После России
Шрифт:
– Казни – это месть тем, кто уничтожил Россию и строил свою карьеру в этих липовых республиках! Люди хотели видеть виновных, и они увидели! – Пирогов хотел что-то добавить, но подумал «Сейчас она спросит про мою карьеру! Нет уж, давайте о другом!»
– Между прочим, в этой вашей финно-угорской конфедерации русский язык ущемляли и заставляли детей учить местные языки!
– Ну, нет, конфедерация не моя, увольте. Да, всё так и есть, как вы говорите. Я даже защищать не буду эту глупость. Финно-угорцев слишком мало, чтоб на них опираться и игнорировать реальное положение дел, демографию. В конце концов мы с вами по крови, скорее всего, и сами из них, просто говорим по-славянски. Логичнее признать, что русский язык – это язык самого большого финно-угорского народа, но это я фантазирую. Конфедерация была любимым детищем финнов и эстонцев, а вы взяли и сапогом им по лицу. Рядом с нормальной Россией это образование и само развалилось бы, потому что, повторюсь, все уже наигрались и готовы были махнуть рукой. Но никому не нравится, когда отбирают силой. Или вы думаете, идея торжественно сжигать учебники в центре города и книги – это должно было заставить смириться? Наоборот, всё совсем наоборот. Финны сразу забеспокоились о Карелии: вдруг вы и туда придете и будете жечь «Калевалу» на каждой площади.
– То есть я виноват? А вы слышали, что на Урале хотят запретить русский язык и ввести свой?
– Ох, я тоже видела выступление этого Жабреева… Смешной человек, встречались как-то. Я не говорю, что вы виноваты. Виноват подход. Когда русский язык становится элементом агрессии и пропаганды, аргументом в территориальных претензиях, возникает понятное желание что-то с этим сделать. Чехи, когда отгораживались от немцев, едва ли не с нуля возродили свой язык. А почему? Неужели образованным чехам не говорилось по-немецки? Говорилось, думаю. Просто когда тебе постоянно дают понять, что пользование чужим языком делает тебя обязанным хранить лояльность чужому государству – вот это никому не нравится. После распада СССР по-русски продолжали говорить во всех бывших республиках. Если бы Россия не наломала дров в начале века, не распугала бы всех тогда – сейчас бы на нашем языке говорило гораздо больше людей, в том числе и не имеющих русских корней. Все эти Жабреевы паразитируют на необходимости защищаться от агрессии, понимаете? Для этого их держат и финансируют. «Пусть у нас будет маленькая избушка, пусть мы будем нарочито коверкать слова, но зато никто не сможет к нам вломиться и сказать: а теперь давайте будем жить в одном бараке!» – такая логика. Никто не хочет больше жить в одном бараке, все хотят иметь отдельные квартиры, понимаете?
– Нет, Анна Игоревна, не понимаю. Россия не может быть маленькой – вот во что я верю. Россия может быть только империей, только единой большой страной, и лучше со столицей в Москве, вот что я думаю. Но если Москвой придется пожертвовать – да и чёрт с ней, у нас городов много. Вот вы говорите: культура! Людям нужен порядок и самоуважение – вот что я думаю. Уважать себя, свою страну, свою нацию, гордиться ею, видеть, что окрестные народы тебя боятся и уважают, а не смеются над тобой и издеваются. А вам, я смотрю, нравится. Вот такие, как вы, вшивые интеллигенты, и развалили Россию, и не один ведь раз! Простите, что я так грубо! – Пирогов бы наговорил и больше гадостей, но остановил себя.
Кузнецова теребила подбородок и слушала, кивая.
– Я, наверное, слишком много говорю. А пришла ведь вас послушать, исповедать, а сама проповедую без умолку… Простите меня, ради бога.
– Да ничего, мне тоже интересно послушать. Не каждый, знаете ли, день… Я простой русский человек, Анна Игоревна. Без этих всех ваших интеллигентских конструкций в голове. Для меня Россия – это не культура, не язык. Не книжки, которые на фиг никому не нужны, и не музыка, которую слушают только кучка умников. Для меня Россия – Родина, но не какая-то там родная территория, а Великая Страна. Я не строю из себя теоретика. Теоретик у нас Бурматов, к нему обратитесь. Я много лет играл по правилам, а потом как будто проснулся – ведь не такая она, наша Россия, не ущербная Русская Республика с вырезанной Москвой, в конституции которой написано, что она только называется русской, а сама вовсе не национальная, а просто объединяет ряд территорий, населённых русскими! Нет! И я пошел бороться.
