77
Характерный пример – переход центра прорывных технологий от Голландии («нулевая промышленная революция») в Великобританию («первая промышленная революция») и затем в США, при этом в США в ХХ в. происходит транзит экономического центра от Северо-Востока («стальной металлургический пояс») на Юго-Запад («Кремниевая долина»). При этом все три страны так или иначе остаются в «Центре» «Мир-системы».
В рамках новой промышленной (цифровой) революции вероятна отвязка «Центра» от конкретных государств в пользу других форм организации – ТНК, глобальные города и так далее – однако пристальное рассмотрение данных вопросов, к сожалению, находится за пределами предмета и возможностей данной работы.
В «классических» теориях модернизации и демократического транзита 1950–1990-х годов (т.е. до широкого развития институциональной экономики) и государственно-политической практике модернизация рассматривается прежде всего в инструментальном ключе, как задача форсировать технико-технологическое развитие с целью ускорения темпов экономического роста, привлечения инвестиций и так далее. Отчасти это связано с опытом построения индустриальных экономик конца XIX – середины ХХ в. Такой подход наиболее прост и понятен всем основным субъектам, участвующим в данном процессе: чиновнику, распоряжающемуся бюджетными средствами, депутату, поддерживающему законопроект о территориях особого и опережающего развития, бизнесмену-инвестору, эксперту, финансовому консультанту, юристу, аудитору, ученому. Совершенно понятен и конкретен результат в виде создания новых предприятий и рабочих мест, выпуска высокотехнологичной продукции, увеличения бюджетных поступлений и т.д. Однако такой подход порождает целый ряд проблем.
Во-первых, сама по себе логика «создания точек / центров / кластеров развития» (и в связи с этим – «принятием закона / указа / постановления», «созданием управления / агентства / банка / корпорации развития») была выработана логикой классической индустриализации XIX – середины ХХ в., связанной с организацией массового выпуска промышленных товаров. Основную роль в такой модели развития играли государство и крупные корпорации, способные обеспечить необходимую концентрацию ресурсов и занимающиеся средне- и долгосрочным планированием. Выход на массовый выпуск конечной продукции рассматривался как конечная цель. При этом необходимые социальные условия для успешной работы такой системы формировались непосредственно в процессе создания крупных производственных центров – урбанизация, типовая застройка, «рабочие кварталы», всеобщее среднее и затем высшее образование и т.д. Вопрос, однако, в том, насколько жизнеспособна такая модель в условиях цифрового общества, высокой социальной и трудовой мобильности, глобальной логистики и робототехнологической индустриализации.