Полвека любви
Шрифт:
Только мы начали трапезу, и Рудный, посмеиваясь, успел рассказать, что главное событие в литературе — это то, что он закончил писать роман «Гангутцы», как к нам ввалились еще гости — Валя Булыкин и его друг лейтенант Вася Лепетухин, химик дивизиона. У Лиды на лице всегда все будто написано: я вижу, что она растеряна. Закуски маловато, да? Ничего, Ли, не тушуйся. Где наш НЗ (неприкосновенный запас) — две банки рыбных консервов?
Я вспарываю банки, а Валя достает из своего любимого портфеля поллитровку. Они с Васей уже «на взводе», и Валя громогласно объявляет, что слышал, будто журналисты пьют почти как катерники, и завязывается веселый треп, морская травля, и Лида требует, чтобы Валя больше не пил, не то она снова устроит ему головомойку. (Это было однажды: Валя заявился в выходной день, будучи в сильном подпитии, и пришлось нам с Лидой отвести Валю в кухню и подставить его голову под кран. Холодная вода подействовала хорошо: Валя обрел дар связной речи и сразу завел философский разговор.)
Валя с Васей вскоре ушли, им хотелось еще в офицерский заглянуть. А Рудный остался у нас ночевать — мы устроили ему постель на стульях.
На следующий день мы с Лидой (документы у меня уже были оформлены) и Рудный выехали в Москву. Это было 7 или 8 апреля. Думали мы остановиться у Сережи Цукасова, но Рудный повез нас прямо к себе. Он жил в то время на Пушкинской. Лидия Федоровна оказалась приятной женщиной с мягкой манерой общения. Лиде она надавала множество полезных советов: у Лидии Федоровны была трехмесячная дочка Наташа от Рудного и еще двое детей от первого брака.
Двенадцатого апреля я посадил Лиду в бакинский поезд, и она уехала рожать.
Я перебрался от Рудных к Сереже Цукасову. Он жил в переулке Садовских, рядом с Театром юного зрителя, в старой густонаселенной квартире. У них с матерью, маленькой сухонькой Зинаидой Ароновной, была большая комната, разгороженная подвижной перегородкой. Старый рояль, на котором Зинаида Ароновна играла в молодости, давно никто не тревожил. Тихая, будто пришибленная гибелью мужа в начале войны, она работала где-то бухгалтером. Сережа был единственным светом в окошке ее увядающей жизни.
Сергей, насколько помню, работал в газете «Военное обучение». Отсюда он взял старт своего будущего восхождения по ступеням столичной журналистики.
В Литинституте мы с Сережей узнали, что прием заявлений на заочное начнется 1 июня. Принимают к рассмотрению не только прозу, но и публицистику, очерки, — и Сергей тоже решил подать заявление. Мне же нужно было закончить к июню повесть о катерниках — и вот после двух дней беготни по Москве я отправился восвояси, в Пиллау, в Балтийск. Сережка провожал меня на Белорусском вокзале.
Из моего письма к Лиде от 16 апреля 1947 года:
Вот я и приехал вчера в Пиллау. Вошел в нашу комнатку — и так защемило сердце, так безудержно тоскливо стало на душе… Сел — и сижу, ошеломленный одиночеством, пустотой…
Сейчас ты уже дома, окружена заботой и любовью. Чувствуешь ли ты, моя хорошая, горячие волны моей любви? Только теперь я понял, как безумно, как невыносимо не хватает мне тебя, милая моя подруга. Это — тяжелая реакция после нашей совместной жизни, такой хорошей и радостной. Старею я, что ли? Почему так неудержимо тянет к семейному очагу? Нет, это не «старею», это — молодость большого, окрепшего чувства. Правда?..
Из письма Лиды от 26 апреля:
…Я гуляю, много хожу, принимаю ванны… Пока у меня все протекает буквально по медицинскому учебнику… Папа все ищет, где мне лучше рожать. Предлагает устроить меня в больницу водников.
Роднуся, в прошлом письме я надавала тебе столько поручений, что даже страшно за тебя. Тем не менее придется добавить еще. Мама просит, чтобы ты привез ей 2 пары простых чулок и папе 2 пары носок. Здесь их не достать… Для нашего будущего малыша привези соску на кольце. Нора уверяет, что ребенку с первого же дня надо дать соску. Вообще я выслушиваю теперь массу всяческих советов…
Из моего письма от 5 мая:
…30-го вечером, когда я сидел дома, особенно остро чувствуя свое одиночество, вдруг вваливаются Валька со своим неразлучным спутником Васей. Торжественно водрузили на стол свой знаменитый портфель, из которого предательски торчали два горлышка «поллитров». Я был им очень рад (не «пол-литрам», а друзьям, которые меня не забыли). Оба они были уже изрядно на взводе. Валька первым делом потребовал бумаги и чернил и написал телеграмму тебе, которую ты, наверно, уже получила. Затем шумно принялся поздравлять меня с будущим сыном. Объявил также, что чувствует себя здесь значительно свободней — никто его не отчитывает за то, что он пьет, много курит. Потом вдруг сказал с настоящей грустью: «А все же здесь стало очень пусто…» Мы выпили за тебя, моя дорогая, любимая, и за нашего сына…
Из письма Лиды от 2 мая:
…Передо мной лежит твое письмо, полученное накануне праздников. Я его буквально зачитала, как когда-то, когда мы еще не были женаты. Трудно сказать, когда я больше радовалась твоим письмам, тогда или теперь. Думаю, что теперь, т. к. люблю тебя не меньше, а гораздо больше, глубже… иначе. Других женитьба расхолаживает, у нас же, к счастью, этого не произошло, и, мне кажется, никогда еще не любила я тебя так, как теперь. Не проходит и мгновенья, чтобы я не ощущала твоего отсутствия, не только сознанием и не так сознанием, как всем своим существом. Я хочу только одного — быть всегда вместе с тобой, никогда не разлучаться, даже временно…
Папа принес мне разрешение рожать в больнице водников…
…Как хорошо будет, если ты приедешь, а у тебя уже сын… Неужели не получится так, как я хочу?!
Телеграмма-молния:
Поздравляем сыном родился 18-го оба чувствуют себя прекрасно крепко целуем
Телеграмма-молния:
Счастлив горячо целую сына всех дорогих моих выезжаю 21
Я всегда торопился к тебе. И в первые годы семейной жизни, и в последующие. Всегда. Но никогда не торопился так, как в том счастливом мае 47-го года, когда у нас родился сын.
23-го я приехал в Москву, а утром 25-го вылетел в Баку. Я сидел в хвосте самолета ЛИ-2, за иллюминатором небо было словно ватой набито, я пытался заснуть, но не мог. Беспорядочно текли мысли. Перед мысленным взором возникала то усатая физиономия Сережи, то круглое лицо светловолосой девы Корнеевой с заочного отделения Литинститута — она подтвердила готовность в июне принять на конкурс наши (замечательные) произведения. Свою небольшую повесть «Офицеры» (все же я ее, как ни странно, закончил, а машинистка из нашего машбюро перепечатала), а также заявление и копию школьного аттестата я оставил у Сергея — он передаст все это Корнеевой, когда объявят прием. То вспоминался вчерашний визит к Дине Валентиновне Фрейчко.