Полвека любви
Шрифт:
Из письма Лиды от 16 июля:
Малыш наш чувствует себя хорошо, смотрит в глаза и буквально хохочет. Мишка (он недавно приехал) застал его голенького, барахтающегося на постели. Он был так хорош, что Миша
Из моего письма от 14 июля:
Родная, почему ты не со мной? Я скучаю дико, страшно.
Тебя здесь нет. Я, книгу полистав, Закрыл глаза. Я пустоте не верю. Все кажется, что ты из баловства Тихонько спряталась за дверью. Вот-вот войдешь (с котенком на плече) И засмеешься радостно и звонко. Ну, обними меня погорячей. Ты захотела пошутить, моя девчонка? Я дверь открыл — там пусто… В этот час Ты далеко. Нагнулась над коляской. Я вижу, милая: улыбке синих глаз Ты отвечаешь кареглазой лаской. Тебя здесь нет…Видишь, я даже стихами заговорил…
Из письма Лиды от 24 июля:
…Бедненький мой, тяжело тебе одному. Я тоже без тебя буквально места себе не нахожу. Когда Алинька смеется, кокетничает, издает какие-то радостные звуки, мне бывает безумно больно, что тебя нет рядом и ты не можешь вместе со мной радоваться нашему мальчику. У него часто бывает такой беспокойный, ищущий взгляд. Всех это удивляет и смешит. Я же понимаю его значение: он ищет своего папку. Я уверена, что он уже любит своего папочку, ведь он так на него похож…
Ночью 24 июля меня вдруг стал бить озноб, потом бросило в жар… В общем — малярия. Я ее узнал по Лидиному опыту. Все же утром пошел в редакцию, надо было написать статью, но — страшно разболелась голова. Я попросил Ефима сделать статью и пошел домой отлеживаться. Ко мне заходили Ефим с Лизой, потом Коля Гаврилов (его комната была под моей, на первом этаже). Есть мне не хотелось — только пить. Надя, соседка, напоила меня чаем с малиновым вареньем.
А на следующий день приступ повторился с большой силой. Я метался… ждал, чтобы кто-нибудь пришел… Наконец пришел Коля (а у него тоже были «жаркие» дни: Зина родила девочку) и вызвал врача…
Словом, я очутился в госпитале, а оттуда меня отправили в инфекционное отделение — оно находилось в бывшем немецком курортном городке Раушен (теперь он называется Светлогорск). На меня напялили полосатую, как у арестанта, куртку и штаны, и стал я глотать хинин. С трудом нашел — выпросил у сестры листок бумаги и карандаш и написал письмо Лиде. Отправил его треугольником, как когда-то с фронта…
Из моего письма от 7 августа:
…Я снова здоров. Вчера вечером приехал из госпиталя. У меня была 3-дневная малярия. Трепала она меня жестоко. Что-то на нас обоих обрушилась вдруг эта проклятая болезнь. Неделю я принимал там хинин… Я выписался, но мне нужно еще по определенной схеме принимать акрихин…
…Вчера я сразу прочел… нет, проглотил три твоих письма. Так тепло и радостно стало на душе. Ты так живо изобразила нашего малыша… Я так рад, так счастлив, что он у нас растет здоровенький, улыбающийся, милый (это в мамку пошел). Иначе ведь и не могло быть — он в любви рожденный…
…Получил ответ из Воениздата… Так называемая «рецензия» на повесть — чистейшая отписка… Некая Богина (рецензент) заявляет, что моя рукопись — скорее расширенный план повести, настолько она фрагментарна. Ладно, с этим еще можно согласиться. Далее она утверждает, что идея повести представляется очень спорной… Она вдруг обобщает: значит, те, кто воевал, не нашли себе места в послевоенных буднях? Словом, умаление значения etc… Ей, конечно, лучше это знать, с высоты своей московской колокольни. Но как это пошло и обидно — коротенькая отписка. Правда, она сопровождается любезным письмом нач-ка изд-ва, где он, полагая, что у меня «есть все возможности, чтобы сделать повесть более правдивой и художественной», надеется на это и просит прислать переработанный экземпляр…
В общем — к чертям. Если я вернусь еще к этой повести, то потом, когда кончу ханковскую. В госпитале я разработал довольно подробно план ее и теперь засяду. Если она не удастся, я, по-видимому, покончу с литературными опытами.
Я в госпитале перечитал «Обрыв» и невольно сравнивал себя с… Райским. Быть может, и я такой же, как он, неудачник, с душой, принадлежащей искусству, но которому суждено ничего не закончить, ничего не сделать?..
Из письма Лиды от 9 августа:
…Вчера получила твое письмо из госпиталя… Почему тебя отвезли так далеко? А когда ты лежал дома, то кто ухаживал за тобой? Мне страшно подумать, что ты лежал один, тебе было нехорошо и никто к тебе не подходил. Родненький мой, как я тебя люблю!..
Из моего письма от 10 августа:
…Есть одна радостная весть. От Сережки пришло письмо, пишет: «В институте ты прошел. Значится: допущен к приемным испытаниям. Но раз у тебя аттестат отличника, значит, дело в шляпе. Мне так и сказали: может считать себя студентом».
