Политические устремления Юлиуса Эволы
Шрифт:
Однако прежде, чем мы рассмотрим эзотерические влияния, следует описать светские философские основания воззрений Эволы. В юные годы он увлекался в основном тремя мыслителями, поскольку мог всецело с ними отождествиться, пребывая в одной возрастной группе. Кроме того, все трое умерли очень рано: двое покончили с собой, а третий – Отто Браун – погиб во время Первой мировой войны. В них нашло отражение собственное стремление Эволы к самоубийству и смерти в целом, названное им cupio dissolve – желание саморазрушения. Он избежал суицида только благодаря знакомству с одним из разделов [4] буддистского «Палийского канона». [5]
4
В книге «Путь киновари» Эвола называет конкретный текст – Majjhimanik^ayo (1, 1), в нем Будда перечисляет в порядке возрастания значимости признаки «благородных
5
См. предисловие к «Восстанию против современного мира» (Julius Evola, Revolt Against the Modern World, Rochester, Vt., 1995, p. xv.)
В первую очередь мы обратим внимание на Карло Михельштедтера (1887-1910). Его воздействие на Эволу, как он сам указывал, было более определенным и важным, чем даже влияние совершившего переоценку всех ценностей Ницше, чья острая полемика значительно усовершенствовала его собственный стиль. Михельштедтер происходил из еврейской семьи Гориции, городка на реке Изонцо в северной Италии. Сначала он изучал математику в Вене, [6] но позднее углубился в живопись и греческую философию. На следующий день после написания своей диссертации «Убеждение и риторика» он застрелился. На такое решение, несомненно, повлияло мнение Михельштедтера о том, что ему нечего добавить к сказанному в этой работе. Эвола был близким другом одного из кузенов Михельштедтера и поэтому не понаслышке знал о тех событиях. Вскоре и этот кузен покончил со своей молодой жизнью, совершив самоубийство.
6
О значении Вены в этом контексте см. ниже.
Фундаментальный смысл книги Михельштедтера состоит в требовании persuasione, т. е. убеждения. Под ним Михельштедтер подразумевает абсолютную достаточность Самости, которую полагает единственным реальным принципом в человеке. Пока Самость существует не сама по себе, но только в «другом», определяющем ее жизнь посредством вещей и отношений и, следовательно, поддерживающем элементы зависимости и потребности, нет никакого убеждения, но есть, скорее, отсутствие, подлинная смерть ценности. «Ценностью же обладает лишь то, что существует для себя, что утверждает принцип внутренней жизни из ничего и никого – автаркию». Так Эвола описывает суть философии Михельштедтера в «Очерках о магическом идеализме». [7]
7
Julius Evola, Saggi sull'Idealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 136.
Послушаем самого Михельштедтера: «Страх, который для большинства людей ограничен рамками некой опасности, в действительности является чудовищным ужасом, каковой перед лицом бесконечной тьмы испытывает тот, кто при особых обстоятельствах чувствует себя утратившим сознание и бессильным, потому что уносится за пределы царства своего могущества». [8]
«Тот, кто боится смерти, уже мертв. Тот, кто хоть на мгновение желает, чтобы его жизнь была лишь его собственной жизнью, кто хоть на мгновение желает быть уверенным в том, что делает, должен схватить настоящее; он должен видеть все в настоящем как конечное, осознавая неизбежность смерти; и он должен создать во тьме жизнь из самого себя.
8
Carlo Michelstaedter, La persuasione e la rettorica, Milan, 1982, p. 60.
Смерть ничего не может взять у того, кто живет в настоящем, потому что ничто в этом человеке не нуждается в продолжении существования, ничто в нем не происходит из страха смерти… И смерть лишь убирает некогда рожденное. Она убирает то, что ухватилось уже за тот день, когда человек родился, то, что живет в страхе смерти из-за самого факта рождения». [9]
«Потому что в этом конечном настоящем он должен обладать всем и отказаться от всего, быть убежденным и убеждать, обладать собой, обладая миром, пребывать в единстве с ним». [10]
9
Ibid, p. 69.
10
Ibid, p. 82.
«Путь убежденности не принимается сразу (целиком). На этом пути нет дорожных указателей, которым можно следовать, его нельзя изучить или пройти им по чужим следам. Но все ощущают потребность в обретении данного пути, и мера этой потребности суть боль каждого; все должны вновь открыть для себя этот путь, ибо каждый одинок и может рассчитывать только на собственные силы. Есть только один намек относительно Пути Убеждения: не поддавайтесь чувству удовлетворенности от того, что вам дали (другие)». [11]
11
Ibid, p. 104.
