Полвека любви
Шрифт:
Ну и, конечно, профессиональное пристрастие к научной фантастике обязывало к научному мышлению. Вообще — к работе мысли. Мы с коллегами-фантастами много говорили о последних достижениях науки, спорили, пытались понять (это я о себе — гуманитарии по образованию).
Можно сказать, на наших глазах менялись представления о Вселенной (результат появления радиотелескопа). В 1965 году Макс Планк открыл реликтовое излучение — реликт того состояния Вселенной, когда не было ни звезд, ни тяжелых элементов — ничего, кроме облака горячей плазмы. А облако это откуда взялось? Так появилась теория Большого взрыва, положившего начало Вселенной. Взорвалась некая гиперчастица — первоначальное Нечто, запакованное в ничтожно малом объеме. И начался отсчет времени… всё началось… десятки тысяч лет ушли на разогрев облака… потом произошла «отклейка» излучения от материи… вещество стало расширяться… сгустки вещества образовали галактики, а из них выделились звезды… Ну и так далее…
Но вот вопрос: Большой-то взрыв отчего произошел? Неизвестно. Это, как определила наука, сингулярность, то есть единственность. Тут и некоторые физики — как я полагаю, не без смущения — признали, что первоначальный толчок могло дать некое Высшее Существо, Мировой Разум…
То есть — Бог.
В 1977 году в моей жизни появился теплоход-сухогруз «Капитан Лев Соловьев». Мы стояли на рейде Иокогамы, принимали последний груз. В шестом трюме сноровисто работали японские грузчики — крепили огромные ящики стойками, распорками. А когда закончили работу и ушли, матросы палубной команды обнаружили в углах трюма книжки карманного формата, толстенькие, в темно-зеленой обложке. Это была Библия на русском языке — Ветхий и Новый Заветы, канонические. Не знаю, кто поручил японским грузчикам разбросать их в трюме советского сухогруза. Но, узнав об этом, всполошился первый помощник капитана, то есть помполит. «Это диверсия!» — воскликнул он и велел срочно все книги собрать и принести к нему в каюту. Но одна все же не попала в его бдительные руки: по моей просьбе судовой токарь принес ее мне.
Впервые я раскрыл Библию. Весь обратный путь от берегов Японии до Одессы я читал ее. Летний муссон вздымал в Индийском океане волны-горы, стонали переборки «Льва Соловьева». Под завывания шторма я читал в своей каюте Святые благовествования от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна…
Не могу сказать, что именно в этом плавании я пошатнулся в своем атеизме. Но — было сильное впечатление от Нагорной проповеди Христовой.
«И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7, 3).
«Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки». (Мф. 7, 12).
В этом жестоком мире, полном ненависти, жадности, подлости, разбоя, необычайно важен призыв к любви, к милосердию. Он очеловечивает. Вот почему… ну да, именно поэтому неверующая душа открылась Нагорной проповеди…
Атеизм мне надоел. Почему же я не обратился к вере моих предков? Не знаю. Ритуал, обрядность — не по мне. Но и в христианстве строгая обрядность… В каждой конфессии свой ритуал…
Бог — один. Один для всего человечества. При всей пестроте, разнообразии и противоречивости социально-психологических предпочтений человечество сумело понять заповеданный Богом этический закон. Он нарушается на каждом углу бытия, но — он есть. И если ты придерживаешься его в нелегком ходе своей жизни, значит — Бог присутствует в твоей душе.
В сущности, Главная Истина очень проста.
Всю свою долгую жизнь Медынский как бы вел спор с отцом-священником. Мне кажется, под упрямым его богоборчеством скрывалось сомнение, тайный позыв к примирению, даже к покаянию.
