Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)

Гумилев Николай Степанович

85

Много есть людей, что, полюбив, Мудрые, дома себе возводят, Возле их благословенных нив Дети резвые за стадом бродят. А другим — жестокая любовь, Горькие ответы и вопросы, С желчью смешана, кричит их кровь, Слух их жалят злобным звоном осы. А иные любят, как поют, Как поют, и дивно торжествуют, В сказочный скрываются приют; А иные любят, как танцуют. Как ты любишь, девушка, ответь, По каким тоскуешь ты истомам? Неужель ты можешь не гореть Тайным пламенем, тебе знакомым? Если ты могла явиться мне Молнией слепительной Господней И отныне я горю в огне, Вставшем до небес из преисподней.

86.

Канцона

Храм Твой, Господи, в небесах, Но земля тоже Твой приют. Расцветают липы в лесах, И на липах птицы поют. Точно благовест Твой, весна По веселым идет полям, А весною на крыльях сна Прилетают ангелы к нам. Если, Господи, это так, Если праведно я пою, Дай мне, Господи, дай мне знак, Что я волю понял Твою. Перед той, что сейчас грустна, Появись, как Незримый Свет, И на всё, что спросит она, Ослепительный дай ответ. Ведь отрадней пения птиц, Благодатней ангельских труб Нам дрожанье милых ресниц И улыбка любимых губ.

87

Мой альбом, где страсть сквозит без меры В каждой мной отточенной строфе, Дивным покровительством Венеры Спасся он от ауто-да-фэ. И потом — да славится наука! — Будет в библиотеке стоять Вашего расчетливого внука В год две тысячи и двадцать пять. Но американец длинноносый Променяет Фриско на Тамбов, Сердцем вспомнив русские березы, Звон малиновый колоколов. Гостем явит он себя достойным И, узнав, что был такой поэт, Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным Он отправит в университет. Мой биограф будет очень счастлив, Будет удивляться два часа, Как осел, перед которым в ясли Свежего насыпали овса. Вот и монография готова, Фолиант почтенной толщины: «О любви несчастной Гумилева В год четвертый мировой войны». И когда тогдашние Лигейи, С взорами, где ангелы живут, Со щеками лепестка свежее, Прочитают сей почтенный труд, Каждая подумает уныло, Легкого презренья не тая: «Я б американца не любила, А любила бы поэта я».

88

Об озерах, о павлинах белых, О закатно-лунных вечерах Вы мне говорили, о несмелых И пророческих своих мечтах. Словно нежная Шахерезада Завела магический рассказ, И казалось, ничего не надо, Кроме этих озаренных глаз. А потом в смятеньи <...> туманных Мне, кто был на миг Ваш господин, Дали два цветка благоуханных, Из которых я унес один.

89

Однообразные мелькают Всё с той же болью дни мои, Как будто розы опадают И умирают соловьи. Но и она печальна тоже, Мне приказавшая любовь, И под ее атласной кожей Бежит отравленная кровь. И если я живу на свете, То лишь из-за одной мечты: Мы оба, как слепые дети, Пойдем на горные хребты, Туда, где бродят только козы, В мир самых белых облаков, Искать увянувшие розы И слушать мертвых соловьев.

90

В этот мой благословенный вечер Собрались ко мне мои друзья, Все, которых я очеловечил, Выведя их из небытия. Гондла разговаривал с Гафизом О любви Гафиза и своей, И над ним склонялись по карнизам Головы волков и лебедей. Муза Дальних Странствий обнимала Зою, как сестру свою, теперь, И лизал им ноги небывалый, Золотой и шестикрылый зверь. Мик с Луи подсели к капитанам, Чтоб послушать о морских делах, И перед любезным Дон Жуаном Фанни сладкий чувствовала страх. И

по стенам начинались танцы, Двигались фигуры на холстах, Обезумели камбоджианцы На конях и боевых слонах. Заливались вышитые птицы, А дракон плясал уже без сил, Даже Будда начал шевелиться И понюхать розу попросил. И светились звезды золотые, Приглашенные на торжество, Словно апельсины восковые, Те, что подают на Рождество. «Тише крики, смолкните напевы! — Я вскричал. — И будем все грустны, Потому что с нами нету девы, Для которой все мы рождены». И пошли мы, пара вслед за парой, Словно фантастический эстамп, Через переулки и бульвары К тупику близ улицы Декамп. Неужели мы Вам не приснились, Милая с таким печальным ртом, Мы, которые всю ночь толпились Перед занавешенным окном.

91

Еще не раз Вы вспомните меня И весь мой мир, волнующий и странный, Нелепый мир из песен и огня, Но меж других единый необманный. Он мог стать Вашим тоже и не стал, Его Вам было мало или много, Должно быть, плохо я стихи писал И Вас неправедно просил у Бога. Но каждый раз Вы склонитесь без сил И скажете: «Я вспоминать не смею, Ведь мир иной меня обворожил Простой и грубой прелестью своею».

92

Так долго сердце боролось, Слипались усталые веки, Я думал, пропал мой голос, Мой звонкий голос навеки. Но Вы мне его возвратили, Он вновь мое достоянье, Вновь в памяти белых лилий И синих миров сверканье. Мне ведомы все дороги На этой земле привольной... Но Ваши милые ноги В крови, и Вам бегать больно. Какой-то маятник злобный Владеет нашей судьбою, Он ходит, мечу подобный, Меж радостью и тоскою. Тот миг, что я песнью своею Доволен, — для Вас мученье... Вам весело — я жалею О дне моего рожденья.

93

Отвечай мне, картонажный мастер, Что ты думал, делая альбом Для стихов о самой нежной страсти Толщиною в настоящий том? Картонажный мастер, глупый, глупый, Видишь, кончилась моя страда, Губы милой были слишком скупы, Сердце не дрожало никогда. Страсть пропела песней лебединой, Никогда ей не запеть опять, Так же как и женщине с мужчиной Никогда друг друга не понять. Но поет мне голос настоящий, Голос жизни, близкой для меня, Звонкий, словно водопад гремящий, Словно гул растущего огня: «В этом мире есть большие звезды, В этом мире есть моря и горы, Здесь любила Беатриче Данта, Здесь ахейцы разорили Трою! Если ты теперь же не забудешь Девушку с огромными глазами, Девушку с искусными речами, Девушку, которой ты не нужен, То и жить ты, значит, недостоин».

94

На путях зеленых и земных Горько счастлив темной я судьбою. А стихи? Ведь ты мне шепчешь их, Тайно наклоняясь надо мною. Ты была безумием моим Или дивной мудростью моею, Так когда-то грозный серафим Говорил тоскующему змею: «Тьмы тысячелетий протекут, И ты будешь биться в клетке тесной, Прежде чем настанет Страшный Суд, Сын придет и Дух придет Небесный. Это выше нас, и лишь когда Протекут назначенные сроки, Утренняя грешная звезда, Ты придешь к нам, брат печальноокий. Нежный брат мой, вновь крылатый брат, Бывший то властителем, то нищим, За стенами рая новый сад, Лучший сад с тобою мы отыщем. Там, где плещет сладкая вода, Вновь соединим мы наши руки, Утренняя, милая звезда, Мы не вспомним о былой разлуке».