Порт-Артур (Том 2)
Шрифт:
Эффект получился совершенно неожиданный. Перегнувшись вперед, солдат громко икнул. Стессель даже онемел от удивления.
– Поставить этого идиота на шестнадцать часов под ранец, чтобы вел себя прилично в присутствии генерала, - приказал он, обретя наконец дар слова. Не солдаты, а папуасы какие-то!
Неизвестно, сколько бы времени он возмущался, если бы не увидел приближающегося к нему Никитина. С блаженно-пьяной улыбкой на багровом лице, пошатываясь и заплетаясь на каждом шагу, Никитин еще издали посылал своему другу воздушные поцелуи.
– Ты уже успел зарядиться!
– недовольно проговорил он.
– Успел, Толя, но только самую капелечку! Не сердись, дай я тебя поцелую.
– И Никитин обнял Стесселя.
– Довольно, Владимир Николаевич. Тебе, я вижу, надо немного отдохнуть.
Поедешь сейчас со мной.
– Только не хмурься, Толя. Ведь в молодости и ты не был схимником!
Помнишь, как перед третьей Плевной мы с тобой в собрании дербалызнули? Ты еще на четвереньках под столом ползал, лаял по-собачьи и кусал дам за ноги!
Ведь тоже был когда-то шалунишкой!
– Едем!
– решительно подхватил Стессель его под руку.
– Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым приятелем. Люблю его, как сына. Заметь - это лучший артиллерист в Артуре! И Никитин облобызался с Борейко.
– Подавай!
– нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.
– Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко?
– предложил он, хитро улыбаясь.
– Девочки там - пальчики оближешь!
Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.
– Нет, постой!
– вырвался последний.
– Да ты не бойся, я твоей мегере ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет тебя туфлей по голове.
– Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.
– Смирно!
– скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая честь.
– За этакое генеральское представление, - обернулся он к Звонареву, не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!
Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.
– Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее!
– заметил Звонарев.
– У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.
Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал "артурский пулемет", то придумывал, как пропустить электрический ток в проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.
Поручик каждый вечер отправлялся в "экономку" и возвращался поздно ночью.
Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды.
Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее "нашей сестрицей" и "прапорщиковой барышней". Один Блохин непочтительно величал ее просто Варькой, но при встречах тоже был вежлив.
Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом торжественным речитативом декламировал "Полтаву" и "Руслана и Людмилу", вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин, сначала было забраковавший "Руслана и Людмилу", теперь, переваливаясь с боку на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал особенно понравившиеся ему места.
– Сказка эта так сама на песню и просится, - мечтательно произнес Белоногов.
– Вот бы хором спеть было хорошо.
– Подожди, дальше еще лучше будет, - улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал Ярцев и переходил к "Полтаве", за которой следовал "Медный всадник".
"Евгений Онегин" имел меньший успех.
– Про господ оно, нас мало касаемо, - зевал Блохин, - ты бы, сказочник, лучше про попа Балду сбрехнул.
Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.
– И нравится?
– справился он.
– Раззявя рты слухают, вашбродие.
Поручик хмыкнул носом.
– Некрасова поэта знаешь?
– Малость слышал, но по-настоящему не видел.
Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил, солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.
– Не понравилось, что ли?
– спросил поручик.
– Какое не понравилось!
– отозвался Блохин.
– Да разве разрешается про такое писать?
– недоверчиво спросил он.
– Ты думаешь - запрещенное?
– усмехнулся Борейко и, раскрыв первую страницу, показал:
– Читай, коль грамотен: "Разрешается цензурой"
– Чудно даже, чтобы про господ так писать, - все еще сомневался солдат.
С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал "Кому на Руси жить хорошо", "Орина, мать солдатская" и другие поэмы. Блохин располагался рядом и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из "Евгения Онегина".