Он сделал много добрых дел, помог многим заблудшим душам обрести себя, побороть зло, вернуться к честной жизни. Несомненный знаток душ человеческих, он при всем том бывал наивен и больно переживал, когда ошибался в своих оценках. К примеру: он весьма ценил благорасположение министра внутренних дел Щелокова, верил в его порядочность, бескорыстное служение обществу. Каково же было разочарование Медынского, когда Щелоков, запутавшийся в своих коррупционных связях, был смещен и покончил жизнь самоубийством…
Григорий Александрович Медынский не верил в Бога. Но свою жизнь прожил как христианин.
Уже не раз я упоминал о своем дальнем плавании. Хочу рассказать и о нем.
В 70-е годы при Московской писательской организации существовала комиссия по шефству над Морским флотом. Возглавлял ее Юрий Михайлович Корольков, в прошлом видный журналист «Правды», а теперь (то есть в те годы) писатель-документалист. Давно подмечено, что многие люди маленького роста обладают повышенной энергетикой. Вот таким был и Корольков. Он пробил через высокие инстанции разрешение для московских писателей — членов комиссии ходить в загранплавания на судах Морфлота — с тем, разумеется, чтобы это получило какое-то отражение в литературе.
Я, как бывший военный моряк, входил в корольков-скую комиссию, и вот в марте 1977 года настал мой черед отправиться в дальнее плавание. Министерство морского флота направляет меня в Черноморское пароходство. Приезжаю в Одессу. Осталась позади мартовская слякоть, вечная московская суета. В Одессе солнечная погода, теплынь и оживленные разговоры о недавнем землетрясении — произошло оно в Румынии, «но ведь это совсем близко, из окошка видно, и нас тоже довольно-таки тряхнуло».
Мне повезло: отправляется в Японию сухогруз «Капитан Лев Соловьев» с заходами в Пенанг, Сингапур, Дананг и Гонконг. Я как бы слышу удары гонга. Сказочный рейс! Чтобы поспеть на него, с несвойственной мне прытью за два дня прохожу оформление. Получаю паспорт моряка. В бассейновой поликлинике на 5-й станции Большого Фонтана ко мне приставляют медсестру, и она проводит меня по всем кабинетам (и, конечно, странно я выгляжу, в трусах, лысый и «довольно-таки» толстый, пятидесятипятилетний, в толпе стройных молодых моряков). Мне вкатывают под лопатку из здоровенного шприца противохолерную вакцину и «процарапывают» на руке оспу. К исходу дня получаю вожделенный санпаспорт. Уф-ф, гора с плеч…
И вот — хватаю такси и мчусь в Ильичевск. Там у 26-го причала, заваленного и заставленного ящиками с грузами, нахожу «Капитана Льва Соловьева». Знакомлюсь с капитаном Владимиром Бересневым, первым помощником Юрием Сидельниковым, старпомом Вячеславом Кузьминым. Я оформлен в рейс как дублер первого помощника, вписан в судовую роль — словом, член экипажа этого красивого теплохода.
Судно всего два года как построено в Николаеве. У него дедвейт 16 тысяч тонн, мощность главного двигателя 13 700 лошадиных сил, скорость 18 узлов. Хорошее судно, замыкающее «капитанскую серию», то есть серию сухогрузов, носящих имена черноморских капитанов.
Когда-то, в тридцатые годы, Лев Михайлович Соловьев плавал вторым помощником на черноморском пароходе «Харьков». Второй помощник отвечает за грузы, а генеральным грузом в 1936 году была боевая техника для республиканской Испании. Франкисты захватили пароход, и Соловьеву с экипажем пришлось пройти через ад фашистского застенка. После возвращения в Одессу Соловьев плавал капитаном. В начале Великой Отечественной повел судно на Дальний Восток, там принял пароход «Кола». 17 марта 1942 года в Восточно-Китайском море «Кола» была торпедирована неизвестной подводной лодкой. (Нет документальных свидетельств, но, скорее всего, «неизвестная» была японской.) Так на сорок втором году оборвалась недолгая жизнь капитана Льва Соловьева.