Принцип автаркии, о котором Эвола уже знал из мистических и эзотерических источников, нашел здесь свое философское обоснование и привел к авторитарному «Я» его философского периода.
Вторым мыслителем,
12
«Дневник Отто Брауна с отрывками из его писем и стихотворений», запись от 14 сентября 1910 года (Otto Braun, Aus den Nachgelassenen Schriften eines Fruhvollendeten, Berlin, 1921, p. 21, англ. издание: Otto Braun, The Diary of Otto Braun, with Selections from His Letters and Poems, London, 1924).
В «Очерках о магическом идеализме» [13] Эвола сам дословно цитирует Брауна: «Но на пути к своей цели я буду с полной силой отдаваться всему, что выпадает на мою долю; такова для меня свобода воли». [14]
Последующие отрывки также обнаруживают резонанс между мыслями Эволы и Брауна. Выдержка из письма Брауна к своим родителям за октябрь 1915 года: «Мне кажется необходимым то самообладание, которое в данном случае характеризуется правильной духовной позицией, – самообладание, страстно пылающее изнутри, но внешне суровое как кованая сталь, самообладание, прекрасно скрывающее неизмеримое. Когда я смотрю на наше государство, то этот символ бесконечности и всего того, что конечно, символ, на мой взгляд, особенно очевидный для других, символ, который я всегда несу в своем сердце, как святые несут имя Христово, предстает невероятно сильным, великим и обладающим совершенной формой, и вместе с тем преисполненным множеством движений и красочной игрой сил». [15]
13
Julius Evola, Saggi sull'Idealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 144.
14
Otto Braun, Aus den Nachgelassenen Schriften eines Fruhvollendeten, Berlin, 1921, p. 148.
15
Ibid, p. 150.
Ст'oит вспомнить эти слова, когда позже мы коснемся взглядов Эволы на государство. Указанный выше отрывок цитируется в «Очерках о магическом идеализме». [16]
Отвращение Эволы к большевизму и американизму сложилось под влиянием сочинений графа Германа фон Кайзерлинга, а также следующего высказывания Брауна: «Если Германии суждено погибнуть, и мир будет разделен между Америкой и Россией (это означало бы смерть всего, что мы именуем нашими Богами)… всем нам… тем, кто еще любит этих Богов, по моему убеждению, было бы лучше покинуть мир, который станет столь несовместимым с нами, как это сделал Катон. Это время и его события так ужасны в своем размахе и могуществе, что всякая мысль воистину должна прийти в отчаяние, и только избавительный уход может нас выручить. Я до сих пор верю, что океан вновь чреват, как и в те времена, когда [Боги] отсекли серпом половой член Урана и бросили его в царство Посейдона, отчего из волн и пены родился Зевс. [17] Быть может, сегодня нам вновь следует ждать появления Бога, который возникнет таким же образом». [18]
16
Julius Evola, Saggi sull'Idealismo Magico, Todi, Rome, 1925, p. 143.
17
У Брауна именно так. Конечно, он путает Зевса с Афродитой. – Прим. пер.
18
Otto Braun, Aus den Nachgelassenen Schriften eines Fruhvollendeten, Berlin, 1921, p. 151.
Следующий отрывок является очень точным описанием устремлений Эволы, и, конечно, основным эмоциональным ключом к пониманию того, что он, вопреки своим сомнениям, хотел видеть в восходящем фашизме: «Грядущая эпоха должна быть эпохой безусловного синтеза, позитивной и конструктивной по самой своей природе, создающей новые формы и продолжающей органичным образом отливать формы старые. И нет большей опасности, которой следует избегать, нежели комфортабельное отступление к существовавшим прежде шаблонам. Иначе невероятная воля, великолепная стремительность этой богатой, динамичной, необходимой эпохи… были бы уничтожены. Я глубоко убежден в том, что лоно грядущих лет породит удивительные вещи; нам повредила бы утрата восприимчивости к этим недавно созревшим силам, коей грозил бы пресный дискурс, наподобие беседы о возрождении религиозности. Я считаю святотатственным, даже дьявольским, предположение о том, что время… этих огромных экономических, политических и культурных переворотов… могло бы когда-нибудь вернуться к тихим водам христианства, консолидированного с помощью государства. Я, как и прежде, решительно не приемлю христианство». [19]
19
Ibid, p. 156.