Попутный ветер
Шрифт:
– Там должно быть масса ненужных вещей?
Он пожал плечами.
– Идем, - решилась, наконец, девушка.
– Куда?
– В ничей домик, конечно.
Олаф понимал, что отсрочка длиною в ночь - мало что даст, но настроение улучшилось, а в душе появилась надежда.
Молодые люди сошли с дороги и прошли немного в сторону. Дом ждал их в тени огромных деревьев. Стоял, слегка накренив крышу, будто приглядываясь к незнакомым странникам. Он не выглядел необжитым и заброшенным. Казалось, чья-то рука хоть и временами, небрежно, но приводит его в порядок: дверь не скрипнула, с порога дохнуло пищей и теплом, по углам зажглись светляки, освещая единственную довольно большую комнату, в мойке копошились мыльники, готовые привести в порядок одежду гостей.
В доме нашли свое пристанище довольно разномастные вещи. Бывшие их хозяева имели неодинаковые достаток, происхождение, возраст и вкус, но, как ни странно, не возникало ощущения разброда. Или, напротив, искусственного отбора. Выдолбленная домовина тут соседствовала со старинной резной колыбелью; горка нехитрых дешевых побрякушек с настоящими произведениями из драгоценных металлов и камней; лубочная дешевая картинка с искусно выписанным портретом; тряпичная затасканная кукла с изящной коллекционной игрушкой. В стремлении начать новую жизнь, люди безжалостно оставляли напоминание о старой. Словно пытались откупиться от бед и купить будущее благополучие.
Из мебели в доме стояли только стол, несколько стульев и лавка с периной у стены. Чистое белье лежало стопкой в изголовье, надо было лишь застелить. А в углу примостился навесной умывальник, полный воды.
Летта, как и на станции, сначала поклонилась изображению Жизнеродящей, и лишь потом сняла плащ, перекинув его через прибитую почти под потолок перекладину. Поплескала руки в бадье с водой, умыла лицо. Принялась с любопытством оглядываться по сторонам, изредка прикасаясь к какой-нибудь вещи. Олаф подобного удивления не испытывал. Проводник встречал ничьи домики и в иных землях. Не имевшие ни одного хозяина они, тем не менее, были похожи, словно в них рано или поздно оказывались одни и те же люди. В них обитал какой-то свой незыблемый дух временного, но и одновременно постоянного пристанища.
После легкого ужина девушка расшнуровала ботинки и примостилась на лавке, оставляя место и для юноши. Но он выудил из огромного незапертого сундука скатанный соломенный тюфяк, накрыл его простыней и растянулся с блаженной улыбкой, всем видом показывая, что подобное наслаждение не променяет ни за что. Летта не стала спорить и легла свободнее. Наверное, впервые с начала своего путешествия она заснула скоро и крепко.
Олафу же не спалось. Он, отчаявшись приманить сон, тихонько поднялся со своей лежанки. Неслышно побродил по комнате, а потом шагнул за порог дома. Присел у двери на корточках, поеживаясь от ночной прохлады и отмахиваясь от налетевших насекомых. В голове безостановочно прокручивались разговоры с Леттой. Как она появилась на его станции, буквально принесенная ветром, как она усыпила вечным сном недоеда, как терпеливо ждала на привале и рассказывала моменты своей жизни или сказки. Юноша пытался найти хоть какое-то решение, способное остановить ее. Если просто начать уговаривать остаться, толку, знал, будет мало. Может быть, рассказать о том, что он увидел в дупле дерева? Что в полумраке Летта выглядела утонченной красавицей. Но не показалось ли все? Не было ли просто следствием усталости?
Теплое непонятное чувство, вызванное воспоминаниями, томило душу, печалило и радовало одновременно. Оно не было знакомо Олафу. Но одно он понимал совершенно точно: ему будет легче расстаться с Леттой, если он будет знать, что она счастлива. А в таком месте, как Темьгород - счастливым быть нельзя.
Юноша вздыхал, маясь невозможностью решить проблему. Опять он решил помочь тому, кто не желает, чтобы ему помогали? Наконец, прихлопнув особо надоедливого кровососа, Олаф поднялся на ноги. Ни звезды, ни луна, ни свежий ветер не могли помочь найти верный ответ, значит, не было нужды кормить своей кровью мошкару.
