Последние дни Сталина
Шрифт:
Наследники Сталина искали альтернативу. Они знали, что сталинская радикальная политика создала почву для волнений в Восточной Германии, при этом кризис, связанный с побегами из страны, подрывал доверие Москвы к местному коммунистическому руководству. За первые четыре месяца 1953 года через границу в Западный Берлин бежали 120 тысяч человек. Но это не помешало Вальтеру Ульбрихту — заместителю премьер-министра и главе правящей Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) — ввести обременительные трудовые нормы, требующие от рабочих производить на десять процентов больше за ту же зарплату. Этот жесткий план лишь усугубил кризис, вынудив Кремль предпринять шаги для предотвращения назревающей катастрофы.
Уже через десять дней после похорон Сталина Кремль отверг предложение восточногерманских властей усилить контроль на границе между Восточным и Западным Берлином. Молотов назвал эту идею «политически неприемлемой и чрезмерно упрощенной», понимая, что она «вызовет недовольство и враждебность жителей Берлина по
Поток беженцев в Западный Берлин не ослабевал, и положение восточногерманского режима становилась все более шатким. Все большее недовольство Кремля вызывал Вальтер Ульбрихт, который вознамерился построить собственный культ по образу и подобию сталинского; например, в конце июня Ульбрихт планировал пышное празднество по случаю своего шестидесятилетия. Столкнувшись с этой дилеммой, Президиум провел 27 мая специальное заседание, посвященное пересмотру своей политики. Участники пришли к выводу о необходимости серьезных изменений во всех странах-сателлитах, включая Восточную Германию. Советские руководители решили сместить Ульбрихта и направить внутреннюю политику страны в более либеральное русло.
Поразительно то, что кремлевские лидеры не питали иллюзий относительно ситуации, с которой столкнулись сразу после смерти Сталина. Уже случившие в Болгарии и Чехословакии беспорядки предвещали рост политической нестабильности по всей Восточной Европе. Сталинскую политику навязывания «социалистического строительства», подразумевающую неизбежные циклы политических репрессий, необходимо было отменить. Через три месяца после его смерти они были готовы настаивать на проведении всеобъемлющих экономических и политических реформ, предусматривающих сочетание таких мер, как внедрение коллективных форм руководства, снижение масштаба репрессий, большее внимание легкой промышленности, более терпимое отношение к религии и прекращение принудительной коллективизации. Исходя из чисто прагматических соображений такие люди, как Молотов, Берия, Маленков, Булганин и Хрущев, единодушно признали безотлагательность преобразований и необходимость давления на зависимые коммунистические партии для их осуществления.
В первые недели июня лидеров Восточной Германии, Венгрии и Албании вызвали в Москву. В июле планировалось провести подобные секретные встречи с руководством Чехословакии, Румынии, Польши и Болгарии. В этой обстановке удивительно слышать голоса кремлевских лидеров, говорящих на простом языке. Вдали от посторонних глаз они были откровенны и проницательны, они не обнаруживали признаков идеологического ханжества, когда решали вопрос о том, как избежать серьезных потрясений в Восточном блоке.
Их слова, обращенные к лидеру венгерских коммунистов Матьяшу Ракоши, на самом деле были адресованы всем сатрапам. «Советский Союз разделяет ответственность за тот режим, который существует сейчас в Венгрии. Если в прошлом КПСС [Коммунистическая партия Советского Союза] давала неверные советы, мы готовы признать это и мы предпринимаем шаги, чтобы исправить положение… Но главное то, что мы должны совместно выработать меры для исправления ошибок [венгерских властей]» [444] . Какими же были эти ошибки? Советские руководители критиковали венгров за масштабы репрессивной политики. Берия первый спросил: «Как такое возможно, чтобы в Венгрии — стране с населением в 9,5 миллиона человек — 1,5 миллиона стали жертвами судебных преследований?» Он признал, что даже Сталин допустил ошибку, «давая распоряжения по поводу проведения допросов арестованных». Ракоши не должен повторять эту ошибку. «Неправильно, что товарищ Ракоши дает указания, кого арестовать, он говорит, кого надо бить. Человек, которого бьют, даст любые нужные следователям показания, признается в том, что он английский или американский шпион и в чем угодно еще. Но таким способом никогда не удастся установить истину. Так могут получить приговор невинные люди. Есть закон, и каждый обязан уважать его. Как вести расследование, кого арестовывать и как допрашивать, нужно оставить на усмотрение следственных органов».
444
Цит. по: Kramer, «The Early Post-Stalin Struggle and Upheavals in East-Central Europe», Part I, 22, 23, 35.
Молотов разделял озабоченность Берии, ссылаясь на «настоящую волну притеснений населения… Людей наказывают за все, за самые незначительные проступки». Да, признавал Молотов, «чума деспотизма, поразившая товарища Ракоши… родом из Советского Союза». Берия подхватил тему: «Неправильно, что он [Ракоши] занимается всем сразу. Даже товарищу Сталина не следовало быть всем в одном лице». По мнению Берии, отношения между Кремлем и странами-сателлитами нужно было менять. «Это был неподобающий тип отношений, и он привел к негативным последствиям, — сказал он Ракоши. — Отношения состояли из праздничных митингов и аплодисментов. В будущем мы создадим новый тип отношений, более ответственные и серьезные отношения» [445] . События в Восточной Германии, Венгрии и Албании подвергли жесткой критике и обязали внедрить новые, более либеральные подходы, намеченные Кремлем. В Венгрии Матьяш Ракоши подал в отставку с поста премьер-министра, освободив место для Имре Надя — партийного деятеля, поддержанного Москвой (в 1956 году Имре Надь возглавит венгерское движение реформ, что приведет к вооруженному вмешательству советской армии. Самого Надя казнят в июне 1958 года по обвинению в государственной измене). В Албании Энвер Ходжа, который в начале 1953 года занимал практически все руководящие посты в партии и правительстве — он был премьер-министром, министром иностранных дел, министром обороны, а также министром внутренних дел — согласился снять с себя обязанности министра обороны и министра иностранных дел.
445
Стенограмма бесед между советским руководством и делегацией Венгерской рабочей партии в Москве, 13 и 16 июня 1953 г., в сборнике Ostermann (ed.), Uprising in East Germany, 145–153.
Но подобное вмешательство явно запоздало.
11 июня в восточногерманских газетах появились сообщения о «Новом курсе». Коммунистические чиновники, понукаемые из Москвы, теперь признавали допущенные ими «серьезные ошибки» и соглашались «отменить принудительную коллективизацию, сместить акцент с тяжелой промышленности на производство товаров народного потребления, обеспечить защиту частного предпринимательства, поощрять свободу политических дискуссий и политической жизни, восстановить „буржуазных“ преподавателей и студентов в учебных заведениях, из которых их выгнали, гарантировать свободу вероисповедания [и] реабилитировать жертв политических процессов». Как отмечает профессор Гарварда Марк Крамер, «после года бескомпромиссной суровости и притеснений это неожиданное заявление прозвучало в Восточной Германии как гром среди ясного неба». Оно содержало признание поражения, публичную самокритику и целый ряд обещаний, каждое из которых было совершенно беспрецедентно для коммунистического мира и не менее поразительно, чем разоблачение Кремлем сфабрикованного «дела врачей» двумя месяцами ранее [446] .
446
См. Kramer, «The Early Post-Stalin Struggle and Upheavals in East-Central Europe», Part I, 34.
Вскоре последовала череда существенных и знаменательных изменений. Власти объявили об освобождении более пяти тысяч заключенных. Они были задержаны и ожидали суда за различные имущественные преступления, но тех, кому грозил срок не более трех лет, теперь выпускали из тюрем (политические заключенные, очевидно, не входили в их число). С церковных кафедр было зачитано пасторское послание от имени Совета Евангелической церкви Германии с «благодарностью правительству за примирение с Церковью» [447] . Всего несколько недель назад коммунистические власти прервали телефонное сообщение между двумя частями Берлина, теперь же они перестали откапывать из-под земли кабели и отказались от прежних мер изоляции восточных берлинцев от западных.
447
The New York Times. 1953. 15 июня. С. 5.
Но СЕПГ не справилась с задачей проведения последовательной линии ни в рядах самой партии, ни в пропаганде, направленной на остальных жителей страны. Один партийный работник распорядился, чтобы из всех лозунгов и плакатов исчезли упоминания о «строительстве социализма». Это был отказ от курса Ульбрихта. Но через два дня Neues Deutschland — ведущая коммунистическая газета Германии — опубликовала хвалебную статью о рабочих бригадах, которые якобы «добровольно взяли на себя обязательство перевыполнить норму на 20–40 процентов». При коммунистическом режиме такого рода статьи были неотъемлемой частью кампании по оказанию давления на остальных рабочих с целью заставить их последовать этому вдохновляющему примеру бескорыстного труда [448] .
448
Victor Baras, «Beria's Fall and Ulbricht's Survival», Soviet Studies, vol. 27, no. 3 (июль 1975 г.), 386.