Полное собрание сочинений. Том 6.
Шрифт:
— «Да вдь вы не любите нашихъ», сказалъ я.
— «Э! это старухи только», сказалъ онъ, смясь: «имъ все, что по не старому, то и тошно. Отчего не любить».
Я предложилъ ему лошадь. Онъ не поврилъ сначала, но я сказалъ, что взаймы и что даже сейчасъ, какъ придемъ, дамъ ему деньги. Всю остальную дорогу онъ молчалъ. Я тоже. Мн было удивительно хорошо на душ. Все, что я видлъ, казалось прекрасно, ново: и мракъ, сгущавшійся на лсъ, и втеръ, шумно и высоко говорящій въ вершинахъ, и дикіе крики шакаловъ близко по обимъ сторонамъ дороги. На душ легко, ясно, въ тл сильная здоровая усталость и голодъ; природа везд со всхъ сторонъ и въ теб самомъ.
Я отдалъ Кирк деньги. Онъ только сказалъ, что отдастъ къ осени, и не поблагодаря ушелъ. Онъ не могъ благодарить и не понималъ, какъ благодарить за вещь, не имющую для него никакого смысла. Я смотрлъ въ окно на него, когда онъ вышелъ. Онъ шелъ опустивъ голову и недоумвающе разводилъ руками.
Моего хозяина дочь подбжала къ нему. Они остановились и заговорили о чемъ-то. Какая прелесть эти два человка. Марьяна — верхъ женской красоты. Эта стройность, сила, женская грація и глаза, которые только я видлъ изъ ея лица, но глаза, которымъ подобнаго я ничего не видывалъ. Впрочемъ до другаго раза о Марьян. Она стоитъ цлаго письма. Нынче я усталъ. Я пообдалъ или поужиналъ, дописалъ за чаемъ теб это письмо и усталый, счастливый ложусь спать. А завтра опять иду на охоту.
Вотъ теб кусочекъ моей жизни, бдный, жалкій кусочекъ въ сравненіи съ дйствительностью.
[ Поздне:] Мн хорошо, очень хорошо, но по правд сказать, от чего-то грустно, сладко грустно, но грустно.
Глава 3-я.
Возвращаясь въ этотъ вечеръ домой съ Киркой, Ржавскій, узнавъ, что у него нтъ лошади, которая составляетъ вс его желанія, подарилъ ему 50 р. на лошадь. И это непривычное доброе дло произвело то неясное волненіе и христіанское настроеніе, которое отражалось въ письм его къ пріятелю.
<Ему казалось, что Кирка отъ неожиданнаго счастья и отъ наплыва новыхъ мыслей, подтвержденныхъ дломъ, не могъ найти словъ благодарить его, ему казалось, что хозяева его, что Петровъ, что стны хаты, его собака — весь міръ любилъ его и другъ друга. Онъ былъ такъ доволенъ собой, что ему стало грустно, что онъ такой прекрасный, сильный, здоровый и красивый молодой человкъ, а почти никто не знаетъ этаго.>
[б) Вторая редакция конца.]
Кирка мн человкъ знакомый, во первыхъ, по Ерошк, которому онъ племянникъ, во вторыхъ, по моему хозяину, дочь котораго онъ сватаетъ. Онъ мн чрезвычайно нравится. Дйствительно, Кирка — одинъ изъ самыхъ красивыхъ людей, которыхъ я когда-либо видывалъ. Онъ великъ ростомъ; прекрасно сложенъ, съ правильными строгими чертами лица и общимъ выраженіемъ повелительного спокойствія и гордости. Брови у него почти срослись и составляютъ одну черту. Это даетъ ему взглядъ рзкой и холодный, почти жестокой, но все выраженіе такъ въ характер всего его лица, что по моему еще прибавляетъ его красоту. У него поразительно маленькая и узкая голова. Съ перваго раза, какъ я увидалъ его, онъ мн чрезвычайно понравился и я старался сойтись съ нимъ, ходилъ съ нимъ на охоту, угащивалъ его; но до сихъ поръ онъ оставался со мной холоденъ и даже надмненъ, что разумется заставляетъ меня еще больше желать сойтись съ нимъ. Долженъ теб признаться, что кром того, что этотъ казакъ просто Богъ знаетъ отчего мн нравился, какъ нравится женщина — особенно плнилъ онъ меня своимъ голосомъ, чистымъ звучнымъ, чуть-чуть погрубе женскаго контральта, кром того я имю на него виды. — Смйся надо мной или нтъ, мн все равно. Я уже пережилъ тотъ возрастъ, когда всякое свое желаніе примриваешь на общій уровень. Захочешь чего-нибудь и спрашиваешь: длаютъ ли это люди, длали ли прежде меня? нтъ, то и мн нечего пробовать. Я врю себ теперь и знаю, не спрашиваясь у обычая, что хорошо, что дурно. Любить хорошо, длать добро другому хорошо, и всякому такому чувству я отдаюсь смло, къ какой [бы] нелпости въ пошломъ смысл оно не привело меня. — Все это я говорю къ тому, чтобы сказать теб, что я влюбленъ въ этаго казака и ршился обратить его въ христіанскую вру. Въ немъ все хорошо, все свжо, здорово, неиспорчено, и невольно, глядя на эту первобытную богатую натуру, думается: чт`o, ежели бы съ этой силой человкъ этотъ зналъ, что хорошо, что дурно. Говоря съ Киркой, я былъ пораженъ этимъ отсутствіемъ всякаго внутренняго мрила хорошаго и дурнаго. Одинъ разъ мы съ нимъ разговорились. Я старался растолковать ему простую истину, что трудиться для другого хорошо и лучше этаго ничего сдлать нельзя, а трудиться для себя — напрасно. Онъ слушалъ меня больше, чмъ внимательно; онъ былъ озадаченъ; но потомъ я видлъ, что онъ испугался своего впечатлнія и подозрительне сталъ смотрть на меня. Я очень радъ былъ его встртить здсь. Онъ вязалъ уздечку, сидя на порог кордона, и плъ одну изъ старыхъ казачьихъ псенъ.
* № 4.
14. Глава 4-я.
2-е письмо Ржавскаго къ своему пріятелю.
Да, вотъ уже три мсяца прошло съ тхъ поръ, какъ я поселился здсь, и съ каждымъ днемъ я больше и больше доволенъ моей жизнью. Прежде я любилъ только общее впечатлніе, которое произвели на меня здшніе люди и природа, теперь у меня есть уже здсь друзья, живые интересы. Жизнь моя вншне идетъ также однообразно, какъ и прежде. Я читаю, пишу, много думаю, охочусь, бесдую съ Ерошкой и съ хозяиномъ. Каждое утро я отправляюсь купаться; потомъ шляюсь съ ружьемъ, потомъ изрдка вижусь съ товарищами, потомъ вечеръ, когда жаръ свалитъ, хожу безъ цли и передумываю всякой вздоръ, который мн вовсе не кажется вздоромъ, и когда смеркнется, у себя сижу на крылечк или у ховяевъ, съ которыми я теперь сблизился. Мн интересно слдить тамъ за романомъ, который происходитъ между Киркой и хозяйской дочерью. Кирку моего я мало видлъ все это время. Онъ отличился съ мсяцъ тому назадъ, убилъ Чеченца и съ тхъ поръ, какъ кажется, и загулялъ. У него ужъ есть лошадь и новая черкеска. Онъ иногда пріезжаетъ въ станицу и держитъ себя аристократомъ, гуляетъ съ товарищами, и съ Хорунжимъ, моимъ хозяиномъ и своимъ будущимъ зятемъ, держитъ себя гораздо самостоятельне. Странное дло, убійство человка вдругъ дало ему эту самонадянность, какъ какой-нибудь прекрасный поступокъ. А еще говорятъ: человкъ разумное и доброе существо. Да и не въ одномъ этомъ быту это такъ; разв у насъ не то же самое? Война, казни. — Напротивъ, здсь это еще меньше уродливо, потому что проще. — Я здилъ на кордонъ смотрть тло убитаго Чеченца, въ то время, какъ родные изъ горъ прізжали выкупать его. Голое, желтое, мускулистое тло лежало навзничь въ шалаш, въ голов была засохшая почернвшая рана, бородка подбритая была выкрашена краснымъ, пальцы загнулись, ногти тоже были выкрашены краснымъ. Чеченецъ, который пріхалъ выкупать его, былъ очень похожъ на него. Трудно теб описать ту молчаливую строгую ненависть, которую выражало его худое лицо. Онъ ни слова не говорилъ и не смотрлъ ни на кого изъ казаковъ, какъ будто насъ не было. На тло онъ тоже не смотрлъ. Онъ приказалъ пріхавшему съ нимъ Татарину взять тло и гордо и повелительно смотрлъ за нимъ, когда онъ несъ его въ каюкъ съ казаками. Потомъ, не сказавъ ничего, онъ слъ въ каюкъ и переплылъ на ту сторону.
— «Ну, братъ, не попадайся теперь ему», сказалъ Кирк урядникъ. Кирка весело, самодовольно улыбался. — И чему радуется? думалъ я; а радуется искренно, всмъ существомъ своимъ радуется. Невольно мн представлялась мать, жена убитаго, которая теперь гд-нибудь въ аул плачетъ и бьетъ себя по лицу. Глупая штука жизнь везд и везд.
— Я теб писалъ, что сблизился съ хозяиномъ. Вотъ какъ это случилось. Я сидлъ дома; ко мн зашелъ нашъ поручикъ Дампіони. Онъ, кажется, малый довольно хорошій, немного образованный, или ежели не образованный, то любящій образованіе и на этомъ основаніи выходящій из общаго уровня офицеровъ. Но это то именно не понравилось мн въ немъ. Онъ видимо желаетъ сблизиться со мной, выдавая свою братью офицеровъ, какъ будто предполагая, что, молъ, и я не чета всмъ другимъ, мы съ вами можемъ понимать другъ друга и быть вмст, и они пускай будутъ вмст. Знаешь это мелкое тщеславіе, забравшееся туда, куда ему вовсе не слдуетъ. Кром того, онъ старожилъ кавказской и рутинеръ. Онъ живетъ, какъ вс живутъ офицеры по обычаю въ крпости; играютъ въ карты, пьютъ, въ станиц волочутся за казачками и волочутся извстнымъ классическимъ образомъ и всегда почти успшно. Казачьи станицы съ незапамятныхъ временъ считаются Капуями для нашего брата. А я, ты знаешь, имю природное отвращеніе ко всмъ битымъ дорожкамъ,
— «Какже ты своего постояльца не знаешь?» сказалъ онъ Марьян.
— «Какже ихъ знать, коли никогда не ходятъ къ намъ?» сказала М[арьяна].
— «Да я боюсь твоей матери», сказалъ я. Марьяна захохотала.
— «И это ничего», сказала она: «она такъ на первый разъ бранилась; а ты и испугался?»
<Здсь въ первый разъ я видлъ все лицо Марьяны, и не жаллъ, потому что не разочаровался; она еще лучше, чмъ я воображалъ ее. Строгій кавказской профиль, умное и прелестное выраженіе рта и такая чудная спокойная грація во всемъ очерк. Она одна ихъ тхъ женщинъ, которыхъ я называю царицами. Что то повелительно прекрасное. Прекрасное въ спокойствіи. Каждое движеніе лица возбуждаетъ радость. Женщины эти возбуждаютъ радостное удивленіе и покорность, внушаютъ уваженіе. Мн было неловко, я чувствовалъ, что внушаю любопытство и страхъ двкамъ тоже, но Д[ампіони] какъ будто не замчалъ этаго; онъ говорилъ объ томъ, какъ онъ задастъ балъ теперь, какъ М[арьяна] должна балъ задать и т. д.> Я побылъ немного и ушелъ. — Съ тхъ поръ однако, долженъ признаться, я смотрю на Марьяну иными глазами. Представь себ: каждый день я сижу утромъ у себя на крылечк и вижу передъ собой эту женщину. Она высока ростомъ, необыкновенно хороша, такъ хороша, какъ только бываютъ хороши гребенскiя женщины. Она работаетъ на двор. Она лпить кизяки на заборъ и я слжу за всми ея движеньями. На ней обыкновенно платокъ на голов и ше и одна розовая ситцевая рубаха, обтянутая сзади и собранная спереди, съ широкими рукавами и азiатской ожерелкой и разрзомъ по середин груди. Босыя маленькiя ножки ея съ горбомъ на ступени