Попутный ветер
Шрифт:
Олаф легко запрыгнул в дупло и замер от неожиданности. Летта не теряла времени даром: развесила то тут, то там сырые вещи для просушки, влажной шкурой недоеда прикрыла вход, переоделась в собственное платье, до сих пор упакованное в тугой сверток и каким-то чудом оказавшееся сухим. В полумраке неприглядность ее внешности словно обрела те возможные краски, которых не хватало. Брови, ресницы и глаза казались темнее и выразительнее, чем были. Угадываемый силуэт вдруг показался невероятным и необыкновенным. Это была та особая, благородная красота, которая не бросается в глаза, но заметив которую не получится забыть. Горло Олафа перехватило от застывших колючими льдинками слов. Он вытащил мерцающий гриб и молча протянул Летте. А сам присел и
Огонь скоро разгорелся, разгоняя морок полумрака. Снова стала видна некрасивость девушки, но проводнику словно сняли пелену с глаз, и он видел Летту в ее новом для него обличье. Краски жизни, проявившиеся так не надолго, все же оставили свой след. Обесцвеченность казалась искусственной, и хотелось смыть эту противоестественную белизну.
Летта же, казалось, совсем не обращала внимания на смятение своего спутника. Она разделила гриб на две половины и протянула одну Олафу. Съев лакомство, оба улеглись по разные стороны от безопасного мерцающего пламени горючих камней. Вонь забивала ноздри и мешала спать. Но не только она. Мысли. Прокручивая про себя рассказ Летты о ее раннем детстве, знакомстве ее родителей друг с другом, юноша искал какое-то ускользающее несоответствие.
– Летта, а ваш отец, - он запнулся, - как выглядел?
– Не понимаю?
– удивилась она.
– Ну, вы рассказывали, что ваша мать была очень красивой. А отец?
– пояснил молодой человек.
– Вы похожи на него?
– Нет, - она грустно покачала головой.
– Мои родители оба были яркими и привлекательными. На мне, видимо, их краски выдохлись. Я с самого раннего детства не могла смотреть на свое отражение. Отец завешивал все зеркала, потому что я начинала плакать. В доме дяди зеркала не прятали. Но и я стала взрослее.
– А служители Храма... Почему они не тронули вас? Неужели только из-за вашей внешности?
– Если бы у моих родителей родился более красивый и похожий на них ребенок, его забрали бы и воспитали вместо матери. Но, увидев меня, служители, думаю, несколько разочаровались. Кто же будет приходить в Храм, где служит почти чудовище?
– Вы - не чудовище!
– сказал юноша с жаром.
Девушке стало приятно. Она глубоко вздохнула и с улыбкой прикрыла глаза.
А Олаф отчаялся заснуть. Встал, подложил горючих камней в костер, а так же подкинул пару клыков недоеда, в надежде, что простуда Летты не перерастет в тяжелую лихорадку. Потом снова лег на свое место, одну руку подложив под голову, а другую вытянув в сторону. И наткнулся вдруг на тонкие пальчики Летты. Они сначала метнулись в сторону. А потом вернулись доверчивыми котятами, пожали легко и замерли в приятной близости.
– Спокойной ночи, проводник!
– донеслось мелодичное пожелание, унеся вдруг в крепкий сон с яркими сновидениями.
День пятый. Работорговцы.
Утро в Лесной Заманнице выдалось светлым и теплым. Пение птиц разносилось со всех сторон, на разные лады и тона. Чад выгоревших дотла камней полностью выветрился и его заменил аромат распускающегося разнотравья. Олаф осторожно высвободил руку и выскользнул наружу из дупла. Потянулся от души, до хруста в костях. Подставив лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь ветви деревьев, коротко поблагодарил Жизнеродящую за приют и новый день.
Вокруг было так уютно и спокойно, что хотелось отложить остаток путешествия на неопределенный срок, забыть о Темьгороде, поселиться в этом дупле, и затеряться на лоне природы. К большому сожалению, Летта вряд ли согласится на это. Можно, конечно, научить ее, как затеряться среди всего большого мира. Но тогда у нее не будет ни средств к существованию, ни привычной жизни.
Размышляя, Олаф шел вперед, изредка отводя ветви от своего лица. У юноши не было цели, он ничего не искал. Просто, наверное, пытался что-то переосмыслить. Вернуться к Летте
Что-то постороннее и тревожащее перебило размышления Олафа. Сначала он до конца не осознал этого, и сделал еще несколько шагов вперед. А потом остановился и принюхался. Обычное человеческое обоняние не дало ничего. А вот дар подсказал, что неподалеку множество людей. С разными эмоциями и настроением. Полная мешанина запахов. Концентрированная до такой степени, что было сложно вычленить что-то особенное.
Олаф, на всякий случай прячась за высокую поросль и стволы деревьев, добрался до расположенной по другую сторону перелеска стоянки. Дорожные еще спали, выставив предусмотрительно нескольких часовых, сгрудившихся возле едва дымящего костра. Виднелись крытые повозки, одна из которых выглядела особо богато, убогие кибитки и пара клеток, в которых поскуливали породистые щенки. С первого взгляда оказалось довольно сложно понять, чей это караван: простых купцов, или лихого люда, промышлявшего разбоем и работорговлей. Часовые были слишком расслабленными, чтобы выдать какие-то эмоции, кроме навязчивой зависти к тем, кто может спать в этот час. А спящие находили в плену разномастных снов.
Но юноша не стал полагаться только на свое обоняние. Пригибаясь до земли, и передвигаясь бесшумно и быстро, он подобрался поближе к часовым. Достаточно было прислушаться, чтобы понять, что они обсуждают причитающееся им жалование, негромко жалуются на жадность нынешнего хозяина, и на скудность добычи: ни тебе знойных красавиц, ни покорных мастеровых, ни диковинок, ни чудес.
Что ж, все понятно, слухи насчет темного люда подтвердились. Не зря в компании ветряных перевозок вели разговор про повышенный уровень опасности. Торговцы живым товаром - были неизжитой болью Империи. Имперский Совет понимал, что торговля людьми незаконна и кощунственна. Но поделать ничего не мог. Потому что черные караванщики не нарушали ни один прописанный закон. Рабы отдавали свою свободу добровольно, продавали свои жизни без видимого насилия. Караванщики ни к чему их не принуждали, с их согласия перевозили с места на место. Если родители решали продать свое дитя в более богатую семью - это беда или благо? Если отец семейства находил себе более достойного хозяина, который обязывался до конца его дней кормить, одевать и ухаживать за своим рабом - что же в этом плохого? Если красивая девушка, не имеющая ни гроша за душой, получала себе постоянное место работы, дом и комфортное существование - разве же это нарушение законов?
Юноша с предосторожностями вернулся к дуплу. Разбудил Летту. И пока она сонно протирала глаза, принялся собирать просохшие вещи.
– В чем дело?
– Работорговцы, - ответил отрывисто.
Она невольно охнула.
– Нам лучше поторопиться, пока они спят. Мы пойдем по лесной тропе, не выходя на центральную дорогу. Но впереди есть довольно большая открытая поляна. И нам надо оказаться там быстрее, чем подойдет караван, - скупо жестикулируя, сказал Олаф.
– Я понимаю.
– Как ноги?
– он мысленно обругал себя, что не догадался проверить раны с вечера.
В этих местах наверняка тоже рос жив-лист, и если воспаление не прекратилось, можно было обновить повязку. Но девушка рывком стянула башмаки и чулки. Мозоли перестали кровить и затянулись тонкой розовой кожей.
– Все в порядке, - Летта сама не ожидала такого быстрого выздоровления, и благодарно взглянула на проводника.
– Думаю, сегодня я и бегать смогу, если возникнет такая необходимость.
– Я очень рад, - юноша улыбнулся, но как-то грустно.
– Я подожду снаружи, переодевайтесь. Вам будет не слишком удобно передвигаться в платье по лесу.