И в этот момент Летта страшно закричала. Будто все страхи прошедшего дня вернулись к ней под покровом ночи и незваными гостями вошли в сон. Юноша распахнул дверь и метнулся к своей спутнице. Она беспокойно, вся в испарине, ворочалась на своей постели. Подушка слетела на пол из-под головы девушки, одеяло сбилось с одну кучу в ногах. А сама Летта, вся во власти кошмара, кричала и звала Олафа, родителей, кого-то, чьи имена юноша слышал впервые.
Он склонился к ней, пытаясь разбудить. Но девушка не реагировала ни на слова, ни на прикосновения. Ее глаза скользили под веками, руки не могли найти себе места, а грудь тяжело вздымалась. Похоже, у Летты началась лихорадка. Ее знобило и трясло. Тяжелый бред прекратился, но начался кашель, чередуемый со стонами.
Олаф не знал, есть ли в Темьгороде лекари, и могут ли они выходить за ворота. Сама больная вряд ли могла в таком состоянии покинуть дом. А он опасался оставить ее одну. Надо было что-то предпринимать, найти хоть какое-то снадобье. Для начала юноша затопил очаг, хотя в доме было тепло, только чтобы бросить в огонь парочку зубов недоеда, а потом раскрыл принесенный с собой сундучок из повозки покойного Востова. Открывая склянки и принюхиваясь к запахам, проводник пытался найти хотя бы какой-то знакомый. Могла же тут оказаться лечебная настойка? Конечно, работорговец вряд ли бы настолько озаботился здоровьем невольников, но вот запастись в личных целях мог вполне. Однако запахи были сплошь незнакомыми. Какие-то пряные и приторные, какие-то едва ощутимые и ненавязчивые, они имели под собой природную основу, но Олафу не были известны эти травы и их свойства.
Уже почти убедив себя в необходимости пойти на поиски лекаря, юноша вдруг вспомнил о флаконе, убранном девушкой в карман плаща. Кажется, Летта обмолвилась, что аромат ей знаком, и напоминает о лекарстве, которым некогда ее лечила мать.
Юноша достал резной пузырек и приоткрыл крышку. Необычного запаха уже почти не ощущалось. Маленькая кровавая капля попала на палец и кожу слегка защипало. Проводник разочарованно потер это место - вряд ли такая едкая жидкость могла быть лекарством, а потом завинтил флакон. Убирая его в карман плаща, скользнул взглядом по своей руке и охнул - кончик пальца приобрел непривычную белизну, именно такого оттенка была кожа Летты. Олаф медленно оглянулся на девушку. На миг стало страшно. Не за себя, за нее. Возможно ли, что ее мать не знала о том, чем именно лечила свое дитя? Или Летта ошиблась в своих воспоминаниях?
Парень не сомкнул глаз до самого утра. Олаф укрывал девушку одеялом - она скидывала его, возвращал под голову подушку, та почти мгновенно слетала на пол. Летта оказалась довольно беспокойной пациенткой, а он, напротив, довольно терпеливой сиделкой. Проводник вытирал испарину с лица и шеи своей спутницы, смачивал ее губы водой.
С рассветом девушка немного затихла. Летта все еще горела, но полное изнеможение прогнало ночные кошмары. Осунувшаяся, в испарине, она вызывала щемящее чувство жалости. Девушку хотелось защитить, как-то поддержать теперь даже больше, чем в самом начале их знакомства.
Олаф дотронулся до белоснежной руки. Прикосновение было совсем лёгким, и он не думал, что его спутница проснётся. Однако она открыла глаза. И, затопившая ее волна облегчения, была невероятно приятна юноше.
– Как вы себя чувствуете?
– Мне снились ужасные сны, но я рада, что проснулась, а вы рядом, - ответила она тихо.
Проводник помялся немного, не зная, как начать разговор, и не будет ли он преждевременным и особо травмирующим для состояния девушки. А потом показал белёсый кончик своего пальца: