Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)

Гумилев Николай Степанович

95

Временами, не справясь с тоскою И не в силах смотреть и дышать, Я, глаза закрывая рукою, О тебе начинаю мечтать. Не о девушке тонкой и томной, Как тебя увидали бы все, А о девочке тихой и скромной, Наклоненной над книжкой Мюссе. День, когда ты узнала впервые, Что есть Индия, чудо чудес, Что есть тигры и пальмы святые — Для меня этот день не исчез. Иногда ты смотрела на море, И над морем сбиралась гроза. И совсем настоящее горе Наполняло слезами глаза. Почему по прибрежьям безмолвным Не взноситься дворцам золотым? Почему по светящимся волнам Не приходит к тебе серафим? И я знаю, что в детской постели Не спалось вечерами

тебе, Сердце билось, и взоры блестели, О большой ты мечтала судьбе. Утонув с головой в одеяле, Ты хотела быть солнца светлей, Чтобы люди тебя называли Счастьем, лучшей надеждой своей. Этот мир не слукавил с тобою, Ты внезапно прорезала тьму, Ты явилась слепящей звездою, Но не всем, только мне одному. И теперь ты не та, ты забыла Всё, чем прежде ты вздумала стать... Где надежда? Весь мир — как могила. Счастье где? Я не в силах дышать. И, таинственный твой собеседник, Вот, я душу мою отдаю За твой маленький смятый передник, За разбитую куклу твою.

96. Эзбекие

Как странно — ровно десять лет прошло С тех пор, как я увидел Эзбекие, Большой каирский сад, луною полной Торжественно в тот вечер освещенный. Я женщиною был тогда измучен, И ни соленый, свежий ветер моря, Ни грохот экзотических базаров, Ничто меня утешить не могло. О смерти я тогда молился Богу И сам ее приблизить был готов. Но этот сад, он был во всем подобен Священным рощам молодого мира: Там пальмы тонкие взносили ветви, Как девушки, к которым Бог нисходит; На холмах, словно вещие друиды, Толпились величавые платаны, И водопад белел во мраке, точно Встающий на дыбы единорог; Ночные бабочки перелетали Среди цветов, поднявшихся высоко, Иль между звезд, — так низко были звезды, Похожие на спелый барбарис. И, помню, я воскликнул: «Выше горя И глубже смерти — жизнь! Прими, Господь, Обет мой вольный: что бы ни случилось, Какие бы печали, униженья Ни выпали на долю мне, не раньше Задумаюсь о легкой смерти я, Чем вновь войду такой же лунной ночью Под пальмы и платаны Эзбекие». Как странно — ровно десять лет прошло, И не могу не думать я о пальмах, И о платанах, и о водопаде, Во мгле белевшем, как единорог. И вдруг оглядываюсь я, заслыша В гуденьи ветра, в шуме дальней речи И в ужасающем молчаньи ночи Таинственное слово — Эзбекие. Да, только десять лет, но, хмурый странник, Я снова должен ехать, должен видеть Моря, и тучи, и чужие лица, Всё, что меня уже не обольщает, Войти в тот сад и повторить обет Или сказать, что я его исполнил И что теперь свободен...

97

За службу верную мою Пред родиной и комиссаром Судьба грозит мне, не таю, Совсем неслыханным ударом. Должна комиссия решить, Что ждет меня — восторг иль горе: В какой мне подобает быть Из трех фатальных категорий. Коль в первой — значит, суждено: Я кров приветный сей покину И перееду в Camp Cournos Или в мятежную Куртину. А во второй — я к Вам приду — Пустите в ход свое влиянье: Я в авиации найду Меня достойное призванье. Мне будет сладко в вышине, Там воздух чище и морозней, Оттуда не увидеть мне Контрреволюционных козней. Но если б рок меня хранил И оказался бы я в третьей, То я останусь, где я был, А вы стихи порвите эти.

98

Я говорил — ты хочешь, хочешь? Могу я быть тобой любим? Ты счастье странное пророчишь Гортанным голосом твоим. А я плачу за счастье много, Мой дом — из звезд и песен дом, И будет сладкая тревога Расти при имени твоем. «И скажут — что он? Только скрипка, Покорно плачущая, он, Ее единая улыбка Рождает этот дивный звон. И скажут — то луна и море, Двояко отраженный свет — И после — о, какое горе, Что женщины такой же нет!» Но, не ответив мне ни слова, Она задумчиво прошла, Она не сделала мне злого, И

жизнь по-прежнему светла. Ко мне нисходят серафимы, Пою я полночи и дню, Но вместо женщины любимой Цветок засушенный храню.

99

Я, что мог быть лучшей из поэм, Звонкой скрипкой или розой белою, В этом мире сделался ничем, Вот живу и ничего не делаю. Часто больно мне и трудно мне, Только даже боль моя какая-то, Не ездок на огненном коне, А томленье и пустая маята. Ничего я в жизни не пойму, Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится, Было хуже Богу моему, И больнее было Богородице».

100. Два Адама

Мне странно сочетанье слов — «я сам», Есть внешний, есть и внутренний Адам. Стихи слагая о любви нездешней, За женщиной ухаживает внешний. А внутренний, как враг, следит за ним, Унылой злобою всегда томим. И если внешний хитрыми речами, Улыбкой нежной, нежными очами Сумеет женщину приворожить, То внутренний кричит: «Тому не быть! Не знаешь разве ты, как небо сине, Как веселы широкие пустыни И что другая, дивно полюбя, На ангельских тропинках ждет тебя?» Но если внешнего напрасны речи И женщина с ним избегает встречи, Не хочет ни стихов его, ни глаз — В безумье внутренний: «Ведь в первый раз Мы повстречали ту, что нас обоих В небесных приютила бы покоях. Ах ты ворона!» Так среди равнин Бредут, бранясь, Пьеро и Арлекин.

101. Рассыпающая звезды

Не всегда чужда ты и горда И меня не хочешь не всегда, — Тихо, тихо, нежно, как во сне, Иногда приходишь ты ко мне. Надо лбом твоим густая прядь, Мне нельзя ее поцеловать, И глаза большие зажжены Светами магической луны. Нежный друг мой, беспощадный враг, Так благословен твой каждый шаг, Словно по сердцу ступаешь ты, Рассыпая звезды и цветы. Я не знаю, где ты их взяла, Только отчего ты так светла И тому, кто мог с тобой побыть, На земле уж нечего любить?

102

Ты не могла иль не хотела Мою почувствовать истому, Твое дурманящее тело И сердце бережешь другому. Зато, когда перед бедою Я обессилю, стиснув зубы, Ты не придешь смочить водою Мои запекшиеся губы. В часы последнего усилья, Когда и ангелы заблещут, Твои сияющие крылья Передо мной не затрепещут. И ввстречу радостной победе Мое ликующее знамя Ты не поднимешь в реве меди Своими нежными руками. И ты меня забудешь скоро, И я не стану думать, вольный, О милой девочке, с которой Мне было нестерпимо больно.

103

Нежно-небывалая отрада Прикоснулась к моему плечу, И теперь мне ничего не надо, Ни тебя, ни счастья не хочу. Лишь одно бы принял я не споря — Тихий, тихий золотой покой Да двенадцать тысяч футов моря Над моей пробитой головой. Что же думать, как бы сладко нежил Тот покой и вечный гул томил, Если б только никогда я не жил, Никогда не пел и не любил.

104. О тебе

О тебе, о тебе, о тебе, Ничего, ничего обо мне! В человеческой темной судьбе Ты — крылатый призыв к вышине. Благородное сердце твое — Словно герб отошедших времен. Освящается им бытие Всех земных, всех бескрылых племен. Если звезды, ясны и горды, Отвернутся от нашей земли, У нее есть две лучших звезды: Это — смелые очи твои. И когда золотой серафим Протрубит, что исполнился срок, Мы поднимем тогда перед ним, Как защиту, твой белый платок. Звук замрет в задрожавшей трубе, Серафим пропадет в вышине... ...О тебе, о тебе, о тебе, Ничего, ничего обо мне!