Полвека любви
Шрифт:
В то памятное мне лето рвался по вечерам из раскрытых окон тогдашний шлягер:
Морями теплыми омытая, Лесами древними покрытая, Страна родная Индонезия, В сердцах любовь к тебе храним…А еще была в моде бойкая песенка: «Да, Мари всегда мила, всех она с ума свела…» Эту милую Мари без конца заводили на вечеринке у Баренбоймов. Военврач Сева Баренбойм служил в госпитале Либавской военно-морской базы. У него были красивая жена Светлана, двое детей и жизнелюбивый характер. Как и я, Сева пробовал свои силы в литературе, писал рассказы.
Вечеринка у Баренбоймов была веселая, из-под иглы патефона неслось: «Да, Мари всегда мила…» Один из гостей, врач Толя Васильев, вытащил пробку из очередной бутылки шампанского и, наставив ее, бутылку, как пулемет, обдал соседей шипящим выплеском пены. Мой серый костюм, только что сшитый для предстоящей жизни на «гражданке» и впервые надетый, оказался безнадежно испорченным…
В сентябре пришел приказ. Оформляя документы на увольнение, мне насчитали выслугу 28 лет, из них 16 календарных, остальные льготные — за войну и подводные. Я получил право на пенсию.
Мы прощались с Либавой.
Прощай, плавбаза «Смольный». Твои горнисты уже не будут играть мне побудку. Не стану я больше в твоей кают-компании запивать компотом жесткое мясо с тушеной капустой.
Прощайте, подводные лодки. Не услышу я больше бодрого грохота ваших дизелей и вкрадчивого шелеста электромоторов. Отвыкну от тесноты и недостатка кислорода, от погружений и всплытий, от изматывающей качки.
Прощай, налаженный и в каком-то смысле патриархальный либавский быт. Прощайте, мадам Лапиньш, вашу чудную клубнику мы не забудем. Прощайте, мадам Рейнекс (по прозвищу Рейнеке-Лис), приносившая телятину по Лидиным заказам.
Тихая Либава, прощай!
И вы, дорогие друзья! Мне хочется вам сказать: «До свиданья!»
В день отъезда — в солнечный сентябрьский день — у нас дома состоялась «отвальная». Вечером поехали на вокзал. Нас с Лидой провожали Баренбоймы, Парфенов, кто-то еще. Мы «добавили» в вокзальном ресторане…
Поезд тронулся. По перрону побежал, прихрамывая, Леша Парфенов. Он прощально махал рукой и кричал: «Морями теплыми омы-ы-тая!..»
Часть девятая
БАКУ
В памятном 1956-м появилось стихотворение Бориса Слуцкого, в нем были строки:
Эпоха зрелищ кончена, Пришла эпоха хлеба. Перекур объявлен Для штурмовавших небо. Перемотать портянки Присел на час народ, В своих ботинках спящий Невесть который год.Положим, эпоха зрелищ не кончилась: нам предстояло еще такое увидеть, что ни в каком фантастическом романе не вычитаешь. Да и эпоха хлеба тогда еще не пришла: как стояли в очередях, так и продолжали стоять, несмотря на прибавленные гектары поднятой целины.
Но то, что народ получил передышку и «присел перемотать портянки», — это метафора точная. Перестройке предшествовала Передышка, она же Оттепель. Большой Перекур, если угодно. «Перематывая портянки», всматривались в знакомые лица вождей: что еще скажут в длинных своих речах? В общем-то риторика была все та же. Хрущев, последний романтик коммунистического движения, заявил на весь мир, что хочет «попить чайку при коммунизме». Но «штурм неба» явно пошел на убыль. Те штурмующие, что были на свободе, притомились и больше делали вид, что работают, чем работали. А та часть населения, что «штурмовала» под присмотром часовых и хорошо обученных собак, уцелевшие носители знаменитой 58-й статьи, вышла на волю. Из них очень немногие сохранили упрямую веру в идею светлого коммунистического будущего.
Сытый, дорожащий своими привилегиями агитпроп усердно продолжал заталкивать идею в головы советских людей. Но идея — обанкротилась. Никто (почти) в нее уже не верил. В том числе и сами агитпропщики.
А тут еще в «Новом мире», в трех номерах, напечатали роман Дудинцева «Не хлебом единым». По нынешним временам злоключения изобретателя Дмитрия Лопаткина, которого драконят начальники-бюрократы, не вызвали бы особого резонанса: подумаешь, страдалец! Но тогда роман этот стал, как говорят ныне, знаковым явлением. На его обсуждении в Союзе писателей страсти накалились необычайно (мне рассказал об этом Рудный). Паустовский заявил, что дудинцевский роман — удар не только по начальникам-бюрократам Дроздовым, но и по всему новому классу. Ух и накинулись на Паустовского писатели-охранители: дескать, недопустимо это и безответственно — употреблять терминологию ренегата Джиласа. («Новым классом» Джилас, бывший соратник Тито, назвал правящую партийную номенклатуру, отгородившуюся системой привилегий от народа, от населения «социалистической» страны. Вскоре, будучи в гостях у Рудного, я прочту эту запретную книжку — «Новый класс».)
А в октябре — венгерские события. Мятеж в Будапеште! Невиданно-неслыханно: бьют коммунистов. Да что там бьют — вешают на фонарях! Как вешали аристократов в Великую французскую революцию («Les aristocrates 'a la lanterne…»). Статую Сталина сбросили с пьедестала. Это что же — антикоммунистическое восстание венгерского народа? Нет. Название совсем другое — контрреволюционный мятеж. В Будапешт входят советские танки. Мятеж подавлен. В руководстве — новые люди, Янош Кадар какой-то вместо твердого сталинца Матиаша Ракоши. Над прекрасным голубым (а вернее, желтоватым) Дунаем воцаряется спокойствие. Но — звучит над Восточной Европой долгое, долгое эхо венгерских событий…
Такой странный шел год — 1956-й.
А я, отслужив на флоте шестнадцать лет, вышел наконец на долгожданную «гражданку». Мы с Лидой приезжаем в Баку. Когда-то уехали отсюда, 17-летние, наивные, влюбленные. Теперь нам по 34, и мы возвращаемся к родным пенатам — битые жизнью и войной… испытавшие голод, блокадную погибель, гонения, разлуку… и по-прежнему влюбленные.
Осень — лучшее время года в Баку. Спадает жара, не плавится асфальт под ногами, на Приморском бульваре по вечерам — полгорода. В ноздрях — знакомый с детства запах моря, остренький дух мазутных пятен, вечно плавающих по Бакинской бухте.
Запах-то прежний, но бухта словно осиротела: лишилась главной своей прелести — купальни. Эти изящные деревянные павильоны на сваях были построены в 1914 году по проекту гражданского инженера Баева. Местная газета того времени «Каспиец» писала: «Новые бакинские купальни представляют из себя замечательно красивое сооружение на воде. Такой красивой и обширной постройки на воде не имеется нигде в Европе, если не считать Ниццы». Все мое детство связано с этим действительно замечательным «сооружением на воде». С мая по сентябрь бегали купаться. И вот — печальный финал. Сгнили сваи, да и мазутные поля вокруг… Снесли красавицу купальню — очень, очень жаль…