Полное собрание сочинений. Том 6.

Толстой Лев Николаевич

Кирка повернулъ на дворъ и вошелъ въ хату. —

Дядя Ерошка былъ заштатный казакъ лтъ 70 отъ роду. Жена его лтъ уже 20 тому назадъ сбжала отъ него съ русскимъ солдатомъ, выкрестилась въ православные и вышла замужъ, [54] дтей у дяди Ерошки не было, братья тоже вс перемерли и онъ жилъ одинъ байбакомъ, какъ говорятъ Татары, занимаясь охотой, рыбной и ястребиной ловлей. — Хата дяди Ерошки была довольно большая, но противъ казачьяго обыкновенія чистоты въ горницахъ, была вся загажена и въ величайшемъ безпорядке. На стол лежалъ старый грязный окровавленный охотничій зипунъ, половина сдобной лепешки и кусокъ сырого мяса, для прикармливанья ястреба. На лавк лежало пистонное одноствольное ружье,

старый кинжалъ, мшокъ съ пулями и порохомъ, поршни, [55] старое мокрое платье и тряпки. Въ углу, въ кадушк съ водой размокали другіе поршни, стояла винтовка и кобылка. [56] На полу лежала сть, нсколько убитыхъ фазановъ и около стола гуляла привязанная за ногу курочка, которую Ерошка употреблялъ для приманки ястребовъ. Въ нетопленной печк находился черепочекъ съ чмъ-то молочнымъ. На печк визжалъ копчикъ, старавшійся сорваться съ веревки, за которую онъ привязанъ былъ, и линялый ястребъ смирно сидлъ на краю, искоса поглядывая на курочку и изрдка съ права налво перегибая голову.

54

Гребенскіе казаки — раскольники, и ихъ бракъ не признается нашімъ правительствомъ.

55

Обувь изъ невыдланной шкуры, которую надваютъ не иначе, какъ мокрою.

56

Полотно на двухъ палкахъ, съ которымъ можно близко подходить по утрамъ къ птиц.

На коротенькой кровати, устроенной между стной и печкой, въ одной рубашк лежалъ навзничь, заложивъ руки подъ голову и задравъ сильныя ноги на печку, самъ дядя Ерошка. —

Это былъ огромный плотный казакъ съ необыкновенно развитыми широкими членами, съ коротко обстриженной сдой головой, блой длинной и окладистой бородой и совершенно краснымъ, изрытымъ морщинами лицомъ, шеей и руками. Кром морщинъ на лиц у него было два зажившіе шрама на носу и брови, толстые пальцы его и руки были вс сбиты и въ струпьяхъ. —

Во всей комнат и особенно около самаго старика воздухъ былъ пропитанъ страннымъ, не непріятнымъ смшаннымъ запахомъ чихиря, водки, запекшейся крови и пороху.

— А а а! закричалъ старикъ во весь ротъ. Сосдъ Марка пришелъ. Что къ дяд пришелъ? Аль на кордонъ?

Ястребъ встрепыхнулся отъ крика хозяина и хлопалъ крыльями, рвясь на своей привязи. —

— Иду, дядя! иду! отвчалъ молодой казакъ, взявъ въ руки винтовку и съ видомъ знатока осматривая ее. А ты куда идешь нынче ?

— Да что, съ бариномъ общался, сказалъ старикъ, скинувъ ноги съ печки и начиная одваться.

5) Гуляй, Машинька, мой свтъ, тебя краше двки нтъ, вдругъ затянулъ во все горло старикъ и, встряхнувшись и блестя маленькими глазками, бойко и легко сталъ подпрыгивать босыми ногами по трясущемуся полу комнаты. Кирка весело засмялся.

— Пойдемъ, дядя, я теб поставлю осьмуху, сказалъ онъ, да и сказать теб слово нужно.

— Карга! отвчалъ Ерошка и не переставая заливаться пть псню и босыми ногами ходить по комнат, досталъ изъ сундучка новые чамбары и бешметъ, надлъ ихъ, затянулъ ремнемъ свой мощный станъ, полилъ воды изъ черепка на руки, отеръ ихъ о старые чамбары, кусочкомъ гребешка расправилъ бороду, посадилъ курочку въ мшокъ, ястребу кинулъ кусокъ мяса и, приперевъ дверь задвижкой, бодрыми шагами вышелъ съ Киркой на улицу. Три его собаки, радостно махая хвостами, ждали его у порога, но замтивъ, что онъ безъ ружья, не пошли за нимъ, только глазами провожая хозяина и изрдка искательно помахивая кончиками хвостовъ. Дядя Ерошка шелъ бодро, той особенной, свойственной только людямъ, носящимъ на себ оружіе, молодецкой походкой, широко и кругло размахивая руками и гордо поглядывая направо и налво, изрдка подергиваясь плечомъ и шеей.

