Полюс капитана Скотта
Шрифт:
— Признайтесь, унтер-офицер, — молвил Бауэрс, — что теперь вы с удовольствием поменялись бы со своим однофамильцем ролями.
— Почему вы так решили? — меланхолично возмутился Эдгар Эванс. — Ни за что! Независимо от того, чем этот наш поход завершится. Я давно мечтал побывать на полюсе. Это желание было настолько велико, что я готов был организовать собственную экспедицию.
— Вы?! — удивленно уставился на него Отс. — Собственную экспедицию? Для меня это такое же открытие, как для вас — открытие полюса.
— Ваше мнение по этому поводу меня не интересует, сэр, — все с той же категоричной мягкостью сообщил ему Эванс. — Главное, что эта, почти несбыточная мечта моя каким-то странным, непостижимым образом сбылась. За это не жалко заплатить не только здоровьем, но и жизнью.
Чем ближе они подходили к «прощальному гурию», тем молчаливее становились. Но даже в этом молчании улавливались какие-то нотки торжественности. Когда же мемориал предстал перед ними, полярники окружили его и несколько минут стояли неподвижно, словно язычники, покаянно вернувшиеся к своему забытому и некогда поруганному идолу.
Завершив чествование, Отс лично убедился, что от «мемориала» уходят два санных следа, один из которых, несомненно, оставлен командой лейтенанта Эванса, и сказал капитану, что грех не остановиться здесь лагерем. Скотт немного поколебался, но все же предложение принял, хотя до этого намеревался пройти, «под настроение», еще хотя бы две мили. А значит, разбить лагерь на две мили ближе к очередному сладу провизии и к базовому лагерю.
16
День выдался ветреным, а потому в восприятии полярников чудным. Подняв парус, полярные странники — сытые и хорошо отдохнувшие — прошли уже двенадцать миль и намеревались пройти еще столько же, когда вдруг на одном из косогоров, во время преодоления заструги, доктор Уилсон резко оступился и, как потом сам же и выяснил, растянул себе сухожилие правой ноги. Остальные семь миль, до очередного лагеря, он шел, сильно прихрамывая, с трудом сдерживая резкую боль.
Едва Скотт смирился с этим прибавлением в «команде инвалидов», как произошла беда с унтер-офицером. Еще вчера перед сном он жаловался доктору на то, что вновь разболелась раненая седьмого января, во время ремонта саней, рука, что она опухла и рана гноится. А сегодня вдруг каким-то странным, непостижимым образом умудрился сорвать два ногтя на правой руке. Причем тоже во время небольшого ремонта саней. Узнав об этом, капитан схватился за голову. Получалось, что у Эванса теперь ранены обе руки, у доктора Уилсона распухает одна нога и сильно мерзнет вторая, Отс обморозил все, что только можно было обморозить, и только его неугасимая ирония не позволяла ему окончательно сникнуть и сдаться. Впрочем, в их положении сдаться означало только одно — погибнуть.
Ночью Скотту не спалось. Он предчувствовал, что наступает развязка. Вроде бы у каждого из членов команды еще были шансы выкарабкаться, однако атмосфера в команде становилась все более напряженной. Начальник экспедиции понимал: как только выйдет из строя хотя бы один из пятерых полярных странников, это в какой-то степени парализует деятельность всех остальных. Проблема ведь не только в том, что уменьшится количество людей, способных тащить санки. Почти вдвое увеличится сам груз этих санок, и при любом раскладе двое из этих четверых тоже окажутся больными.
Единственное, чем он мог подбодрить команду, так это сообщить, что завтра они должны достичь очередного склада с провизией и призвать каждого из полярников быть предельно осторожным и заботиться о своем здоровье.
Полярные странники встретили его обращение угрюмым молчанием. Даже Отс — и тот почему-то молчал, словно в предыдущих словесных схватках растерял всю остроту своей иронии и всю язвительность сарказма, который еще недавно казался неистощимым. Стоило ли удивляться, что утром группа поднялась невыспавшейся и вообще неотдохнувшей. Однако Скотт жестко приказал всем идти к санкам, пообещав, что завтрак они себе устроят, только достигнув склада. Капитан прекрасно понимал, что спасать положение — если только его еще можно спасти! — следует ужесточением дисциплины. Поэтому, словно капитан тонущего парусника, он делал все возможное, чтобы погасить панику, а значит, заставить команду спасать и себя, и судно. Поэтому он велел врачу осмотреть руки Эванса, перевязать их, а самого унтер-офицера успокоить.
— Мы должны вспомнить, что все мы — военные, причем большинство — офицеры, — решительно молвил Скотт, когда его маленький отряд выстроился у санок, — в том числе и вы, доктор. А значит, взять себя в руки и действовать, как бою. Наша следующая цель — склад провианта в пяти милях отсюда. Там мы сделаем привал, основательно позавтракаем и пойдем дальше. Не расслабляться, не жаловаться, не впадать в панику. Это приказ, который должен быть выполнен.
— Что ж, Ватерлоо, так Ватерлоо, — прокомментировал его приказ ротмистр Отс.
— Вы не довольны моим приказом, капитан от кавалерии?
— Наоборот, начинаю чувствовать себя, как перед решающей битвой. Правда, не определился, в какой армии состою: Наполеона или Веллингтона.
— Все равно победа будет за той армией, в которой окажетесь вы, «трансваальский драгун». Поэтому не теряйте расположения духа, наш Веллингтон, — в том же ключе отреагировал Скотт.
После того как они опустошили склад, капитан поинтересовался у доктора состоянием его ноги и разрешил идти рядом с санками, лишь время от времени помогая остальным полярникам перетаскивать их через сугробы и заструги. К счастью доктора, помощь его понадобилась только дважды, поэтому вечером, в палатке, он открыл для себя, что воспаление уменьшается, и нога постепенно заживает.
Но еще перед тем, как разбить лагерь на месте старой стоянки, Бауэрс обнаружил в одном из застругов торчащую лыжу.
Поспешив туда, он, к величайшей своей радости, нашел и вторую лыжу, и, таким образом, 31 января вернулся себе то, что умудрился потерять еще… 31 декабря. Уже само сравнение этих дат позволяло полярникам увидеть в нем нечто символическое. Именно с верой в этот и прочие знаки небес они и прошли весь маршрут следующего дня. Восстанавливая его подробности в дневнике, Скотт был скупым на слова и осторожным в оценках: «Почти целый день пришлось тянуть, налегая грудью на лямки. Прошли восемь миль за четыре с тремя четвертями часа. После полудня дело сначала пошло оживленно, тем более что мы спускались с крутого склона; затем поверхность испортилась: сыпучие снежные сугробы — тянуть очень трудно.
Работали мы до восьми часов вечера, пока не добрались до гурия, поставленного 29 декабря. До следующего склада („Верхнего глетчерного“) нам вполне должно хватить недели; у нас на руках еды на восемь дней полными рационами. Мы увеличили их на одну седьмую часть; это дает нам существенную разницу. Ноге Уилсона значительно лучше, однако руки Эванса в ужасном состоянии: слазят два ногтя, полопались волдыри».
Следующий день тоже обещал быть успешным, поскольку ветер дул попутный и парус придавал санкам такую скорость, что полярникам уже приходилось не столько тащить их, сколько направлять движение. И все было бы хорошо, но на первом же крутом спуске удержать санки не удалось и они завалились набок, сбив с ног и протащив за собой всех полярных странников.