Последний бросок на запад
Шрифт:
— Сумасшедший, что ли, курить здесь? — возразил Емельянов.
— Да не дрейфь ты, Емеля. Смотри — никого же нет. Когда еще появятся?
— Ладно.
Дима кивнул и достал из нагрудного кармана пачку сигарет.
Прежде чем прикурить, он еще раз внимательно посмотрел по сторонам. Местность простреливалась отлично, но если они не будут передвигаться, то за кустом заметить их будет достаточно сложно. Для этого надо специально приглядываться именно к этому кусту.
Емельянов приклеил к нижней губе сразу две сигареты и прикурил. Потом передал одну Чернышеву, который отложил настроенный бинокль в сторону.
— Когда же они пойдут? — озабоченно сказал Емельянов. — Не опоздали ли мы?
— Не опоздали, — отозвался Чернышев. — Танк в вату не завернешь. Мы бы их моторы издалека услышали.
Высотка с кустиком, который они избрали как естественное укрытие, давала прекрасную возможность для выполнения боевого задания Ивицы.
Емельянов осмотрелся еще раз, переводя бинокль то в одну, то в другую сторону.
Начиная от моста, за полосатым бело-красным шлагбаумом блокпоста, за время войны не раз переходившего из рук в руки, бежала разбитая танковыми траками дорога. Другого пути в городок, кроме как через этот мост, как уже успели выяснить Емельянов и Чернышев, не было; если, конечно, не считать дороги в горах, но теперь она была размыта зимними дождями.
Емельянов знал, что хорватские танки и БМП иногда появлялись за шлагбаумом, иногда даже обстреливали сербский поселок, находившийся в нескольких километрах отсюда в другой долине, но как-то лениво — вроде нехотя. Хотя и было известно, что в последнее время на подступах к Сараево шли ожесточенные бои и, по слухам, в городе находился сам генерал Младич.
На блокпосту разведчики насчитали шестерых хорватских бойцов. Бронетехники не было. Только один открытый джип стоял в стороне от дороги. Враги были так хорошо видны даже невооруженным глазом, что Чернышева и Емельянова просто подмывало подстрелить их всех, как куропаток. Но огня открывать не имело абсолютно никакого смысла. У них была совсем другая задача: выяснить, каковы конкретные силы противника на этом участке.
Положение было очень серьезным. В том, что наступление хорватов начнется очень скоро, никто не сомневался: контингент «голубых касок» и миротворцев НАТО явно потворствовал противникам Сербской республики Босния.
Да, с появлением «сил быстрого развертывания» — французов, американцев, голландцев и прочих — сербы явно приуныли, и их воинственный пыл поугас; разбойничий налет на город был, наверное, последней наступательной операцией.
В последние месяцы война носила какой-то странный, несерьезный характер. Иногда сербский Т-72 выкатывал на пригорок, пускал несколько снарядов в сторону моста и уходил обратно; иногда такие же рейды совершала союзная хорватско-мусульманская бронетехника.
Это немного напоминало Емельянову военные маневры или некогда популярную игру «Зарница» — никто никого не убивает, «зеленые» ведут обстрел «синих», те обороняются, и те, и другие имитируют войну.
Но теперь война явно принимала совершенно иной оборот, крайне невыгодный для сербов.
Что будет с их республикой? Что будет с Кабанчиком, с Ивицей, со всеми людьми, которых за какие-то несколько месяцев он, Дмитрий, успел полюбить и которых иначе как «своими» не называл даже мысленно? Что, в конце концов будет с ним самим?
Размышления Емельянова прервал Чернышев:
— Мы тут, наверное, уже полчаса торчим…
— Наверное, — как-то безразлично ответил Дима и посмотрел на часы — было уже десять часов пятнадцать минут. — Подожди еще. Пойдут же они в конце концов.
— Ну хорошо. Позагораем. Кабанчик говорил, что декабрь для этих мест был ненормально холодным, зато январь ненормально теплый. А в марте так точно загорать будем. Я это дело очень люблю.
— Какое дело? — Емельянов уже задумался о своем.
— Загорать.
— А стрелять? — неожиданно спросил Емельянов.
— Ты опять о своем?
— Да нет, я так. Только я не могу взять в толк, как можно получать удовольствие от убийства людей. А с другой стороны — тебя вон от вида разорванного на куски хорвата тошнит.
— Это смотря кого людьми называть. Я мусульман людьми не считаю. Они нехристи, чурки, и их надо стрелять.
— Только за это?
— Разве недостаточно? Другого языка они просто не понимают. Да и католики не лучше…
— А ты на другом языке пробовал? — Емельянов уже начал злится.
— Нет, не пробовал. Только я точно знаю, что другого языка они не понимают. У одного нашего казака ногу недавно оторвало, ты знаешь?
— Знаю. И что?
— А ничего. Только не просто так оторвало. Он ребенка одного из этих поганых выродков пытался из огня вытащить, а этот…
— Не ори! — прервал разошедшегося друга Емельянов. — Не нервничая и шепотом.
— А этот малолетний гаденыш, — продолжал Вадим, не обращая внимания на подколку Емельянова, — взорвал гранату, которая у него под рубашкой спрятана была. Их с пеленок уже ненавидеть учат. А я, между прочим, жить хочу. И чем меньше этих гадов в живых останется, тем у нас с тобой шансов выжить больше.
— Похоже, что тебе совершенно напрасно сербы деньги платят, — с усмешкой сказал Дима. — Тебе бы автомат помощнее да патронов побольше, так ты бы тут наворотил дел и бесплатно. И жрать бы, наверное, за свой счет согласился.
Чернышев не ответил. Он просто кипел и теперь пытался успокоиться, наблюдая за дорогой в бинокль.
— Я не понимаю, — произнес Вадим с несколько обидчивой интонацией, в которой явно прочитывалось: «не надо нам ссориться», — не понимаю, зачем ты вообще сюда приехал, если ты такой пацифист?
— Работать, — коротко бросил Емельянов.
— Стрелять?
— Да.
— Убивать?
— Разумеется.
— Хорватов и мусульман?
— Эта догадка делает честь твоему уму, — заявил Дима, однако Чернышев не заметил сарказма или точней — сделал вид, что не заметил.
— Так ты пацифист?
— Я наемник, — ответил Дима, которого эта беседа, явно не к месту и не ко времени, начинала тяготить.
— Чего же ты тогда отобрал у ребят ту девку?
Емельянов прищурился.