Молодой казакъ видимо находился подъ вліяніемъ старика

и старался подражать ему даже въ пріемахъ и походк, хотя ему еще далеко было до этой самоувренности, спокойствія и нкотораго щегольского удальства, которое выражалось въ каждомъ движеніи старика.

Ерошка здоровался со всми старыми казаками, казачками, а особенно съ молодыми двками и бабами и каждому умлъ сказать какую нибудь шуточку. Ежели иногда онъ и ничего не говорилъ, то подмигивалъ и длалъ такой жестъ и испускалъ такой звукъ мычанья, что двки хохотали и кричали: ну тебя, старый чортъ! Молодой казакъ одобрительно посмивался. Хотя вс отвчали на поклоны старика и какъ будто радостно смотрли на него, ему оказывали мало уваженья и нсколько мальчишекъ на площади стали дразнитьего и кричать: дядя Ерошка, сучку поцловалъ, сучку поцловалъ!

Проходя по площади, они остановились у хоровода, въ которомъ ходила Марьяна. Ерошка послушалъ псню и недовольно покачалъ головой. —

— Экой народъ сталъ, вс псни старыя переломали. Что поютъ, Богъ ихъ знаетъ. — Двки! закричалъ онъ. Полюби меня какая изъ васъ, будешь счастлива.

— Чтожъ, женишься, дядя? сказала Марьяна, подходя къ нему.

— Женюсь, мамочка, женюсь, только чихирю мн давай, а ужъ я теб волю предоставлю съ кмъ хочешь, хоть вотъ съ сосдомъ гуляй. — Хочешь что-ли?

Старикъ толкнулъ молодого казака на Марьянку и расхохотался.

Какъ только Кирка вошелъ на площадь, все его молодечество пропало и [онъ] теперь ршительно не зналъ что сказать и длать. Марьяна помолчала немного, какъ будто дожидаясь его рчи, и потомъ нахмурила свою черную бровь и разсердилась. — Что врешь на старости лтъ, вовсе не складно, проговорила она и вернулась къ хороводу. —

Старикъ, не обращая никакого внимания на ея слова, улыбнулся самъ про себя. — У! двки, сказалъ онъ, раздумчиво качая головой. Правда въ писанiи сказано, что двка чортъ тотъ-же. — И онъ, размахивая руками, пошелъ дальше. Кирка шелъ немного сзади, опустивъ голову и шепча что то себ подъ носъ и стараясь закусить блый пушекъ отраставшихъ усовъ.

— Что это, дядя, сказалъ онъ вдругъ, поднимая голову, хитро заглядывая въ лицо старика, какъ я къ двкамъ подойду, совсмъ негодный длаюсь; особенно съ нянюкой Марьянкой, такъ стыжусь, никакихъ словъ не нахожу, такъ вотъ что-то къ горлу подступитъ, пересохнетъ да и конецъ. — Что это?

— Это значить, ты ее любишь, гаркнулъ старикъ на всю улицу.

— Право? сказалъ Кирка, отъ этого это бываетъ, я знаю.

— Что жъ ты ей ничего не скажешь? Дуракъ, дуракъ! Эхъ дуракъ — абрекъ! дуракъ, дуракъ!

— Дядя, что я теб сказать хотлъ, промолвилъ молодой казакъ, пойдемъ сначала къ намъ, матушка изъ новой бочки чихирю нацдитъ, а къ бабук Улитк посл пойдемъ. Мн теб слово, дядя, сказать надо, повторилъ Кирка, изподлобья взглядывая на старика своими блестящими узенькими глазками.

— Къ теб пойдемъ? карга! Дядя на все готовъ, отвчалъ старикъ и они направились назадъ къ дому Кирки, который былъ на самомъ краю станицы и около улица была совершенно пустынна. —

6) — Здорово дневали, бабука? крикнулъ старикъ, входя на бдный пустой дворъ Кирки и обращаясь къ сгорбленной худой его матери-старух, сидвшей на порог. — Она тоже справляла праздникъ — не работала сидя передъ домомъ.

— Поди, матушка, нацди намъ осьмушку вина, сказалъ Кирка матери, продолжая застнчиво закусывать свои молодые усы. — Старуха поправила платокъ на голов, встала, оглядла съ ногъ до головы старика и сына, чтобы убдиться, не пьяны ли они? и не двигаясь съ мста вопросительно посмотрла на сына.

— Да сазана [57] сушенаго подай закусить, прибавилъ сынъ, негромко, но повелительно. Старуха покорно перешагнула черезъ порогъ, проговоривъ въ себя: отцу и сыну и святому духу, и пошла въ сарай къ бочкамъ.

57

[Рыба въ род судака, изобилующая въ Терек.]