– А какую страну вы хотите? У вас есть мечта? – Анна Игоревна смотрела прямо в глаза Пирогову.
– Великую. Я хочу великую страну. Великую страну любой ценой. Пусть бедная, пусть всем ненавистная – но великая. У нас отняли всё, все наши земли. Сами-то они вон как лихо Африку делят снова! А мы? Где наши колонии? Почему нам нельзя? У нас отняли ядерное оружие, уничтожили нашу армию. Нашу гордость! Мы живём как оплеванные, на огрызке нашей земли. А вы, вместо того чтобы звать народ на бой, читаете проповеди о культуре! Эх, было бы у нас ядерное оружие, я бы всем им показал нашу великую культуру! Жаль, что тогда ни у кого не хватило духу нажать на кнопку!
– Но ведь и они бы тогда тоже нажали… И нас бы с вами, наверное, не было.
– Ну, и не было бы… Зато последнее, что мир прокричал бы, умирая, было имя нашей страны: Россия! Пусть лучше никакой России не будет, чем под этим именем такие, как вы, устроят себе игрушечную страну.
Анна Игоревна задумчиво кивала головой.
– Понятно… Ну вы же на самом деле так не думаете? Это какая-то фёдориковщина, они всё пророчествуют о Страшном суде. Вы же хороший русский человек. Просто так сложилось…
– Я именно так и думаю, не сомневайтесь. Так что запомните меня таким, другого нет.
– Запомню… Знаете, я же пришла к вам с просьбой… – Кузнецова достала из сумки лист бумаги. – У меня к вам обращение деятелей культуры мира. Здесь в Москве много музеев, библиотек, ценных собраний… Я знаю, кое-что уже сгорело или разграблено… Вы можете что-то сделать для сохранения ценностей? Надо усилить охрану музеев, помочь сотрудникам… Хоть что-то… Ведь это наша русская культура!
– У меня нет лишних людей. А про памятники культуры расскажите вашим гуманным друзьям из Объединенного штаба, которые шлют нам сюда диверсантов и сверху бомбят! Пусть весь мир увидит это варварство и с них спрашивает, куда делась русская культура и ваши эти все… ценности.
– Владимир Егорович, вы действительно не понимаете, что вы и есть тот человек, кто добивает Россию? Вашим бессмысленным восстанием, бурматовскими воплями о возрождении? Наша страна, наша нация больна, она ещё после того раза не оправилась. Что же вы делаете-то? Вместо покоя и своевременного лечения – какие-то шаманские пляски и кровопускания! Вы и такие, как вы, и есть главные погубители России, неужели вы не понимаете?!
Пирогов несколько секунд молчал, с нескрываемой ненавистью глядя на сидящую напротив некрасивую тётку: «Какая же она мразь» – подумал он, но он взял себя в руки и ответил:
– Россию добивают такие, как вы, жалкие нытики, привыкшие скулить с европейских университетских кафедр. Это вам должно быть стыдно. Придет время – и вы ответите за свои слова!
– Я поняла… – Анна Игоревна встала. – Я могу уйти?
– Не понял… Конечно, можете! – Пирогов искренне обиделся: «Неужели эта курица думала, что её посадят в тюрьму или прикажут расстрелять?»
– Спасибо. Оставлю вам письмо… Я могу использовать эту беседу? Обещаю, что она никогда не будет употреблена для пропаганды против вас, – сказала она извиняющимся тоном, убирая в сумку свою камеру. – Я её опубликую потом, когда можно будет спокойно об этом говорить.
– Когда я уже буду мёртвый? Да как хотите. Можете прямо сейчас её показать всему миру, мне нечего скрывать! Ещё вопросы? – Пирогов поднялся с кресла.
– Нет. Никаких вопросов, спасибо, что нашли для меня время! Все-таки подумайте о Москве, о людях, о будущем. – Кузнецова тоже поднялась.
– Прощайте, госпожа писательница! Я уже обо всём подумал. Слава России!
26. Почта
– Ваше высокопревосходительство! Подождите! Вам почта! – Адъютант вбежал в подземный гараж, когда Пирогов уже садился в бронемашину.