становятся сильно, твердо, не перемняя формы. Мощныя плечи ея и твердая грудь содрагаются при каждомъ движеньи, выгнутый станъ сгибается свободно. Шея у нея нжная, прелестная. Она чувствуетъ на себ мой взглядъ, и это смущаетъ ее, я чувствую; и я смотрю на нее, не отрываясь, и радуюсь. — Никакихъ отношенiй между мною и ею быть не можетъ; ни такихъ, какъ Д[ампiони] съ Устинькой, ни такихъ, какъ Кирка съ нею, я не влюблюсь въ нее; но неужели мн запрещено любоваться на красоту женщины, какъ я любуюсь на красоту горъ и неба? — По всему, что я говорилъ съ ней, она не глупа, знаетъ свою красоту, гордится ей и любитъ нравиться, мое вниманiе доставляетъ ей удовольствiе. Съ тхъ поръ какъ я далъ деньги Кирк, я замчаю, что хозяинъ сталъ со мной любезне и приглашаетъ къ себ и приглашалъ идти съ нимъ въ сады на работы. Я былъ у нихъ разъ, старуха, такая злая, какъ мн казалось, — добрая баба и любитъ свою дочь безъ памяти. Хорунжiй самъ — политикъ, корыстолюбецъ, но гордящiйся казачествомъ, изъ чего выходить странное смшенiе. Однако по правд сказать, я былъ разъ [?] у хозяевъ, Хорунжаго не было, старуха угащивала меня каймакомъ. Марьяна сидла подл, грызя смя. Мать велла ей сидть тутъ, чтобъ меня занимать, и при ней говорила про то, что ее замужъ отдаетъ и жалетъ, мальчишка дико смотрлъ на меня. Потомъ мать ушла; я спросилъ М[арьяну], хочетъ ли она замужъ. Она покраснла и посмотрла на меня своими заблествшими глазами. Я позавидовалъ Кирк. Я хочу не ходить къ Хорунжему. Она слишкомъ хороша, она... Ничего, ничего, молчанiе!
* № 5.
КАЗАКИ
Глава I.
Въ Гребенской станиц былъ праздникъ. Кром казаковъ, бывшихъ въ поход, или на кордонахъ весь народъ проводиль день на улиц. —
Собравшись кучками, сдые, бородатые, съ загорлыми и строгими лицами старики, опираясь на посошки, стояли и сидли около станичного правленiя, или на завалинахъ хатъ, грясь на весеннемъ солнышк и спокойно-мрными голосами бесдовали о старин, объ общественныхъ длахъ, объ урожаяхъ и о молодыхъ ребятахъ. Проходя мимо стариковъ, бабы пріостанавливались и низко кланялись, молодые казаки почтительно уменьшали шагъ и снимали попахи. Старики замолкали, строго насупивъ брови, — осматривали проходящихъ и, медленно наклоняя голову, тоже вс приподнимали шапки. —
Старыя казачки сидли по крылечкамъ хатъ, или выглядывая въ окошечки, молодыя бабы и двки въ яркоцветныхъ атласныхъ бешметахъ съ золотыми и серебряными монистами и въ блыхъ платкахъ, обвязывавшихъ все лицо до самыхъ глазъ, расположившись въ тни отъ косыхъ лучей солнца на земл передъ хатами, на бревнахъ у заборовъ, грызя смя, громко смялись и болтали. Нкоторыя держали на рукахъ грудныхъ дтей и, разстегивая бешметъ, кормили ихъ, или заставляли ползать вокругъ себя по пыльной дорог.
Мальчишки и двчонки на площади и у станичныхъ воротъ съ пискомъ и крикомъ играли въ мячъ; другіе, подражая большимъ, водили хороводы и тоненькими несмлыми голосами пищали псни.