Здорово, правда?
…Жук ожидается на днях. Чайка через неделю собирается в отпуск, и мне придется его замещать, т. е. секретарем редакции. А отпуск его будет до конца сентября. Так что, даже в случае благополучного разрешения «либавского вопроса», я приеду только в октябре. Как долго еще ждать! Мне так не хватает тебя, твоей нежности… И нашего малыша… Милое синеглазое существо, как много нового оно внесло в нашу жизнь.
Из письма Лиды от 20 августа:
…Твое сравнение себя с Райским мне совсем не нравится. Тот человек не знал, чего он хотел, а по-настоящему хотеть он не мог. Это был неполноценный человек, и любить такого я бы не могла.
Самое большое счастье — что мы нашли друг друга. Больше личного, семейного счастья — ничего не может быть, и никакая иная удача не может его заменить. Поэтому им надо дорожить и не подвергать искушению…
24 августа уехал в отпуск Паша Чайка, и я остался за него секретарствовать. А потом? Жук сказал, что намерен сильно укрепить либавский участок и думает послать туда нас с Петровым. Предполагалось, что я заменю там собкора Лебедева и въеду в его квартиру, сиречь комнату, а Лебедев, отозванный в Пиллау, займет мою. Это была вдохновляющая перспектива. Хоть бы не возникли «неожиданные затруднения», коими изобилует жизнь вообще и жизнь флотского офицера, зависящая от настроения начальства и воли отдела кадров, — в особенности.
Все выглядело в наших планах почти идиллически.
Но действительность, как известно, крайне редко соответствует планам (а точнее — никогда). Во всяком случае, она требует куда больших усилий для достижения того, что задумано. Закон несообразности действует неукоснительно.
Прежде всего: я не представлял себе, как управлюсь с громоздким переездом. Как-то незаметно мы обросли вещами. А мебель? У Лебедева в комнате что-то, конечно, было. Но вот «неожиданное затруднение» № 1: к концу сентября выяснилось, что Лебедев вовсе не намерен переезжать в Пиллау. Отдел кадров оставил его в Либаве. Значит, я отправлюсь, как и прежде, в неизвестность. Правда, Петров был исполнен решимости выбить квартиры для либавского корпункта и получил соответствующую бумагу. В конце сентября он погрузил свои вещи и мебель на транспортное судно, идущее в Либаву, — и отбыл.
Я же погрузился в секретарство: читал и правил материалы, сдаваемые отделами, составлял макеты. Сам почти не успевал писать, и это было худо, потому что не шел гонорар, а расходы у нас в семье возрастали. Расходы всегда возрастают — такое у них странное свойство.
За работой засиживался до 8–9 часов вечера. Домой приходил утомленным. Редко удавалось выкроить два часа вечернего времени для сочинительства: я ведь начал новую вещь. Я замечал, что стал легче писать. Появлялся какой-то опыт. Да и, наверное, вдохновляло меня то, что принят в Литинститут. (А Сережа, как и Ефим, получил отказ. И Петрову отказали.) Я ждал официального извещения из института.
«Теперь, — писал я Лиде, — никакие рецензенты не отобьют у меня охоту писать».
Итак, все больше я утверждался в своем истинном призвании, хотя сомнения (вечные мои сомнения) не покидали меня.
Из письма Лиды от 11 сентября:
…Скоро наша годовщина. Ты не забыл? Поздравляю тебя. Единственное мое желание — чтобы ты всегда любил меня так, как эти три года, и чтобы у нас всегда, всегда были такие отношения, как теперь. Чтобы ты больше никогда не был бобылем, а я — соломенной вдовушкой.
После трех лет замужества я снова и снова объясняюсь тебе в любви…
Из моего письма от 17 сентября:
Ты мне сообщила столько сенсаций о повальных женитьбах, что я не хочу остаться в долгу и сообщаю тебе еще более сенсационную новость: Валька женился! Я видел его только раз с женой: простая, молоденькая, полная, очень румяная девица, работает на метеостанции…
Из письма Лиды от 21 сентября:
Вчера вечером получили твою телеграмму с радостной вестью: ты зачислен в институт, единственный из всех знакомых. Даже не могу передать, как я счастлива и горда тобой. Да, да, горда — и не смей улыбаться.
Это значительнейшее событие и большой сюрприз к нашей третьей годовщине. Замечательный подарок. Теперь нам остается обосноваться в Либаве, быть вместе и больше не разлучаться…
Полагается с 5 м-цев подкармливать ребенка манной кашей… Когда ты будешь в Л., то спроси у жены Лебедева, можно ли там достать манную крупу и сколько стоит кусок бельевого мыла. Это для нас вещи первой необходимости. Везти мыло отсюда тяжело и громоздко…
Очень беспокоит меня, как ты справишься с багажом…
Когда мама стоит с Алькой в галерее у окна, то все соседи называют его «маленький Женя». Даже странно, что в природе может быть такое точное повторение. Это оттого, что мамочка его так любит папочку и захотела, чтобы ее сыночек был его копией. Ты здесь абсолютно ни при чем, и не делай самодовольного лица…