Последний бросок на запад
Шрифт:
«Цок… цок…» — защелкали рядом пули.
— Суки, заметили! — сквозь зубы процедил Емельянов и, прислонившись к стене, опять взял сигарету. Сделав несколько глубоких затяжек, он положил ее на место. Вскинул автомат и повернулся к окну. Увидя противника, нажал на спуск. На этот раз не отпускал его до тех пор, пока автомат, лишенный патронов, не затих.
Поменяв рожок, он потянулся к сигарете.
— Так вот где ты!
Дима вскинул оружие в сторону голоса и едва удержал указательный палец.
— Тьфу, черт! — воскликнул он, увидев
— Да я, видимо, этого и не почувствовал бы… — мрачно заметил тот. — Опять язва разыгралась…
Емельянов обратил внимание, что его товарищ не просто побледнел, но даже позеленел.
— А я думал, это ты от зрелища размазанных по стене кишок расклеился…
— Это после пяти лет службы в ОМОНе? — усмехнулся Вадим, однако было понятно, что усмешка его — только маска. — Да нет, съел что-то не то.
Однако весь вид его свидетельствовал о том, что причина бледности кроется совсем в другом.
Вадима действительно тошнило, и он ненароком высунулся из окна, забыв про опасность; хорватский снайпер, спрятавшийся в здании напротив, не упустил момента. Висевшая на стене картина с грохотом свалилась на пол. Почти одновременно с ней упал Чернышев;
— Эй, с тобой все в порядке? — Емельянов бросился к приятелю.
— Да, вроде не зацепило…
— Обожди…
Подняв автомат, Дима направил в окно шквал огня. А Вадим отполз к стене, вскрывая упаковку с таблетками.
В этот момент раздались взрывы. Земля задрожала, а трехэтажное здание из красного кирпича вдруг начало рассыпаться, словно карточный домик.
Минут через пять, когда осела пыль, перед Емельяновым лежала груда развалин — видимо, мина, выпущенная сербами, угодила в ящик с боеприпасами.
Последний оплот сопротивления хорватов был сломлен. Но задерживаться в этом пункте не стоило. У противника сил в этом регионе было достаточно.
На соборе святого Филиппа колокола пробили к мессе. И тотчас же отозвались колокола на двух других — святых Петра и Павла и в монастыре святой Урсулы. В последнем храме, который был построен по указу папского легата в начале века, когда эти земли отошли к австрийцам, колокольный звон приятно выделялся серебряной чистотой мелодии.
Зимний воскресный день, казавшийся в этом провинциальном боснийском городке таким долгим, тягучим, скучным и бесконечным — как ни в каком другом месте, — медленно угасал. Ничто не говорило, что городок находится в нескольких километрах от размытой, неопределенной линии фронта — разве что бронетехника, поставленная на блокпостах при въезде в город.
В гостиной небольшого уютного домика сидела девушка — она, откинув голову назад, дремала. Когда в городе прозвонили колокола, она наконец открыла глаза и окончательно сбросила с себя дрему.
— Злата! — послышалось из соседней комнаты, — Злата, что ты делаешь?
Злата — так звали девушку — нехотя поднялась с дивана.
— Ты, Мирослав?
— Да.
Теперь ей нравилось все или почти все, что ее окружало: нравилась эта комната с большим окном, выходящим в сад. Нравилась яблоня в саду, которую посадил отец в год ее рождения, нравилось, как успокоительно, умиротворенно постукивали ее ветви в стекло. Она зацветала каждую весну нежнейшими белыми цветами.
Иногда, правда, девушку охватывал страх: все-таки она жила в прифронтовом городе. Ее муж, Мирослав Новак, капитан контрразведки армии боснийских хорватов, показывал ей фотографии, на которых были запечатлены те зверства, которые творят сербские четники…
Зачем только она уехала из Загреба? Ей так было хорошо в уютной квартире на пятнадцатом этаже. Мирослав учился в военной академии и вполне мог остаться служить в армии республики Хорватия.
Мирослав Новак был старше ее на пятнадцать лет. Его мать жила в соседнем доме, через улицу, и сын часто приезжал навещать ее.
Однажды в магазине Злата почувствовала на себе чей-то взгляд. Это был Мирослав, бравый, подтянутый военный с нашивками капитана, он рассматривал девушку с нескрываемым интересом.
Вечером он пришел к ним в гости. Злата смутилась и заперлась в своей комнате. Но отец заставил ее выйти к столу — пришлось подчиниться. Да и, честно говоря, ее самолюбию льстило, что такой солидный человек обратил на нее внимание.
Тогда Злате было пятнадцать. Она только начинала расцветать нежной, девичьей красотой. Но со временем более выпуклой становилась грудь, круче бедра, увереннее голос и походка, серьезнее взгляд… На нее стали обращать внимание соседские парни.
Но каждое воскресенье из Загреба приезжал Мирослав. Он приходил в церковь послушать мессу и неизменно садился возле Златы.
Однажды, когда возгласили к причастию и прихожане опустились на колени, Злата осторожно взглянула на Мирослава. Тот стоял на коленях, шепча какую-то молитву. Когда клирики отошли от алтаря и стали накрывать стол для причастия белой скатертью, она почувствовала возле уха дыхание и шепот Мирослава:
— Злата, выходи за меня замуж.
Тогда она только смущенно опустила глаза и, встав, направилась к алтарю.
Мирослав Новак оказался на удивление настойчивым поклонником. В восемнадцать лет он повел ее под венец…
А затем увез в Загреб, где у него была своя квартира. Ей нравилось там жить, водить малолитражку, ездить за покупками на знаменитый рынок Долац, ходить в супермаркеты, чувствовать себя обеспеченной замужней женщиной, по выходным гулять в Максимирском парке…
Но столичная жизнь очень быстро приелась. Здесь Злата была вынуждена все время лукавить, изображать любовь, которой не было… Дома должно быть легче, хотя она вышла замуж только по настоянию отца. Когда Хорватия отделилась от Югославии, Злата с удовольствием приняла предложение Мирослава вернуться в родной боснийский город.