Последнее прибежище негодяя
Шрифт:
– Тебе лучше одеться, – сказала Саша, возвращаясь в комнату через пять минут с двумя чашками кофе.
– А мы что, куда-нибудь уходим? – Он приподнялся на локте, взял у нее чашку, но перед этим все же успел запахнуться простыней, что-то такое уловив в ее словах, голосе, в том, как она настырно не смотрела на него. – Кстати, что ты делала в магазине? Я парковался, когда ты выходила. Вышла без покупок. Не забыла их там, нет?
– Я ничего не покупала. Я говорила с хозяином магазина по поводу визита к нему следователя Данилова.
– Чего он к нему приходил?
–
– Вот как!.. А это не муляж?! – изумился Горячев. – Я был уверен, что это пустышка. Надо же…
Саша подошла к окну, выглянула. Витькина «Газель» исчезла с проезжей части. Она поискала взглядом машину любимого, не нашла.
– А где ты парковался?
– На углу твоего дома, там удобнее. – Горячев дернул плечами. Капля кофе пролилась ему на грудь; он поморщился, незаметно от Саши промокнул пятно простыней. – Этот чудак, кому принадлежит магазин, постоянно преграждает проезд.
– Постоянно? – удивилась она, резко оборачиваясь. – А когда это он еще перегораживал тебе проезд? Ты же был у меня всего ничего. Твои визиты ко мне можно по пальцам пересчитать, и то вечерами. Вечерами он никогда не выгружается. Саша? – позвала она, потому что взгляд его невероятно синих глаз вдруг упал на дно кофейной чашки, будто в поисках ответа. – Саша!
– Что, ну что?
Он со злостью отшвырнул простыню, выворачивая ее кофейной кляксой наружу. Сел, поставив пустую чашку на прикроватную тумбочку, потянулся за брюками.
– Горячев, когда ты бывал тут днем?
Саша облокотилась задом о подоконник, уставившись на Горячева так, будто видела его впервые. Мысли, ледяные и тяжелые, принялись падать в душу громадными кусками льда.
Красивый, холеный молодой мужик тридцати лет, с шикарным торсом, крепкими руками и ногами. Прекрасным лицом, требовательным ртом. Что она вообще знает о нем? Что он грамотный юрист и великолепный любовник? Что любит кофе без сахара и молока, а апельсин предпочитает макать в сахарницу? Что сдобная булочка должна быть непременно намазана внутри топленым маслом, а носки не должны лежать на одной полке с трусами и полотенцами? Разве этого достаточно ей было знать о нем, а? Почему она никогда не пыталась пойти дальше?
Да, у них был роман несколько месяцев. Но он так и не познакомил ее со своими родителями. И друзей его она не знает. И про сестер и братьев молчок! Да, она как-то об этом не думала. И со своим дедом не знакомила его тоже. Все у них шло будто бы прекрасно. Да, по умолчанию, отношения двигались к свадьбе. До тех пор, пока кто-то не подложил ей в сумочку диск с ворованной информацией. Вот тогда как-то все хрустнуло и надломилось, как сухая ветка. Она сразу оказалась в пустоте, в одиночестве. Только один дед поддержал ее. Ну и еще Соседова, но это уже потом.
Александры тогда не было в ее кабинете. Теперь уж и причину она не помнит, по которой вышла. Дверь, разумеется, не заперла. От кого?! Коллектив как семья! Потом поднялся странный шум и начался обыск. Выворачивали ящики столов, полки шкафов, сумки.
Саша до сих пор помнит взгляды нескольких десятков пар глаз, устремленных на нее. До сих пор помнит страх, изумление, злорадное наслаждение, с которым на нее смотрели некоторые. И, конечно, помнит сожаление и брезгливость, с которыми на нее смотрел Горячев, не пытавшийся тогда заслонить ее собой от этих страшных взглядов.
Если бы не Соседова, выпроводившая ее в отпуск со словами, что не верит ни черта в ее виновность, Саше бы тогда очень худо пришлось. Очень!
– Горячев, когда ты был в моем дворе днем? Когда Ломов преграждал тебе дорогу своим автомобилем, который называется «Газель»?! – она почти не замечала, что говорит очень громко и неприлично подозрительно: – Зачем ты был тут днем, Саша?! Когда?!
Она не должна была, не имела права повышать на него голос. Тем более подозревать в чем-то. Но погиб ее дед! И вместе с ним еще два человека! А она не знала, что думать, что делать и кому верить.
Она бы, может, никогда не позволила себе ничего такого, если бы не тот давний Сашин взгляд, заведомо не верящий и обвиняющий ее в страшном проступке. Недоверие стремительно пускало корни в ее сердце, оно, как ядовитый плющ, обвивало каждый нерв.
– Я приезжал, да, приезжал. На днях. Точно не помню: среда, четверг, понедельник. – Горячев стремительно поднялся, чуть подпрыгнул, натягивая штаны, застегнулся, потянулся за ремнем.
– Ко мне?! – Саша округлила глаза. – Но я все время была дома. Ко мне никто…
– Я приезжал не к тебе. К твоему деду, – признался он нехотя, с сожалением рассматривая широкую прореху на планке рубашки, где оторвались подряд две пуговицы.
– К моему деду?! – ахнула Саша и без сил опустилась прямо на пол возле окна. – Но зачем?!
– Ну… – Горячев замялся, попытался как-то свести рубашку на животе, в том месте, где не осталось пуговиц, после нескольких неудачных попыток снял ее и швырнул на кровать со злостью. – Хотел попросить у него твоей руки и сердца. Он же старомодным стариком был. Вот я и решил начать с него, а потом уже…
– Что тебе сказал мой дед?
– Ничего толком не сказал. Разговора не получилось! Он захлопнул дверь у меня перед носом! – огрызнулся Горячев и шлепнул себя по животу ладонями: – Вот как я теперь пойду?!
Саша обхватила голову руками, принявшись раскачиваться, будто пыталась убаюкать разраставшуюся в душе панику.
Он врет! Бессовестно врет! Дед ни словом не обмолвился о его визите. А он никогда от нее ничего не скрывал. Никогда! Дед часто мучил ее ненужными подробностями своих походов по магазинам. И почти всегда вечерами рассказывал ей, как провел день. Что делал, с кем встречался и о чем говорил. Так было каждый день. Исключений не случалось! Дед не рассказывал ей о том, что к нему приходил Горячев просить ее руки и сердца. Если только это не было в день его смерти. Если только дед не успел этого сделать…