Помеченный смертью
Шрифт:
Подбежал водитель, бешено вращая глазами:
– Т-ты шт-т-то?! Я из т-тебя щ-щас к-коленвал с-сделаю!
Он заикался: то ли испугался сильно, то ли давно такое за ним водилось. Даруев оттолкнул его быстрым и брезгливым движением и, обыскав салон «Волги», извлек оттуда винтовку. Подступивший было к нему водитель грузовика отпрянул.
– Пш-шел! – сказал ему полковник.
Рябов все так же лежал на шоссе. Автомобиль, огни которого Даруев видел минуту назад далеко-далеко, приблизился и проехал мимо, не останавливаясь.
Рябов дышал. Его дыхание было ровным, и если бы не заливавшая лицо кровь, можно было бы подумать, что он спит. Полковник
– Ко мне! – сказал Даруев и вскинул винтовку.
Они не сдвинулись с места, словно были парализованы страхом. Тогда Даруев сам пошел к ним. Ему оставалось пройти еще метров десять, но он остановился. Он боялся, что эти люди бросятся наутек и растворятся в темноте. В этом было их спасение, но они этого не понимали.
Даруев застрелил их обоих, после чего вернулся к «Волге» и вызвал по рации подмогу.
Через два часа на дороге не было ничего. Ни разбитых машин, ни трупов. Остались только пятна запекшейся крови, но и их намочил пошедший с ночи дождь.
43
Доктор провел у постели Рябова ночь и весь следующий день. Рябов был без сознания. У него обнаружились многочисленные ссадины и порезы, доктор наложил швы, и это было все, что он мог сделать. Темный лицом Даруев заглядывал в кабинет через каждые полчаса, доктор при его появлении разводил руками, и вид у него при этом был виноватый.
Вечером, когда солнце спустилось к самым верхушкам деревьев, Даруев сдался. Бессонная, полная треволнений ночь сказывалась. Он в последний раз заглянул в кабинет и сказал доктору усталым и оттого неприятно хриплым голосом:
– Я буду у себя. Разбуди, если что.
Доктор подумал, что вот это «если что» может не наступить ни этой ночью, ни завтра, ни через неделю. Но вслух он ничего не сказал.
Рябов лежал неподвижно и казался спящим. В какой-то момент доктору показалось, что веки Рябова подрагивают, стремительно подошел и склонился над лежащим. Нет, показалось. Отошел к столу, но что-то почувствовал, будто в спину ему кто-то давил, резко обернулся и встретился взглядом с Рябовым. Тот смотрел на доктора, явно его не узнавая, и у доктора упало сердце. Он вдруг подумал, что с Рябовым после аварии может произойти что угодно.
– Как вы себя чувствуете?
Рябов не ответил.
– Вы меня слышите?
Легонько качнул ресницами в ответ.
– Кто вы? Фамилия?
Рябов медленно и неохотно разлепил сухие белесые губы и спросил в свою очередь:
– А вы кто?
– Я – врач. Вы меня не узнаете?
Рябов обвел взглядом комнату.
– Где я?
– В медицинском кабинете.
Доктор растерялся и чувствовал себя неважно. Он понял – что-то произошло, что с Рябовым теперь будут проблемы, и хотя его личной вины в этом не было, внутренне сжался, представив, как Даруев будет требовать, чтобы он поставил Рябова на ноги, вернул его к жизни, а сделать, возможно, ничего не удастся.
– А кабинет где?
– Где кабинет? – еще больше растерялся доктор. – Это… это пансионат.
Он путался, пытался определить, с кем имеет дело, и не знал наверняка, как следует отвечать.
– Назовите себя. – попросил. – Фамилия ваша?
Он отвернулся и торопливо готовил шприц для укола. Хотел успеть с этим прежде, чем придет Даруев.
– Фамилию свою назовите! – повторил настойчиво.
– Ползунов.
От неожиданности руки доктора дрогнули, шприц упал на кафельный пол и рассыпался на осколки.
–
Сделал шаг вперед, осколки стекла хрустнули под ногой, он вздрогнул и остановился.
– Ползунов, – повторил его собеседник.
Раненый смотрел на доктора немигающим взглядом. Так смотрит на свою жертву змея. Доктор смешался и опустил глаза. Он видел кафельный пол и иглу от разбившегося шприца. Эту иглу ему зачем-то захотелось поднять прямо сейчас, он склонился, а распрямиться уже не успел. Налетевший смерчем Ползунов сбил его с ног, опрокинул на пол и несколькими сильными и жестокими ударами утопил его в вязкой неразрывной темноте. Потом Ползунов склонился и прислушался. Доктор, хотя и был без сознания, но дышал. Ползунов обвел взглядом кабинет, увидел на столе карандаш – красный, в шестигранной деревянной оболочке. Ползунов этот карандаш вогнал доктору в прикрытое веком глазное яблоко и дальше – в мозг, что-то теплое брызнуло ему в руку, и он поспешно отступил, не сводя глаз с убитого им человека.
Ему понадобилось меньше минуты, чтобы осмотреть кабинет. Единственное, что здесь было полезного, – скальпель. Он взял скальпель в руку и пошел к двери, но на полпути остановился. Что-то показалось ему здесь странным, а что – еще не мог понять. Обвел взглядом кабинет. Стол. Стеклянный медицинский шкаф. Еще один шкаф, но деревянный. Кресло, какое бывает в стоматологических кабинетах. Окно, закрытое тяжелой шторой. Календарь на стене. На том календаре девица оседлала мотоцикл и улыбалась приветливо, приглашая составить ей компанию. Но до девицы Ползунову не было дела, потому что чуть ниже, под девицей и ее мотоциклом, были цифры – 1995. И еще месячный календарь. Ползунов подошел поближе и провел по календарю ладонью, словно хотел убедиться в его существовании. Бумага была гладкой и приятной на ощупь. Цифра 1995 вызывающе краснела. Ползунов рассматривал ее долгие несколько секунд, но так и не пришел ни к какому выводу.
Он вышел из кабинета в пустынный коридор, осторожно и плотно прикрыл за собой дверь. Слышал, как щелкнул, закрываясь, замок. Тенью скользнул вдоль стены и оказался на улице. Здесь было темно. Пахло сосной. Ползунов осматривался и не мог понять, где находится. В некоторых окнах дома, из которого он только что вышел, горел свет. Он осторожно прокрался вдоль стены. За окнами шла своя, незнакомая Ползунову жизнь. В одном месте нестарый, но усталого вида человек что-то писал в лежащей перед ним тетради. В другом окне Ползунов увидел сумрак комнаты, освещенной лишь экраном включенного телевизора, и несколько парней, перед этим телевизором сидящих. Один из них неожиданно обернулся, и Ползунов присел, а потом резко бросился прочь, ломая кустарник. Он так и бежал, пригнувшись, пока, зацепившись за что-то ногой, не упал, больно при этом ударившись локтем. Лежал, прислушиваясь, но понять, не гонятся ли за ним, не мог из-за гулко бьющегося сердца.
Через минуту он поднялся и медленно пошел вперед. Глаза постепенно привыкли к темноте, он уже мог различать стволы обступающих его сосен и даже видел впереди, пусть еще неясно, какое-то расплывчатое пятно – свет. Он шел на этот свет, вслушиваясь в звуки обступающей его ночи, а когда вышел на открытое место, обнаружил, что вернулся к тому же самому зданию, от которого так стремительно убегал несколько минут назад. Он потерял ориентиры в темноте и заплутал, что несказанно его встревожило. Хотел уже отступить назад, в темноту, за деревья, как вдруг женский голос совсем рядом произнес: