Последний бросок на запад
Шрифт:
Через шесть месяцев после ее приезда произошла первая военная стычка — налет сербов. В результате ее отец погиб, сраженный пулей четника.
После его похорон Злата осталась жить с мамой, помогая ей вести хозяйство, а Мирослав периодически их навешал.
Неожиданно где-то, как показалось Злате — совсем рядом, загрохотали минометы — это начинался обстрел. «Неужели опять сербы, — подумала она, — Мирослав говорил, что местность давно пристреляна сербами. От них давно ждут чего-то подобного».
Разрывы мин сотрясали землю. Зазвенели стекла серванта. Злата посмотрела на него и вскочила с кресла: в его глубине стояла фотография мужа, одетого в форму хорватской армии.
Схватив фотографию, она в растерянности застыла, раздумывая, куда бы ее засунуть. «Если сербы, ворвавшись, увидят этот снимок — Бог весть что они могут сделать».
Злата никогда не испытывала ненависти к сербам — еще во времена СФРЮ она училась в школе, где и сербов, и босняков было достаточно, и тогда никогда бы не смогла поверить, что между сербами и хорватами когда-нибудь начнется война. Впрочем, как любая девушка ее возраста, о политике она задумывалась меньше всего…
Засунув карточку между книг, Злата бросилась в соседнюю комнату — ведь только что Мирослав звал ее и, кажется, что-то говорил, жаль только, что спросонья она не поняла, что именно.
Однако мужа уже не было.
— Господи — где же он?!
Но едва она об этом подумала, как входная дверь распахнулась от мощного удара ногой и в комнату, держа на изготовку оружие, ворвались четники.
Один из них, увидев испуганную хозяйку, присвистнул от удивления. Затем его глаза похотливо сузились и он, довольно потирая руки, направился к ней…
— Ну, как ты? — спросил Емельянов, помогая Чернышеву подняться.
Тот отряхнул со своей одежды пыль и, кисло улыбнувшись, ответил:
— Более-менее. Скоро все должно пройти…
Емельянов подошел к окну. На площади уже хозяйничали четники, сгоняя перепуганных жителей из их жилищ к памятнику какому-то местному деятелю — кому именно, Емельянов не знал, да и знать не хотел.
Жители встревоженно молчали, вынужденные подчиниться, слышались только негромкие причитания женщин и плач детей. Но четники были неумолимы.
Все больше людей, которых выволокли из своих домов, скапливалось на площади. Емельянов знал, что будет дальше: четники разбредутся по городу — и начнется форменный грабеж.
— У-у-х, вроде полегчало… — послышался голос за спиной Емельянова.
Обернувшись, он посмотрел на Вадима. Тот выглядел несколько лучше, хотя лицо оставалось бледным. Черная аккуратная бородка резко выделялась на белой коже. Прежде Вадим был даже несколько полноват, а тут заметно похудел.
Схватив автомат, Дима направился к двери.
— Что, не терпится принять участие в грабеже? И без меня? — спросил Вадим.
Эта фраза, произнесенная с явным сарказмом, остановила Диму, уже схватившегося за ручку двери.
— В отличие от тебя я не предлагал Ивице дать город на разграбление.
— Законное право победителей, — парировал Вадим. — Ладно, ладно, не закипай. Давай перекурим, сейчас боль должна меня совсем отпустить. А потом вместе пойдем смотреть достопримечательности…
Емельянов гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал. Молча достал из кармана пачку «Мальборо» и достал оттуда две сигареты. Посмотрев на приятеля, сунул обе сигареты себе в рот, чиркнул зажигалкой и подал Вадиму уже прикуренную.
— Благодарю, — сухо сказал Чернышев.
— Ну так что? — спросил Дима, усаживаясь на стоявший поблизости стол. — Ты у нас как поборник справедливости не считаешь зазорным снять с босняцкой бабы сережки вместе с ухом? Или ты, наверное, останешься на площади сторожить толпу?
Чернышев обиженно ответил:
— Да ладно тебе! Ты же знаешь, когда у тебя что-то болит, начинаешь ненавидеть все вокруг.
— Нет, не знаю! Когда у меня что-то болит, я ни на ком не срываю злость!
— Перестань, Димка! Никто с боснийских баб срывать сережки не собирается. А вот об обуви или оружии сам подумай.
— Ладно, давай докуривай и пошли, — примирительно сказал Дима, поднимаясь со стола. — А то нас будут искать.
Чернышев выбросил в окно сигарету, со вздохом поднялся и замер, прислушиваясь к себе: не болит ли опять? После чего улыбнулся.
— Кажется, отпустило! — уже бодрым голосом сообщил он.
— Не будешь больше обжираться всякой дрянью!
«Хотя дело, конечно же, не в еде. Наверняка он никак не может забыть тот раскромсанный труп на втором этаже», — подумал Емельянов.
На улице, слепя глаза, светило солнце. Лед, ночью прихваченный морозом, растаял, и, ступая по мокрому месиву, Дима оценил преимущество резиновых сапог. Если бы они еще были по размеру и не терли ноги, заставляя его морщиться при каждом шаге.
— Эх, жаль, темных очков нет — солнце слепит, — сказал Чернышев.
Внезапно к ним подлетел Горожанко. За плечами у него был вздутый вещмешок.
— Вы чего прохлаждаетесь? — воскликнул он. — Город уже наш! Давайте быстрее, а то мы, наверное, скоро уйдем отсюда…
Друзья переглянулись и, ничего не ответив, двинулись вслед за Горожанко.
Улицы, были пустынны — местные жители, те, кого не согнали на площадь, старались спрятаться подальше от возможной расправы. Чернышев остановился возле большой витрины магазина.
— Дима, — махнул он рукой, — давай сюда! Ты вроде жаловался на обувь?
Выбив прикладом автомата стекло, Вадим первый шагнул внутрь. Дима и Андрей последовали за ним.
Магазин был маленький, аккуратный и чистенький. В нем продавалась всякая мелочь — перчатки, зонтики, сигареты…